Неточные совпадения
Левин хотел вступить с ним в
разговор, но лакею позвонили, и он
ушел.
— Нет, Стива не пьет…. Костя, подожди, что с тобой? — заговорила Кити, поспевая за ним, но он безжалостно, не дожидаясь ее,
ушел большими шагами в столовую и тотчас же вступил в общий оживленный
разговор, который поддерживали там Васенька Весловский и Степан Аркадьич.
— Я пожалуюсь? Да ни за что в свете!
Разговоры такие пойдут, что и не рад жалобе! Вот на заводе — взяли задатки,
ушли. Что ж мировой судья? Оправдал. Только и держится всё волостным судом да старшиной. Этот отпорет его по старинному. А не будь этого — бросай всё! Беги на край света!
Левин хотел и не мог вступить в общий
разговор; ежеминутно говоря себе: «теперь
уйти», он не
уходил, чего-то дожидаясь.
― Князь, пожалуйте, готово, ― сказал один из его партнеров, найдя его тут, и князь
ушел. Левин посидел, послушал, но, вспомнив все
разговоры нынешнего утра, ему вдруг стало ужасно скучно. Он поспешно встал и пошел искать Облонского и Туровцына, с которыми было весело.
Дарье Александровне не хотелось
уходить от баб, так интересен ей был
разговор с ними, так совершенно одни и те же были их интересы.
Сергей Иванович был умен, образован, здоров, деятелен и не знал, куда употребить всю свою деятельность.
Разговоры в гостиных, съездах, собраниях, комитетах, везде, где можно было говорить, занимали часть его времени; но он, давнишний городской житель, не позволял себе
уходить всему в
разговоры, как это делал его неопытный брат, когда бывал в Москве; оставалось еще много досуга и умственных сил.
В эту минуту прибыли вы (по моему зову) — и все время у меня пребывали потом в чрезвычайном смущении, так что даже три раза, среди
разговора, вставали и спешили почему-то
уйти, хотя
разговор наш еще не был окончен.
Во все время этой сцены Андрей Семенович то стоял у окна, то ходил по комнате, не желая прерывать
разговорa; когда же Соня
ушла, он вдруг подошел к Петру Петровичу и торжественно протянул ему руку.
— Евгений Васильич, извините меня, но я позвала вас сюда не с тем, чтобы рассуждать об учебниках. Мне хотелось возобновить наш вчерашний
разговор. Вы
ушли так внезапно… Вам не будет скучно?
Оно было в самом деле бескорыстно, потому что она ставила свечку в церкви, поминала Обломова за здравие затем только, чтоб он выздоровел, и он никогда не узнал об этом. Сидела она у изголовья его ночью и
уходила с зарей, и потом не было
разговора о том.
Но Татьяна Марковна до обеда не упомянула о вчерашнем
разговоре, а после обеда, когда Райский
ушел к себе, а Тушин, надев пальто, пошел куда-то «по делу», она заняла всю девичью чисткою серебряных чайников, кофейников, подносов и т. д., назначаемых в приданое Марфеньке.
Они послеобеденные часы нередко просиживали вдвоем у бабушки — и Вера не скучала, слушая его, даже иногда улыбалась его шуткам. А иногда случалось, что она, вдруг не дослушав конца страницы, не кончив
разговора, слегка извинялась и
уходила — неизвестно куда, и возвращалась через час, через два или вовсе не возвращалась к нему — он не спрашивал.
Когда не было никого в комнате, ей становилось скучно, и она шла туда, где кто-нибудь есть. Если
разговор на минуту смолкнет, ей уж неловко станет, она зевнет и
уйдет или сама заговорит.
Все встали, окружили ее, и
разговор принял другое направление. Райскому надоела вся эта сцена и эти люди, он собирался уже
уйти, но с приходом Веры у него заговорила такая сильная «дружба», что он остался, как пригвожденный к стулу.
Татьяна Марковна была с ней ласкова, а Марья Егоровна Викентьева бросила на нее, среди
разговора, два, три загадочных взгляда, как будто допрашиваясь: что с ней? отчего эта боль без болезни? что это она не пришла вчера к обеду, а появилась на минуту и потом
ушла, а за ней пошел Тушин, и они ходили целый час в сумерки!.. И так далее.
Наверно, с ним можно завести чрезвычайно интересный
разговор и услышать новое, но — «мы вот теперь с тобою поговорим, и я тебя очень заинтересую, а когда ты
уйдешь, я примусь уже за самое интересное»…
— Сделайте одолжение, — прибавила тотчас же довольно миловидная молоденькая женщина, очень скромно одетая, и, слегка поклонившись мне, тотчас же вышла. Это была жена его, и, кажется, по виду она тоже спорила, а
ушла теперь кормить ребенка. Но в комнате оставались еще две дамы — одна очень небольшого роста, лет двадцати, в черном платьице и тоже не из дурных, а другая лет тридцати, сухая и востроглазая. Они сидели, очень слушали, но в
разговор не вступали.
Я мог высидеть, когда меня называли шпионом и идиотом; и чем дальше они
уходили в своем
разговоре, тем менее мне казалось возможным появиться.
Чрез несколько дней после этого
разговора мы
ушли.
Бог знает, когда бы кончился этот
разговор, если б баниосам не подали наливки и не повторили вопрос: тут ли полномочные? Они объявили, что полномочных нет и что они будут не чрез три дня, как ошибкой сказали нам утром, а чрез пять, и притом эти пять дней надо считать с 8-го или 9-го декабря… Им не дали договорить. «Если в субботу, — сказано им (а это было в среду), — они не приедут, то мы
уйдем». Они стали торговаться, упрашивать подождать только до их приезда, «а там делайте, как хотите», — прибавили они.
— Да, я был, но
ушел с отвращением, — сердито сказал Нехлюдов, досадуя на то, что Селенин отводит
разговор на другое.
— Слушай, голубчик: что ты такое тогда сморозил, когда я
уходил от тебя из больницы, что если я промолчу о том, что ты мастер представляться в падучей, то и ты-де не объявишь всего следователю о нашем
разговоре с тобой у ворот? Что это такое всего? Что ты мог тогда разуметь? Угрожал ты мне, что ли? Что я в союз, что ли, в какой с тобою вступал, боюсь тебя, что ли?
Около полуночи стрелки
ушли в палатки и, лежа на сухой траве, рассказывали друг другу анекдоты, острили и смеялись. Мало-помалу голоса их стали затихать, реплики становились все реже и реже. Стрелок Туртыгин пробовал было возобновить
разговор, но ему уже никто не отвечал.
Дерсу не дождался конца нашей беседы и
ушел, а я еще долго сидел у старика и слушал его рассказы. Когда я собрался
уходить, случайно
разговор опять перешел на Дерсу.
В этих простых словах было много анимистического, но было много и мысли. Услышав наш
разговор, стали просыпаться стрелки и казаки. Весь день я просидел на месте. Стрелки тоже отдыхали и только по временам ходили посмотреть лошадей, чтобы они не
ушли далеко от бивака.
А это будет сказано тебе на следующих страницах, тотчас же после
разговора Рахметова с Верою Павловною; как только он
уйдет, так это я скажу тебе в конце главы, угадай — ко теперь, что там будет сказано: угадать нетрудно, если ты имеешь хоть малейшее понятие о художественности, о которой ты так любишь толковать, — да куда тебе!
Рахметов просидит вечер, поговорит с Верою Павловною; я не утаю от тебя ни слова из их
разговора, и ты скоро увидишь, что если бы я не хотел передать тебе этого
разговора, то очень легко было бы и не передавать его, и ход событий в моем рассказе нисколько не изменился бы от этого умолчания, и вперед тебе говорю, что когда Рахметов, поговорив с Верою Павловною,
уйдет, то уже и совсем он
уйдет из этого рассказа, и что не будет он ни главным, ни неглавным, вовсе никаким действующим лицом в моем романе.
«Скажи сестре, что их
разговор не дает мне уснуть; пусть
уйдут куда подальше, чтоб не мешали.
Слышал я мельком от старика Бушо, что он во время революции был в Париже, мне очень хотелось расспросить его; но Бушо был человек суровый и угрюмый, с огромным носом и очками; он никогда не пускался в излишние
разговоры со мной, спрягал глаголы, диктовал примеры, бранил меня и
уходил, опираясь на толстую сучковатую палку.
Я вспомнил, как старушка, иной раз слушая наши смелые рассказы и демагогические
разговоры, становилась бледнее, тихо вздыхала,
уходила в другую комнату и долго не говорила ни слова.
Видя отпор, Акулина умолкала, а иногда даже совсем
уходила из девичьей, и
разговоры возобновлялись свободнее прежнего.
На этом
разговор кончился. Матушка легла спать в горнице, а меня
услала в коляску, где я крепко проспал до утра, несмотря на острый запах конского помета и на то, что в самую полночь, гремя бубенцами, во двор с грохотом въехал целый извозчичий обоз.
Матушка бледнеет, но перемогает себя. Того гляди, гости нагрянут — и она боится, что дочка назло ей
уйдет в свою комнату. Хотя она и сама не чужда «светских
разговоров», но все-таки дочь и по-французски умеет, и манерцы у нее настоящие — хоть перед кем угодно не ударит лицом в грязь.
Знакомство с купленным мальчиком завязать было трудно. Даже в то время, когда пан Уляницкий
уходил в свою должность, его мальчик сидел взаперти, выходя лишь за самыми необходимыми делами: вынести сор, принести воды, сходить с судками за обедом. Когда мы при случае подходили к нему и заговаривали, он глядел волчком, пугливо потуплял свои черные круглые глаза и старался поскорее
уйти, как будто
разговор с нами представлял для него опасность.
Эти
разговоры кончались обыкновенно тем, что доктор выходил из себя и начинал ругать Мышникова, а если был трезв, то брал шапку и
уходил. Прасковья Ивановна провожала его улыбавшимися глазами и только качала своею белокурою головкой.
Вторая половина
разговора шла уже на «ты», и Замараев только качал головой,
уходя от разжалованной исправницы.
— А я
уйду, как сделал Галактион… Вот и весь
разговор. Наймусь куда-нибудь в приказчики, Тарас Семеныч, а то буду арендовать самую простую раструсочную мельницу, как у нашего Ермилыча. У него всегда работа… Свое зерно мужички привезут, смелют, а ты только получай денежки. Барыши невелики, а зато и убытков нет. Самое верное дело…
Устенька не без ловкости перевела
разговор на другую тему, потому что Стабровскому, видимо, было неприятно говорить о Галактионе. Ему показалось в свою очередь, что девушка чего-то не договаривает. Это еще был первый случай недомолвки. Стабровский продумал всю сцену и пришел к заключению, что Устенька пришла специально для этого вопроса. Что же, это ее дело. Когда девушка
уходила, Стабровский с особенной нежностью простился с ней и два раз поцеловал ее в голову.
Когда вся энергия и изобретательность тюремщика изо дня в день
уходит только на то, чтобы поставить арестанта в такие сложные физические условия, которые сделали бы невозможным побег, то тут уже не до исправления, и может быть
разговор только о превращении арестанта в зверя, а тюрьмы — в зверинец.
«Ну что ж? Велите, генерал,
Готовить мой возок?»
Не отвечая на вопрос,
Смотрел он долго в пол,
Потом в раздумьи произнес:
«До завтра» — и
ушел…
_____
Назавтра тот же
разговор,
Просил и убеждал,
Но получил опять отпор
Почтенный генерал.
Тема завязавшегося
разговора, казалось, была не многим по сердцу;
разговор, как можно было догадаться, начался из-за нетерпеливого спора и, конечно, всем бы хотелось переменить сюжет, но Евгений Павлович, казалось, тем больше упорствовал и не смотрел на впечатление; приход князя как будто возбудил его еще более. Лизавета Прокофьевна хмурилась, хотя и не всё понимала. Аглая, сидевшая в стороне, почти в углу, не
уходила, слушала и упорно молчала.
После обеда Анфиса Егоровна
ушла в кабинет к Петру Елисеичу и здесь между ними произошел какой-то таинственный
разговор вполголоса. Нюрочке было велено
уйти в свою комнату. О чем они говорили там и почему ей нельзя было слушать? — удивлялась Нюрочка. Вообще поведение гостьи имело какой-то таинственный характер, начинавший пугать Нюрочку. По смущенным лицам прислуги девочка заметила, что у них в доме вообще что-то неладно, не так, как прежде.
В свою очередь Груздев приехал тоже потолковать о своих делах. По раскольничьей привычке, он откладывал настоящий
разговор вплоть до ночи и разговорился только после ужина, когда Нюрочка
ушла спать, а они остались за столом с глазу на глаз.
Смотритель и Вязмитинов с Зарницыным были на вечере, но держались как-то в сторонке, а доктор обещал быть, но не приехал. Лиза и здесь, по обыкновению, избегала всяких
разговоров и, нехотя протанцевав две кадрили,
ушла в свою комнату с Женей.
Впрочем, быть с нею наедине в это время нам мало удавалось, даже менее, чем поутру: Александра Ивановна или Миницкие, если не были заняты, приходили к нам в кабинет; дамы ложились на большую двуспальную кровать, Миницкий садился на диван — и начинались одушевленные и откровенные
разговоры, так что нас с сестрицей нередко
усылали в столовую или детскую.
После чаю двоюродные сестры опять зашли к нам в гостиную, и я опять не принимал никакого участия в их
разговорах; часа через два они
ушли спать.
Двоюродные наши сестрицы, которые прежде были в большой милости, сидели теперь у печки на стульях, а мы у дедушки на кровати; видя, что он не обращает на них никакого вниманья, а занимается нами, генеральские дочки (как их называли), соскучась молчать и не принимая участия в наших
разговорах,
уходили потихоньку из комнаты в девичью, где было им гораздо веселее.
Когда он
ушел, я услышал такой
разговор между отцом и матерью, который привел меня в большое изумление.
Во все это время Анна Ивановна, остававшаяся одна, по временам взглядывала то на Павла, то на Неведомова. Не принимая, конечно, никакого участия в этом
разговоре, она собиралась было
уйти к себе в комнату; но вдруг, услышав шум и голоса у дверей, радостно воскликнула...