Неточные совпадения
— Что,
ребята,
спать видно не будем?
Старик давно не
спал и сидел, отбивая косы молодых
ребят.
— Из Брянска
попал в Тулу. Там есть серьезные
ребята. А ну-ко, думаю, зайду к Толстому? Зашел. Поспорили о евангельских мечах. Толстой сражался тем тупым мечом, который Христос приказал сунуть в ножны. А я — тем, о котором было сказано: «не мир, но меч», но против этого меча Толстой оказался неуязвим, как воздух. По отношению к логике он весьма своенравен. Ну, не понравились мы друг другу.
Однако нам Мизгирь в глаза смеется.
Ну, братцы, жаль, не на меня
напал!
Не очень-то со мной разговоришься.
Не стал бы я терпеть обидных слов,
Своих
ребят чужому-чуженину
Не выдал бы на посмеянье.
— Свадьбу? Дал бы я тебе свадьбу!.. Ну, да для именитого гостя… завтра вас поп и обвенчает. Черт с вами! Пусть комиссар увидит, что значит исправность! Ну,
ребята, теперь
спать! Ступайте по домам!.. Сегодняшний случай припомнил мне то время, когда я… — При сих словах голова пустил обыкновенный свой важный и значительный взгляд исподлобья.
Выбежать поиграть, завести знакомство с
ребятами — минуты нет. В «Олсуфьевке» мальчикам за многолюдностью было все-таки веселее, но убегали
ребята и оттуда, а уж от «грызиков» — то и дело. Познакомятся на улице с мальчишками-карманниками,
попадут на Хитровку и делаются жертвами трущобы и тюрьмы…
Вторая категория днем
спит, а ночью «работает» по Москве или ее окрестностям, по барским и купеческим усадьбам, по амбарам богатых мужиков, по проезжим дорогам. Их работа пахнет кровью. В старину их называли «Иванами», а впоследствии — «деловыми
ребятами».
Заходившие сюда бабы всегда завидовали Таисье и, покачивая головами, твердили: «Хоть бы денек пожить эк-ту, Таисьюшка: сама ты большая, сама маленькая…» Да и как было не завидовать бабам святой душеньке, когда дома у них дым коромыслом стоял: одну
ребята одолели, у другой муж на руку больно скор, у третьей сиротство или смута какая, — мало ли
напастей у мирского человека, особенно у бабы?
Рубаха на Василье была одна розовая ситцевая, и та в дырах, на ногах ничего не было, но тело было сильное, здоровое, и, когда котелок с кашей снимали с огня, Василий съедал за троих, так что старик-караульщик только дивился на него. По ночам Василий не
спал и либо свистал, либо покрикивал и, как кошка, далеко в темноте видел. Paз забрались с деревни большие
ребята трясти яблоки. Василий подкрался и набросился на них; хотели они отбиться, да он расшвырял их всех, а одного привел в шалаш и сдал хозяину.
Лежи целый день на свежей, пахучей соломе подле кучек, еще более, чем солома, пахучих
падали ярового и зимового яблока, поглядывай, не забрались ли где
ребята за яблоками, посвистывай и распевай песни, А песни петь Василий был мастер.
—
Ребята! смотри, молодцами у меня! С ружей не
палить, а штыками е….. их м… Когда я крикну «ура! » за мной и не отставать е….. вашу м…… Дружней, главное дело… покажем себя, не ударим лицом в грязь, а,
ребята? За царя, за батюшку! — говорил он, пересыпая свои слова ругательствами и ужасно размахивая руками.
—
Попадет вам,
ребята! Вышибет вас Кузька-жучок!
— Вы,
ребята, не верьте ничему этому, вы — молодые, вам долго жить, копите свой разум! Свой ум — чужим двум! Фома,
спишь?
— Сдали. А у полкового еще не
спят. Прямо к нему свели. А какие эти, братец ты мой, гололобые
ребята хорошие, — продолжал Авдеев. — Ей-богу! Я с ними как разговорился.
— — Дядя Ерошка прост был, ничего не жалел. Зато у меня вся Чечня кунаки были. Приедет ко мне какой кунак, водкой пьяного напою, ублажу, с собой
спать положу, а к нему поеду, подарок, пешкеш, свезу. Так-то люди делают, а не то что как теперь: только и забавы у
ребят, что семя грызут, да шелуху плюют, — презрительно заключил старик, представляя в лицах, как грызут семя и плюют шелуху нынешние казаки.
— Ты бы присматривал за ребятами-то, — несколько раз говорила она Гордею Евстратычу, когда тот отправлялся на прииск. — У вас там на жилке всякого народу прó
пасть; пожалуй, научат уму-разуму.
Ребята еще молодые, долго ли свихнуться.
Пьянствовали
ребята всю ночь. Откровенные разговоры разговаривали. Козлик что-то начинал петь, но никто не подтягивал, и он смолкал. Шумели… дрались… А я
спал мертвым сном. Проснулся чуть свет — все
спят вповалку. В углу храпел связанный по рукам и ногам Ноздря. У Орлова все лицо в крови. Я встал, тихо оделся и пошел на пристань.
Бубнов(сонным голосом). Ложись,
ребята, не шуми… ночью —
спать надо!
— Ну,
ребята, пора! Вставай! Время идти! — заговорил пильщик, толкая других товарищей, которые также
спали. — Ну, поворачивайся, что ли,
ребята!
— Какое! Восьмеро
ребят, мал мала меньше, — отвечал один из пильщиков, — да такой уж человек бесшабашный. Как это
попадут деньги — беда! Вот хоть бы теперь: всю дорогу пьянствовал. Не знаю, как это, с чем и домой придет.
— Дуры!.. Ведите-ка ребят-то
спать…
Это была искра, брошенная на кучу пороха!.. «Кто мешает! — заревели пьяные казаки. — Кто смеет нам мешать!.. мы делаем, что хотим, мы не рабы, чорт возьми!.. убить, да, убить! отомстим за наших братьев… пойдемте,
ребята»… и толпа с воем ринулась к кибиткам; несчастный старик
спал на груди своей дочери; он вскочил… высунулся… и всё понял!..
Исай Матвеевич кричал на
ребят, из которых одни червячками лезли друг за другом на высокие полати, — а другие стоя плакали в ожидании матерей, с которыми они
спали по лавкам.
Ребята к ней льнули, как мухи к меду, но она на это и глазом не смотрела и крепко
спала на своей постельке в холодной пуньке на задворке.
— Нет, не будет этого. Иди куда хочешь с своими
ребятами, только не ходите ко мне, не кладите на меня славы понапрасно. Не ходите, а то в избе
спать стану.
— Да что вы,
ребята, — отвечал хозяин, стараясь задобрить толпу, — что вы, взаправду: разве я вам сторож какой дался! Мое дело пустить на двор да отпустить, что потребуется… А кто ему велел, — продолжал он, указывая на Антона, — не
спать здесь… Ишь он всю ночь напролет пропил с таким же, видно, бесшабашным, как сам; он его и привел… а вы с меня ответа хотите…
— Пейте скорее,
ребята, и мне пора
спать… чай, полночь давно на дворе… — вымолвил хозяин, зевая и потягиваясь.
Убедившись, что жена и
ребята крепко-накрепко
спали, он осторожно, чуть дыша, спустился с печи и стал приготовляться в дорогу.
Константин. Вот, слышишь! Ну, поняла ты теперь, что мы за люди?
Ребята теплые! Ты кричать не вздумай! что хорошего! Пожалуй, дядю разбудишь, а он
спит теперь; а Огуревну я вниз услал, не услышит. Значит, доставай ключ, отпирай шкап и дели деньги пополам.
— Что ж,
ребята, ужинать али
спать ложиться? — спросил староста.
В то время старичок этот был уж в отставке и жил себе в Николаевске на спокое, в собственном домишке. И по старой памяти все он с нашими
ребятами из вольной команды дружбу водил. Вот сидел он тем временем у себя на крылечке и трубку покуривал. Курит трубку и видит: в Дикманской
пади огонек горит. «Кому же бы это, думает, тот огонек развести?»
Как отъехала вольная команда,
ребята наши повеселели. Володька даже в пляс пустился, и сейчас мы весь свой страх забыли. Ушли мы в
падь, называемая та
падь Дикманская, потому что немец-пароходчик Дикман в ней свои пароходы строил… над рекой… Развели огонь, подвесили два котла, в одном чай заварили, в другом уху готовим. А дело-то уж и к вечеру подошло, глядишь, и совсем стемнело, и дождик пошел. Да нам в то время дождик, у огня-то за чаем, нипочем показался.
«Давайте, говорю,
ребята,
спать ляжем. Луна с полночи взойдет, тогда что бог даст, поплывем.
Спать уж тогда немного придется, надо теперь силы наспать».
«Дожди-ик? А еще называетесь бродяги! Чай, не размокнете. Счастлив ваш бог, что я раньше исправника вышел на крылечко, трубку-то покурить. Увидел бы ваш огонь исправник, он бы вам нашел место, где обсушиться-то… Ах,
ребята,
ребята! Не очень вы, я вижу, востры, даром, что Салтанова поддели, кан-нальи этакие! Гаси живее огонь да убирайтесь с берега туда вон, подальше, в
падь. Там хоть десять костров разводи, подлецы!»
— Тридцать верст до лукояновского этапу. Тише,
ребята, не возись, — добавил он, взглянув в сторону, где было место молодого человека. — Барин вон заснул… Чай, всю ночь не
спал — не буди! Уходить станем, тогда побудим.
— В самом деле пора. Мальчишка набегался за день, поневоле
спать захочет. Ну, Бесприютный, прощай. Спокойной ночи,
ребята, счастливый путь!
3-й мужик. Ну их к богу совсем! Тут, того гляди, в полицию
попадешь. А я в жизнь не судился. Пойдем на фатеру,
ребята!
— Ну, с богом, — сказал другой ямщик. — Ступай и ты, ваше степенство, за нами. Придерживай левей,
ребята, левей… Берегись… Не
спи… Левей, левей… Не задень, мотри… Камень тут… Ну, так и есть… Э-эх!.. Ну, слава те господи…
А после успенья тут как-то
ребята стали раз
спать ложиться, да и говорят ему: «Полно, Петрович, на караул-то тебе ходить!
Приходилось стрелять в людей, в меня тоже
палили, лошадь пострадала, ногу вывихнул, а у меня — жена, троё
ребят, — попросился, чтобы перевели.
К осени мужик порадовался на свои лозины: шесть штук принялись. На другую весну овцы обгрызли четыре лозины, и две только остались. На другую весну и эти обгрызли овцы. Одна совсем пропала, а другая справилась, стала окореняться и разрослась деревом. Но веснам пчелы гудьмя гудели на лозине. В роевщину часто на лозину сажались рои, и мужики огребали их. Бабы и мужики часто завтракали и
спали под лозиной; а
ребята лазили на нее и выламывали из нее прутья.
Теперь по Волге то и дело «бегают» пароходы, и потому бурлак спокойно себе тянет бечеву Жегулями и спокойно плывет мимо их расшива и беляна, а еще не далее как лет двадцать назад Жегули, это классическое место волжских разбоев, были далеко не безопасны. Вдруг, бывало, над гладью реки раздастся зычно молодецкое сарын на кичку! — и судохозяин вместе с батраками, в ужасе, ничком
падает на палубу и лежит неподвижно, пока в его суденышке шарят, хозяйничают да шалят вольные
ребята.
— Нашему брату, батенька, некогда
спать, — говорил он вполголоса, когда я лег и закрыл глаза. — У кого жена да пара
ребят, тому не до спанья. Теперь корми и одевай да на будущее припасай. А у меня их двое: сынишка и дочка… У мальчишки-подлеца хорошая рожа… Шести лет еще нет, а способности, доложу я вам, необыкновенные… Тут у меня где-то их карточки были… Эх, деточки мои, деточки!
Крыши изб стояли раскрытые, гнилая солома с них была скормлена скоту, лошадей приходилось подпирать, чтобы не
падали, изможденные голодом люди еле передвигали ноги,
ребята умирали, как мухи.
— Уж такое горе, — заговорил сотский, — такое горе, чистое наказание. Народ очень беспокоится, ваше высокоблагородие, уж третью ночь не
спят.
Ребята плачут. Надо коров доить, а бабы в хлев не идут, боятся… Как бы в потемках барин не примерещился. Известно, глупые женщины, но которые и мужики тоже боятся. Как вечер, мимо избы не ходят в одиночку, а так, всё табуном. И понятые тоже…
В этой средней комнате помещались четверо
ребят и их бабушка; тут варили,
спали, принимали гостей и даже танцевали.
У моих родных в Царском Селе, куда я
попадаю на другой день, огромная, под потолок, елка и ликующая толпа детей. По обыкновению у них званый рождественский вечер с массой нарядных взрослых и
ребят.
Она была такая же стройная, как Донька… Эта осинка стоит тут, ее сечет градом, треплет ветром,
ребята обламывают на ней ветки, а она стоит, робкая и тихая, и с нерассуждающею покорностью принимает все, что на нее посылает судьба. Придет чужой человек, подрубит топором ее стройный ствол, и с тою же покорностью она
упадет на землю, и останется от нее только сухой, мертвый пенек.
Бой был окончен. Благодаря Лелькиной речи он закончился ярко, крепким аккордом. Штаб сидел кружком под большим дубом и подводил итоги боя. Солнце садилось, широкие лучи пронизывали сбоку чащу леса.
Ребята сидели, ходили, оживленно обсуждали результаты боя. Лелька увидела: Юрка о чем-то горячо спорил с Ведерниковым и Оськой. Ведерников как будто
нападал, Юрка защищался.
За то, что он теперь день и ночь работал веслом, ему платили только десять копеек в сутки; правда, проезжие давали на чай и на водку, но
ребята делили весь доход между собой, а татарину ничего не давали и только смеялись над ним. А от нужды голодно, холодно и страшно… Теперь бы, когда всё тело болит и дрожит, пойти в избушку и лечь
спать, но там укрыться нечем и холоднее, чем на берегу; здесь тоже нечем укрыться, но всё же можно хоть костер развесть…