Лошади от ветра воротят морды назад, ямщики тоже, и седоки прячут лицо в подушки — напрасно: так и
режет шею, спину, грудь и непременно доберется до носа.
Неточные совпадения
В доме тянулась бесконечная анфилада обитых штофом комнат; темные тяжелые
резные шкафы, с старым фарфором и серебром, как саркофаги, стояли по стенам с тяжелыми же диванами и стульями рококо, богатыми, но жесткими, без комфорта. Швейцар походил на Нептуна; лакеи пожилые и молчаливые, женщины в темных платьях и чепцах. Экипаж высокий, с шелковой бахромой, лошади старые, породистые, с длинными
шеями и спинами, с побелевшими от старости губами, при езде крупно кивающие головой.
Ветер не
режет лица, а играет около
шеи, как шелковая ткань, и приятно щекочет нервы; солнце сильно греет.
Наконец нервное напряжение начинает ослабевать. Его заменяют усталость и скука. В шинели становится жарко, воротник давит
шею, крючки
режут горло… Хочется сесть и сидеть, не поворачивая головы, точно на вокзале.
Мать же извещала, что она
шьет Никите распашоночки и делает пеленки из старенького, чтобы ему не
резало рубцами тельце под шейкой и под мышечками.
Тут только Огнев заметил в Вере перемену. Она была бледна, задыхалась, и дрожь ее дыхания сообщалась и рукам, и губам, и голове, и из прически выбивался на лоб не один локон, как всегда, а два… Видимо, она избегала глядеть прямо в глаза и, стараясь замаскировать волнение, то поправляла воротничок, который как будто
резал ей
шею, то перетаскивала свой красный платок с одного плеча на другое…
Хозяин усадил нас на почетное место и велел подать угощение. Та женщина, которая
шила около ребенка, постелила на кан суконное одеяло с неудачно разрисованным на нем тигром и поставила низенький
резной столик на маленьких ножках, а другая женщина принесла на берестяном подносе сухую рыбу, пресные мучные лепешки, рыбий жир с кабаньим салом и ягоды, граненые стаканы из толстого стекла и чайник с дешевым кирпичным чаем.
И еще в одном отношении я часто испытываю неловкость в разговоре с нею: Наташа знает, что я мог остаться при университете, имел возможность хорошо устроиться, — и вместо этого пошел в земские врачи. Она расспрашивает меня о моей деятельности, об отношениях к мужикам, усматривая во всем этом глубокую идейную подкладку, в разговоре ее проскальзывают слова «долг народу», «дело», «идея». Мне же эти слова
режут ухо, как визг стекла под острым
шилом.
В Вене хотели мне ухо отрезать, но, к счастью, отлично вылечили не
резавши — только вот эта дырка от
шила осталась.