Неточные совпадения
Большая терраса вела из
дому в сад,
перед террасой красовалась продолговатая клумба, покрытая розами; на каждом конце клумбы
росли две акации, еще в молодости переплетенные в виде винта покойным хозяином.
— И будешь возить по чужим дворам, когда
дома угарно. Небойсь стыдно
перед детьми свое зверство показывать… Вот так-то, Галактион Михеич! А ведь они, дети-то, и совсем большие
вырастут. Вырасти-то
вырастут, а к отцу путь-дорога заказана. Ах, нехорошо!.. Жену не жалел, так хоть детей бы пожалел. Я тебе по-стариковски говорю… И обидно мне на тебя и жаль. А как жалеть, когда сам человек себя не жалеет?
Ивану пошел всего двадцатый год, когда этот неожиданный удар — мы говорим о браке княжны, не об ее смерти — над ним разразился; он не захотел остаться в теткином
доме, где он из богатого наследника внезапно превратился в приживальщика; в Петербурге общество, в котором он
вырос,
перед ним закрылось; к службе с низких чинов, трудной и темной, он чувствовал отвращение (все это происходило в самом начале царствования императора Александра); пришлось ему, поневоле, вернуться в деревню, к отцу.
Авторитет Белоярцева в
Доме рос и креп, как сказочный богатырь, не по дням, а по часам. Этого авторитета не признавали только Райнер и Лиза, видевшие Белоярцева насквозь, но они молчали, а он
перед ними до поры до времени тоже помалчивал.
Посредник обиделся (
перед ним действительно как будто фига вдруг
выросла) и уехал, а Конон Лукич остался
дома и продолжал «колотиться» по-старому. Зайдет в лес — бабу поймает, лукошко с грибами отнимет; заглянет в поле — скотину выгонит и штраф возьмет. С утра до вечера все в маете да в маете. Только в праздник к обедне сходит, и как ударят к «Достойно», непременно падет на колени, вынет платок и от избытка чувств сморкнется.
Здесь я должен заметить, что бессознательное беспокойство Егора Егорыча о грядущей судьбе Сусанны Николаевны оказалось в настоящие минуты почти справедливым. Дело в том, что, когда Егор Егорыч уехал к Пилецкому, Сусанна Николаевна, оставшись одна
дома, была совершенно покойна, потому что Углаков был у них поутру и она очень хорошо знала, что по два раза он не ездит к ним; но тот вдруг как бы из-под земли
вырос перед ней. Сусанна Николаевна удивилась, смутилась и явно выразила в лице своем неудовольствие.
И прошлое вставало
перед ней с какой-то манящей прелестью, то прошлое, когда в усадьбах
вырастали заколдованные царевны, ждавшие своих героев, когда в них жили блестящие господа, когда они съезжались в прекрасных
домах, окруженных парками…
На рельсах вдали показался какой-то круг и покатился, и стал
вырастать, приближаться, железо зазвенело и заговорило под ногами, и скоро
перед платформой пролетел целый поезд… Завизжал, остановился, открылись затворки — и несколько десятков людей торопливо прошли мимо наших лозищан. Потом они вошли в вагон, заняли пустые места, и поезд сразу опять кинулся со всех ног и полетел так, что только мелькали окна
домов…
Прошло этак дней восемь, мужички тащили к Прокудину коноплю со всех сторон, а денег у него стало совсем намале. Запрег он лошадь и поехал в Ретяжи к куму мельнику позаняться деньгами, да не застал его
дома. Думал Прокудин, как бы ему половчее обойтись с Костиком? А Костик как
вырос перед ним: ведет барских лошадей с водопою, от того самого родника, у которого Настя свои жалостные песни любила петь. Завидел Прокудин Костика и остановил лошадь.
Ель
растет перед дворцом,
А под ней хрустальный
дом...
В числе восьми детей, которыми бог наградил пономаря, был один ровесник мне; мы с ним вместе
росли, всякий день вместе играли в огороде, на погосте или
перед нашим
домом.
Розовый куст, на котором расцвела роза,
рос в небольшом полукруглом цветнике
перед деревенским
домом.
— Я, Петруша, благоговею
перед твоею сестрой, — сказал он. — Когда я ездил к тебе, то всякий раз у меня бывало такое чувство, как будто я шел на богомолье, и я в самом деле молился на Зину. Теперь мое благоговение
растет с каждым днем. Она для меня выше, чем жена! Выше! (Власич взмахнул руками.) Она моя святыня. С тех пор, как она живет у меня, я вхожу в свой
дом как в храм. Это редкая, необыкновенная, благороднейшая женщина!
Глядит Герасим на
дом родительский: набок скривился, крыша сгнила, заместо стекол в окнах грязные тряпицы, расписанные когда-то красками ставни оторваны, на улице
перед воротами травка-муравка
растет, значит, ворота не растворяются.
Он не закричал, не встал, хотя ему очень жаль было этого
дома, в котором он родился,
вырос и с которым были связаны его детские воспоминания.
Дом этот он любил как что-то родное, близкое его сердцу, и вот теперь этот
дом горит
перед его глазами, и он, Николай Герасимович, знает, что он сгорит, так как ни во дворе, ни на селе пожарных инструментов нет, а дерево построенного восемьдесят лет тому назад
дома сухо и горюче, как порох.