Неточные совпадения
— Рассказывать не будут напрасно. У тебя, отец, добрейшая
душа и
редкое сердце, но ты поступаешь так, что иной подумает о тебе совсем другое. Ты будешь принимать
человека, о котором сам знаешь, что он дурен, потому что он только краснобай и мастер перед тобой увиваться.
Всё ж будет верст до восьмисот,
А главная беда:
Дорога хуже там пойдет,
Опасная езда!..
Два слова нужно вам сказать
По службе, — и притом
Имел я счастье графа знать,
Семь лет служил при нем.
Отец ваш
редкий человекПо сердцу, по уму,
Запечатлев в
душе навек
Признательность к нему,
К услугам дочери его
Готов я… весь я ваш…
— Видите ли — вот вы все здесь, желающие добра отечеству, без сомнения, от
души, а между тем, из-за простой разницы в способах совершения дела, между вами спор даже до взаимных обид. Я бы находил, что это совсем лишнее и очень мешает усвоению разных мыслей, я бы просил — поласковей как и чтобы больше внимания друг ко другу. Это — обидно, когда такие, извините,
редкие люди и вдруг — обижают друг друга, стараясь об одном только добре…
Иногда — всё
реже — Кожемякин садился за стол, открывал свою тетрадь и с удивлением видел, что ему нечего записывать о
людях, не к чему прицепиться в них. Все они сливались в один большой серый ком, было в каждом из них что-то своё, особенное, но — неясное, неуловимое — оно не задевало
души.
Беспрерывная изменчивость ее физиономии, по-видимому, несообразная с чертами несколько резкими, мешала ей нравиться всем и нравиться во всякое время, но зато
человек, привыкший следить эти мгновенные перемены, мог бы открыть в них
редкую пылкость
души и постоянную раздражительность нерв, обещающую столько наслаждений догадливому любовнику.
В простоте
души они полагали, что говорят новость, не подозревая, что теперь уже
редкий сапожник и
редкий человек (в барском значении) не знает этой новости.
Но мне все чаще думалось, что, любя доброе, как дети сказку, удивляясь его красоте и редкости, ожидая как праздника, — почти все
люди не верят в его силу и
редкие заботятся о том, чтоб оберечь и охранить его рост. Все какие-то невспаханные
души: густо и обильно поросли они сорной травою, а занесет случайно ветер пшеничное зерно — росток его хиреет, пропадает.
Смотрю я на него и радостно думаю: «А ты, милый, видать, птица
редкая и новая — пусть скажется в добрый час!» Нравится мне его возбуждение, это не тот красивый хмель, который охватит городского интеллигента на краткий час, а потом ведёт за собою окисляющее
душу стыдное похмелье, это настоящий огонь жизни, он должен спокойно и неугасимо жечь
душу человека до дня, пока она вся не выгорит.
Третье лицо, капитан Тросенко, был старый кавказец в полном значении этого слова, то есть
человек, для которого рота, которою он командовал, сделалась семейством, крепость, где был штаб, — родиной, а песенники — единственными удовольствиями жизни, —
человек, для которого все, что не было Кавказ, было достойно презрения, да и почти недостойно вероятия; все же, что было Кавказ, разделялось на две половины: нашу и не нашу; первую он любил, вторую ненавидел всеми силами своей
души, и главное — он был
человек закаленной, спокойной храбрости,
редкой доброты в отношении к своим товарищам и подчиненным и отчаянной прямоты и даже дерзости в отношении к ненавистным для него почему-то адъютантам и бонжурам.
К архимандриту обедать! А на поле возле ярмонки столы накроют, бочки с вином ради холопей и для черного народу выкатят. И тут не одна тысяча
людей на княжой кошт ест, пьет, проклажается до поздней ночи. Всем один приказ: «пей из ковша, а мера
душа».
Редкий год
человек двадцать, бывало, не обопьется. А пьяных подбирать было не велено, а коли кто на пьяного наткнулся, перешагни через него, а тронуть пальцем не смей.
— Как знать! Государь милостив и, главное,
человек редкой, высокой
души! — заметила Наталья Федоровна.
Это был высокий, худощавый старик, с гладко выбритым выразительным лицом и начесанными на виски
редкими седыми волосами. Только взгляд его узко разрезанных глаз производил неприятное впечатление своею тусклостью и неопределенностью выражения. Если справедливо, что глаза есть зеркало
души, то в глазах Павла Кирилловича ее не было видно. Вообще это был
человек, который даже для близких к нему
людей, не исключая и его единственного сына, всегда оставался загадкой.
Небольшого роста, с
редкими, совершенно седыми волосами на голове и такой же
редкой бородкой, в незатейливой крашеной ряске, он по внешнему своему виду не представлял, казалось, ничего внушительного, но между тем при взгляде на его худое, изможденное лицо, всегда светящееся какой-то неземной радостью, невольно становилось ясно на
душе человека с чистою совестью и заставляло потуплять глаза тех, кто знал за собой что-либо дурное.