Неточные совпадения
Ой ласточка! ой глупая!
Не вей гнезда под берегом,
Под берегом крутым!
Что день — то прибавляется
Вода в
реке: зальет она
Детенышей твоих.
Ой бедная молодушка!
Сноха в дому последняя,
Последняя раба!
Стерпи грозу великую,
Прими побои лишние,
А с глазу неразумного
Младенца не спускай!..
Через полтора или два месяца не оставалось уже камня на камне. Но по мере того как работа опустошения приближалась к набережной
реки, чело Угрюм-Бурчеева омрачалось. Рухнул последний, ближайший к
реке дом; в последний раз звякнул удар топора, а
река не унималась. По-прежнему она текла, дышала, журчала и извивалась; по-прежнему один берег ее был крут, а другой представлял луговую низину, на далекое пространство заливаемую в весеннее время
водой. Бред продолжался.
Река всею массою
вод хлынула на это новое препятствие и вдруг закрутилась на одном месте.
От зари до зари кишели люди в
воде, вбивая в дно
реки сваи и заваливая мусором и навозом пропасть, казавшуюся бездонною.
На этом кругу были устроены девять препятствий:
река, большой, в два аршина, глухой барьер пред самою беседкой, канава сухая, канава с
водою, косогор, ирландская банкетка, состоящая (одно из самых трудных препятствий), из вала, утыканного хворостом, за которым, невидная для лошади, была еще канава, так что лошадь должна была перепрыгнуть оба препятствия или убиться; потом еще две канавы с
водою и одна сухая, — и конец скачки был против беседки.
Еще радостнее были минуты, когда, подходя к
реке, в которую утыкались ряды, старик обтирал мокрою густою травой косу, полоскал ее сталь в свежей
воде реки, зачерпывал брусницу и угощал Левина.
Всякое стеснение перед барином уже давно исчезло. Мужики приготавливались обедать. Одни мылись, молодые ребята купались в
реке, другие прилаживали место для отдыха, развязывали мешочки с хлебом и оттыкали кувшинчики с квасом. Старик накрошил в чашку хлеба, размял его стеблем ложки, налил
воды из брусницы, еще разрезал хлеба и, посыпав солью, стал на восток молиться.
И вся эта куча дерев, крыш, вместе с церковью, опрокинувшись верхушками вниз, отдавалась в
реке, где картинно-безобразные старые ивы, одни стоя у берегов, другие совсем в
воде, опустивши туда и ветви и листья, точно как бы рассматривали это изображение, которым не могли налюбоваться во все продолженье своей многолетней жизни.
Еще до чаю <хозяин> успел раздеться и выпрыгнуть в
реку, где барахтался и шумел с полчаса с рыбаками, покрикивая на Фому Большого и Кузьму, и, накричавшись, нахлопотавшись, намерзнувшись в
воде, очутился на катере с аппетитом и так пил чай, что было завидно.
«Конечно, — говорили иные, — это так, против этого и спору нет: земли в южных губерниях, точно, хороши и плодородны; но каково будет крестьянам Чичикова без
воды?
реки ведь нет никакой».
Был вечер. Небо меркло.
ВодыСтруились тихо. Жук жужжал.
Уж расходились хороводы;
Уж за
рекой, дымясь, пылал
Огонь рыбачий. В поле чистом,
Луны при свете серебристом
В свои мечты погружена,
Татьяна долго шла одна.
Шла, шла. И вдруг перед собою
С холма господский видит дом,
Селенье, рощу под холмом
И сад над светлою
рекою.
Она глядит — и сердце в ней
Забилось чаще и сильней.
Мгновенно изменился масштаб видимого: ручей казался девочке огромной
рекой, а яхта — далеким, большим судном, к которому, едва не падая в
воду, испуганная и оторопевшая, протягивала она руки.
—
«А, философствуя, ты помнишь ли закон?»
Река на это отвечает:
«Что свежесть лишь
вода движеньем
сохраняет?
«Что это», говорил
Реке соседний Пруд:
«Как на тебя ни взглянешь,
А
воды всё твои текут!
Не минуло недели,
Как туча ливная над ближнею горой
Расселась:
Богатством
вод Ручей сравнялся вдруг с
рекой...
Вода сбыла, и мостовая
Открылась, и Евгений мой
Спешит, душою замирая,
В надежде, страхе и тоске
К едва смирившейся
реке.
Но, торжеством победы полны,
Еще кипели злобно волны,
Как бы под ними тлел огонь,
Еще их пена покрывала,
И тяжело Нева дышала,
Как с битвы прибежавший конь.
Евгений смотрит: видит лодку;
Он к ней бежит, как на находку;
Он перевозчика зовет —
И перевозчик беззаботный
Его за гривенник охотно
Чрез волны страшные везет.
Темное небо уже кипело звездами, воздух был напоен сыроватым теплом, казалось, что лес тает и растекается масляным паром. Ощутимо падала роса. В густой темноте за
рекою вспыхнул желтый огонек, быстро разгорелся в костер и осветил маленькую, белую фигурку человека. Мерный плеск
воды нарушал безмолвие.
Он был окрашен в коричневый цвет, казался железным, а отражения его огней вонзались в
реку, точно зубья бороны, и было чудесно видеть, что эти огненные зубья, бороздя
воду, не гаснут в ней.
Тени колебались, как едва заметные отражения осенних облаков на темной
воде реки. Движение тьмы в комнате, становясь из воображаемого действительным, углубляло печаль. Воображение, мешая и спать и думать, наполняло тьму однообразными звуками, эхом отдаленного звона или поющими звуками скрипки, приглушенной сурдинкой. Черные стекла окна медленно линяли, принимая цвет олова.
Но 14 февраля, в день открытия Государственной думы, начались забастовки рабочих, а через десять дней — вспыхнула всеобщая забастовка и по улицам города бурно, как весенние
воды реки, хлынули революционные демонстрации.
Он вышел на берег
реки, покрытой серой чешуей ледяного «сала».
Вода, прибывая, тихонько терлась о засоренный берег, поскрипывал руль небольшой баржи, покачивалась ее мачта, и где-то близко ритмически стонали невидимые люди...
За баржею распласталась под жарким солнцем синеватая Волга, дальше — золотисто блестела песчаная отмель,
река оглаживала ее; зеленел кустарник, наклоняясь к ласковой
воде, а люди на палубе точно играли в двадцать рук на двух туго натянутых струнах, чудесно богатых звуками.
«Вероятно, шут своего квартала», — решил Самгин и, ускорив шаг, вышел на берег Сены. Над нею шум города стал гуще, а
река текла так медленно, как будто ей тяжело было уносить этот шум в темную щель, прорванную ею в нагромождении каменных домов. На черной
воде дрожали, как бы стремясь растаять, отражения тусклых огней в окнах. Черная баржа прилепилась к берегу, на борту ее стоял человек, щупая
воду длинным шестом, с
реки кто-то невидимый глухо говорил ему...
Надвигалась гроза. Черная туча покрыла все вокруг непроницаемой тенью.
Река исчезла, и только в одном месте огонь из окна дачи Телепневой освещал густую
воду.
Через вершины старых лип видно было синеватую полосу
реки; расплавленное солнце сверкало на поверхности
воды; за
рекою, на песчаных холмах, прилепились серые избы деревни, дальше холмы заросли кустами можжевельника, а еще дальше с земли поднимались пышные облака.
Было тепло, тихо, только колеса весело расплескивали красноватую
воду неширокой
реки, посылая к берегам вспененные волны, — они делали пароход еще более похожим на птицу с огромными крыльями.
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам
река звучно плескалась о берег и стены купальни; в синеватой
воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались в воздух масляно блестевшие руки; вечерами в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно, в три часа, безгрудая, тощая барышня в розовом платье и круглых, темных очках играла на пианино «Молитву девы», а в четыре шла берегом на мельницу пить молоко, и по
воде косо влачилась за нею розовая тень.
— Это — неизвестно мне. Как видите — по ту сторону насыпи сухо, песчаная почва, был хвойный лес, а за остатками леса — лазареты «Красного Креста» и всякое его хозяйство. На
реке можно было видеть куски розоватой марли, тампоны и вообще некоторые интимности хирургов, но солдаты опротестовали столь оригинальное засорение
реки,
воду которой они пьют.
Утром подул горячий ветер, встряхивая сосны, взрывая песок и серую
воду реки. Когда Варавка, сняв шляпу, шел со станции, ветер забросил бороду на плечо ему и трепал ее. Борода придала краснолицей, лохматой голове Варавки сходство с уродливым изображением кометы из популярной книжки по астрономии.
Быстро темнело. В синеве, над
рекою, повисли на тонких ниточках лучей три звезды и отразились в темной
воде масляными каплями. На даче Алины зажгли огни в двух окнах, из
реки всплыло уродливо большое, квадратное лицо с желтыми, расплывшимися глазами, накрытое островерхим колпаком. Через несколько минут с крыльца дачи сошли на берег девушки, и Алина жалобно вскрикнула...
Все молчали, глядя на
реку: по черной дороге бесшумно двигалась лодка, на носу ее горел и кудряво дымился светец, черный человек осторожно шевелил веслами, а другой, с длинным шестом в руках, стоял согнувшись у борта и целился шестом в отражение огня на
воде; отражение чудесно меняло формы, становясь похожим то на золотую рыбу с множеством плавников, то на глубокую, до дна
реки, красную яму, куда человек с шестом хочет прыгнуть, но не решается.
Невыспавшиеся девицы стояли рядом, взапуски позевывая и вздрагивая от свежести утра. Розоватый парок поднимался с
реки, и сквозь него, на светлой
воде, Клим видел знакомые лица девушек неразличимо похожими; Макаров, в белой рубашке с расстегнутым воротом, с обнаженной шеей и встрепанными волосами, сидел на песке у ног девиц, напоминая надоевшую репродукцию с портрета мальчика-итальянца, премию к «Ниве». Самгин впервые заметил, что широкогрудая фигура Макарова так же клинообразна, как фигура бродяги Инокова.
Клим не видел темненького. Он не верил в сома, который любит гречневую кашу. Но он видел, что все вокруг — верят, даже Туробоев и, кажется, Лютов. Должно быть, глазам было больно смотреть на сверкающую
воду, но все смотрели упорно, как бы стараясь проникнуть до дна
реки. Это на минуту смутило Самгина: а — вдруг?
Он сидел на чугунной скамье, лицом к темной, пустынной
реке,
вода ее тускло поблескивала, точно огромный лист кровельного железа, текла она лениво, бесшумно и казалась далекой.
— Не попа-ал! — взвыл он плачевным волчьим воем, барахтаясь в
реке. Его красная рубаха вздулась на спине уродливым пузырем, судорожно мелькала над
водою деревяшка с высветленным железным кольцом на конце ее, он фыркал, болтал головою, с волос головы и бороды разлетались стеклянные брызги, он хватался одной рукой за корму лодки, а кулаком другой отчаянно колотил по борту и вопил, стонал...
В сотне шагов от Самгина насыпь разрезана
рекой,
река перекрыта железной клеткой моста, из-под него быстро вытекает
река, сверкая, точно ртуть,
река не широкая, болотистая, один ее берег густо зарос камышом, осокой, на другом размыт песок, и на всем видимом протяжении берега моются, ходят и плавают в
воде солдаты, моют лошадей, в трех местах — ловят рыбу бреднем, натирают груди, ноги, спины друг другу теплым, жирным илом
реки.
— Нет, не всё: когда ждешь скромно, сомневаешься, не забываешься, оно и упадет. Пуще всего не задирай головы и не подымай носа, побаивайся: ну, и дастся. Судьба любит осторожность, оттого и говорят: «Береженого Бог бережет». И тут не пересаливай: кто слишком трусливо пятится, она тоже не любит и подстережет. Кто
воды боится, весь век бегает
реки, в лодку не сядет, судьба подкараулит: когда-нибудь да сядет, тут и бултыхнется в
воду.
Ну, закричали, бросились с парома, стали ловить, да
водой отнесло,
река быстрая, а как вытащили, уж и захлебнулся, — мертвенький.
То вдруг
воды в
реке нет и плыть нельзя, то сильно несет течением.
«Теперь нет
реки, — продолжал он, — или вон, пожалуй, она в той канаве, а зимой это все на несколько миль покрывается
водой.
Около города текут две
реки: Гекc и Брееде. Из Гекса
вода через акведуки, миль за пять, идет в город. Жители платят за это удобство маленькую пошлину.
Река, чем ниже, тем глубже, однако мы садились раза два на мель: ночью я слышал смутно шум, возню; якуты бросаются в
воду и тащат лодку.
Я не уехал ни на другой, ни на третий день. Дорогой на болотах и на
реке Мае, едучи верхом и в лодке, при легких утренних морозах, я простудил ноги. На третий день по приезде в Якутск они распухли. Доктор сказал, что
водой по Лене мне ехать нельзя, что надо подождать, пока пройдет опухоль.
Подстегнув и подтянув правую пристяжную и пересев на козлах бочком, так, чтобы вожжи приходились направо, ямщик, очевидно щеголяя, прокатил по большой улице и, не сдерживая хода, подъехал к
реке, через которую переезд был на пароме. Паром был на середине быстрой
реки и шел с той стороны. На этой стороне десятка два возов дожидались. Нехлюдову пришлось дожидаться недолго. Забравший высоко вверх против течения паром, несомый быстрой
водой, скоро подогнался к доскам пристани.
Люди как
реки:
вода во всех одинакая и везде одна и та же, но каждая
река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то теплая.
Нехлюдов сел у окна, глядя в сад и слушая. В маленькое створчатое окно, слегка пошевеливая волосами на его потном лбу и записками, лежавшими на изрезанном ножом подоконнике, тянуло свежим весенним воздухом и запахом раскопанной земли. На
реке «тра-па-тап, тра-па-тап» — шлепали, перебивая друг друга, вальки баб, и звуки эти разбегались по блестящему на солнце плесу запруженной
реки, и равномерно слышалось падение
воды на мельнице, и мимо уха, испуганно и звонко жужжа, пролетела муха.
Река Кусун придерживается левой стороны долины. Она идет одним руслом, образуя по сторонам много сухих рукавов, играющих роль водоотводных каналов, отчего долина Кусуна в дождливое время года не затопляется
водой. По показаниям удэгейцев, за последние 30 лет здесь не было ни одного наводнения.
Перейти вброд глубокую и быструю
реку не так-то просто. Если
вода низкая, то об этом разговаривать не стоит, но если
вода доходит до пояса, то переходить ее надо с большой осторожностью.
Когда начало смеркаться, мы немного спустились с гребня хребта в сторону
реки Горелой. После недавних дождей ручьи были полны
водой. Очень скоро мы нашли удобное место и расположились биваком высоко над уровнем моря.
Наконец хромой таза вернулся, и мы стали готовиться к переправе. Это было не так просто и легко, как казалось с берега. Течение в
реке было весьма быстрое, перевозчик-таза каждый раз поднимался вверх по
воде метров на 300 и затем уже пускался к противоположному берегу, упираясь изо всех сил шестом в дно
реки, и все же течением его сносило к самому устью.