Неточные совпадения
Борис. Воспитывали нас
родители в Москве хорошо, ничего для нас не жалели. Меня отдали в Коммерческую академию, а
сестру в пансион, да оба вдруг и умерли в холеру; мы с
сестрой сиротами и остались. Потом мы слышим, что и бабушка здесь умерла и оставила завещание, чтобы дядя нам выплатил часть, какую следует, когда мы придем в совершеннолетие, только с условием.
— Судостроитель, мокшаны строю, тихвинки и вообще всякую мелкую посуду речную. Очень прошу прощения: жена поехала к
родителям, как раз в Песочное, куда и нам завтра ехать. Она у меня — вторая, только весной женился. С матерью поехала с моей, со свекровью, значит. Один сын — на войну взят писарем, другой — тут помогает мне. Зять, учитель бывший, сидел в винопольке — его тоже на войну, ну и дочь с ним,
сестрой, в Кресте Красном. Закрыли винопольку. А говорят — от нее казна полтора миллиарда дохода имела?
Она окончила воспитание моего отца и его братьев; после смерти их
родителей она заведовала их именьем до совершеннолетия, она отправила их в гвардию на службу, она выдала замуж их
сестер.
Считаю, впрочем, не лишним оговориться. Болтать по-французски и по-немецки я выучился довольно рано, около старших братьев и
сестер, и, помнится, гувернантки, в дни именин и рождений
родителей, заставляли меня говорить поздравительные стихи; одни из этих стихов и теперь сохранились в моей памяти. Вот они...
У меня всегда была мучительная нелюбовь к сходству лиц, к сходству детей и
родителей, братьев и
сестер.
Да разве можно, любя девушку, так унизить ее пред ее же соперницей, бросить ее для другой, в глазах той же другой, после того как уже сами сделали ей честное предложение… а ведь вы сделали ей предложение, вы высказали ей это при
родителях и при
сестрах!
Родители знали об этом соглашении двух старших
сестер, и потому, когда Тоцкий попросил совета, между ними почти и сомнений не было, что одна из старших
сестер наверно не откажется увенчать их желания, тем более что Афанасий Иванович не мог затрудниться насчет приданого.
—
Родителей лишилась? — повторила она. — Это — ничего! Отец у меня такой грубый, брат тоже. И — пьяница. Старшая
сестра — несчастная… Вышла замуж за человека много старше ее. Очень богатый, скучный, жадный. Маму — жалко! Она у меня простая, как вы. Маленькая такая, точно мышка, так же быстро бегает и всех боится. Иногда — так хочется видеть ее…
А дяденька сколько раз их об этом просили, как брат, почитая память покойной ихней
сестры, однако
родитель не согласились ихней просьбы уважить, потому что именно хотели они меня своею рукой загубить, да и дяденьке Павлу Иванычу прямо так и сказали, что, мол, я ее из своих рук до смерти доведу…
Впрочем, она была так ловка, что, подметив это, принялась тоже выделывать своими ножками более мелкие па, и таким образом оба они при громе музыки облетали залу вихрем и решительно затмили собою другие пары, которых, впрочем, немного и было: студент Демидовского лицея, приехавший на праздник к
родителям и вертевшийся с родной
сестрой своей, исполняя это с полным родственным равнодушием, а за ним вслед вертелся весьма малорослый инвалидный поручик, бывший на целую голову ниже своей дамы.
Старших дочерей своих он пристроил: первая, Верегина, уже давно умерла, оставив трехлетнюю дочь; вторая, Коптяжева, овдовела и опять вышла замуж за Нагаткина; умная и гордая Елисавета какими-то судьбами попала за генерала Ерлыкина, который, между прочим, был стар, беден и пил запоем; Александра нашла себе столбового русского дворянина, молодого и с состоянием, И. П. Коротаева, страстного любителя башкирцев и кочевой их жизни, — башкирца душой и телом; меньшая, Танюша, оставалась при
родителях; сынок был уже двадцати семи лет, красавчик, кровь с молоком; «кофту да юбку, так больше бы походил на барышню, чем все
сестры» — так говорил про него сам отец.
—
Родители!.. Хм… Никаких
родителей! Недаром же мы песни пели: «Наши
сестры — сабли востры»… И матки и батьки — все при нас в казарме… Так-то-с. А рассказываю вам затем, чтобы вы, молодые люди, помнили да и детям своим передали, как в николаевские времена солдат выколачивали… Вот у меня теперь офицерские погоны, а розог да палок я съел — конца-краю нет…
На нее
родители возлагали большие надежды, и ей поэтому разрешалось все: и объедаться конфетами, и мило картавить, и даже одеваться лучше
сестер.
Каждой из них в семье было отведено свое амплуа. Мака, девица с рыбьим профилем, пользовалась репутацией ангельского характера. «Уж эта Мака — сама простота»,говорили про нее
родители, когда она во время прогулок и вечеров стушевывалась на задний план в интересах младших
сестер (Маке уже перевалило за тридцать).
Сестре Любиньке могло быть в то время лет семь, и
родители стали заботиться о ее музыкальном образовании.
Надобно вам сказать, что новая моя родительница была из настоящей дворянской фамилии, но бедной и очень многочисленной. Новый
родитель мой женился на ней для поддержания своей амбиции, что у меня-де жена дворянка и много родных, все благородные. Тетушек и дядюшек было несметное множество, а о братьях и
сестрах с племянничеством в разных степенях и говорить нечего. Оттого-то столько набралось званых по необходимости.
В заключение портрета скажу, что он назывался Григорий Александрович Печорин, а между родными просто Жорж, на французский лад, и что притом ему было 23 года, — и что у
родителей его было 3 тысячи душ в Саратовской, Воронежской и Калужской губернии, — последнее я прибавляю, чтоб немного скрасить его наружность во мнении строгих читателей! — виноват, забыл включить, что Жорж был единственный сын, не считая
сестры, 16-летней девочки, которая была очень недурна собою и, по словам маменьки (папеньки уж не было на свете), не нуждалась в приданом и могла занять высокую степень в обществе, с помощию божией и хорошенького личика и блестящего воспитания.
Вы знали моих покойных
родителей, изволите знать и меня с
сестрой с самого детства; но до последнего свидания нашего на Серных Водах я двенадцать лет не имел чести вас видеть.
Родители еще были живы и
сестра… но, самое главное, и драгоценнейшее мати… мати моя добродетельница!..
Митя Кулдаров, возбужденный, взъерошенный, влетел в квартиру своих
родителей и быстро заходил по всем комнатам.
Родители уже ложились спать.
Сестра лежала в постели и дочитывала последнюю страничку романа. Братья-гимназисты спали.
Парень. С тех пор как умерли мои
родители, мне больше негде столоваться, Никита Федорович. Первоначально столовался я у моей замужней
сестры, но семья у них, знаете ли, большая, ртов много, а работников один только зять. Вот и говорят они мне: ступай, говорят, Гриша, столоваться в другое место, а мы больше не можем, чтобы ты у нас столовался. И тут совсем было я погиб, Никита Федорович, и решился живота.
Родителей своих я видел мало;
Отец был занят; братьев и
сестерЯ не знавал; мать много выезжала;
Ворчали вечно тетки; с ранних пор
Привык один бродить я в зал из зала
И населять мечтами их простор.
Так подвиги, достойные романа,
Воображать себе я начал рано.
— Хорошо им при богатых
родителях, а у нашей
сестры что в миру?
Твоему
родителю внучатой
сестрой доводилась, значит, я тебе тетка, а не Татьяна Андревна!..
— Один всего только и есть, — ответил Доронин. —
Сестра еще была, да та еще при жизни
родителя выделена… Матери нет… Так ему проторговаться, говоришь?
И родных своих по скорости чуждаться стала, не заботили ее неизбывные их недостатки; двух лет не прошло после свадьбы, как отец с матерью, брат и
сестры отвернулись от разбогатевшей Параши, хоть, выдавая ее за богача, и много надежд возлагали, уповая, что будет она
родителям под старость помощница, а бедным братьям да
сестрам всегдашняя пособница.
Происходя от бедных
родителей и никогда не быв красивою, хотя, впрочем, она была очень миловидною, Катерина Астафьевна не находила себе жениха между губернскими франтами и до тридцати лет жила при своей
сестре, Висленевой, бегая по хозяйству, да купая и нянчая ее детей.
Грегуар не особенно строго осудил поведение
сестры и, оставаясь хорошим сыном для покинутых
родителей и примерным чиновником для начальства, он даже навещал инкогнито Глафиру в ее маленькой коммуне; но, когда
сестра покинула Горданова и сделалась Бодростиной, Грегуара это возмутило и в нем заиграли служебно-якобинские симпатии петербургского социального чиновника.
В один миг, в одну секунду промелькнула перед ним с быстротой молнии все небольшое прошлое его жизни: потеря
родителей… заботы о нем
сестры… гимназия, встреча с Милицей… их совместный побег на войну, совместная же разведочная служба… И опять Милица, милая Милица, с её замкнутым, серьезным не по летам лицом, с её синими глазами, и задумчивыми и энергичными в одно и то же время.
А не возьмет, — жить стареющею девою на иждивении
родителей или у замужней
сестры на положении полуэкономки, полубонны, Все пути к высшей школе были перегорожены наглухо.
Ульянинский даже крестил
сестру мою Юлю; при серьезном взгляде
родителей на религию это были не пустяки. Когда сын выздоровел, Ульянинский прислал папе в подарок очень ценный чайный сервиз. Папа отослал его обратно с письмом, что считает совершенно недопустимым брать плату за лечение детей своего товарища, а присланный подарок — та же замаскированная плата.
До двенадцати лет Андрюша был один сын у
родителей, позднее Бог дал ему двух сестер-двойников.
Понятно, что сын Николай, за которого боялись, что он также не выживет, как его братья и
сестры, сделался кумиром своих
родителей и мать берегла его, как зеницу ока. Родившийся через два года сын Михаил уже казался
родителям не столь верно обреченным на раннюю смерть.
Не думая завязывать вновь былых связей, Хабар говорил ей о святости своих обязанностей перед отцом земным и отцом небесным, перед
сестрою, уверял ее клятвенно (без клятвы не поверила б), что навсегда оставил Гаиду и полюбит только ту суженую, беспорочную девицу, которая может быть его женою по выбору
родителя и благословению божью.
Оставшись на восемнадцатом году после смерти матери и отъезда
сестры в Голштинию, она без руководителей, во всем блеске красоты необыкновенной, получившая в наследие от
родителей страстную натуру, от природы одаренная добрым и нежным сердцем, кое-как или, вернее, вовсе невоспитанная, среди грубых нравов, испорченных еще лоском обманчивого полуобразования, бывшая предметом постоянных подозрений и недоверия со стороны двора, цесаревна видела ежедневно, как ее избегали и даже нередко от нее отворачивались сильные мира сего, и поневоле искала себе собеседников и утешителей между меньшей братией.
Летом жизнь несколько оживлялась. Приезжал гостить, как мы знали, сын Ивана Осиповича Лысенко — Ося. Наведывался и сам Иван Осипович. Наконец, неукоснительно каждое лето наезжал брат Вассы Семеновны — Сергей Семенович. Последнему
сестра, несмотря на его протесты, давала всегда подробный и ясный отчет по управлению соседним, доставшимся ему от
родителей имением. Так было первые годы после ее вдовства, но затем все это круто изменилось.
— Я, — говорит, — с отцом и с матерью должен буду разговаривать, а он в это время займется с
сестрою и отвлечет ее внимание, пока я улажу дело с
родителями.
Рассеянная, светская жизнь ее
родителей и отсутствие дома
сестры давали ей большую свободу. Она была очень довольна течением своей жизни.
Они с
сестрой до выхода отца в отставку и переезда в Москву лишь изредка видели своих
родителей, а жили в Москве у своей бабушке, матери Ираиды Ивановны, доброй старушки, теперь уже несколько лет лежавшей в могиле.
Вдруг его
родитель, Тихон Алексеич, скушавши за ужином шесть сковородок грибов в сметане, к утру лежал на том столе, где накануне кушал вкусные, сочные березовики. Он был первой жертвой первой холеры в Бобылеве… Остался Андрей Тихоныч один на своих руках. Еще слава богу, что ни за ним, ни перед ним никого не было: один как перст. А осталась бы обуза на руках — мать, например, аль
сестры незамужние: не та б участь ему впереди была. Пустился б во вся тяжкая, спился бы с круга. Всегда так бывает.
У нее был племянник — сын ее покойной любимой
сестры, которого она считала своим прямым и единственным наследником, каким он был и по закону, а потому и берегла копейку, считая ее не своей, а «Аркаши», как она звала Аркадия Петровича Савина, оставшегося в детстве сиротой после одного за другим умерших
родителей и когда-то воспитывавшегося в московском корпусе, и воскресные и праздничные дни проводившего у Ираиды Степановны, боготворившей мальчика.
Степан обстоятельно объяснил, что с помощью мужа своей
сестры он нашел священника, который соглашается обвенчать без огласки и без согласия
родителей невесты, лишь бы все бумаги были в порядке. Свидетелями при браке будут брат его
сестры и два его товарища, которым он, Степан, и выдал по сто рублей на приличную экипировку.
Прощаются,
родители благословляют, плачут и дают наставление: «Смотри, веди себя честно, а как из мамок будешь выходить — смотри платье мамошное татарам не продавай, домой пришли —
сестрам надо».
Таким образом росло его имя, и он получал такой значительный заработок, что уже не только не требовал никакой поддержки от
родителей, но когда отец его умер и дела их пошатнулись, то Фебуфис уступил свою долю отцовского наследства брату и
сестре и стал присылать значительные суммы нежно любимой матери.