Неточные совпадения
Перед ней самой снималась завеса,
развивалось прошлое, в которое до этой минуты она боялась заглянуть пристально.
На многое у ней открывались
глаза, и она смело бы взглянула
на своего собеседника, если б не было темно.
Бывало, по целым дням кисти в руки не берет; найдет
на него так называемое вдохновенье — ломается, словно с похмелья, тяжело, неловко, шумно; грубой краской разгорятся щеки,
глаза посоловеют; пустится толковать о своем таланте, о своих успехах, о том, как он
развивается, идет вперед…
В этих переменах именно и бросается в
глаза внутреннее единство, связующее их, от диссертации, написанной
на школьную задачу безансонской академии, до недавнего вышедшего carmen horrendum [ужасающей песни (лат.).] биржевого распутства, тот же порядок мыслей,
развиваясь, видоизменяясь, отражая события, идет и через «Противоречия» политической экономии, и через его «Исповедь», и через его «журнал».
— Если бы вы только могли видеть, Болеслав Брониславич! — говорила Устенька со слезами
на глазах. — Голодающие дети, голодающие матери, старики, отцы семейств…
Развивается голодный тиф.
Первый раз он бил бабушку
на моих
глазах так гадко и страшно. Предо мною, в сумраке, пылало его красное лицо,
развевались рыжие волосы: в сердце у меня жгуче кипела обида, и было досадно, что я не могу придумать достойной мести.
Смотрим: невдалеке от дороги, у развалившихся ворот, от которых остались одни покосившиеся набок столбы, стоит старик в засаленном стеганом архалуке, из которого местами торчит вата, и держит руку щитком над
глазами, всматриваясь в нас.
На голове у него теплый картуз, щеки и губы обвисли, борода не брита, жидкие волосы
развеваются по ветру; в левой руке березовая палка, которую он тщетно старается установить.
Несмотря
на свой расстроенный вид, Сусанна Николаевна, слегка опиравшаяся
на руку сестры, была художественно-прекрасна: ее довольно высокий стан представлял классическую стройность; траурная вуаль шляпки
развевалась по воздуху;
глаза были исполнены лихорадочного огня, заметный румянец покрывал ее обычно бледное лицо. Крепко пожимая руку Музы Николаевны, она ей отвечала...
Миропа Дмитриевна решительно не могла отвести от него
глаз; он никогда еще не производил
на нее такого сильного впечатления своей наружностью: густые эполеты майора живописно спускались
на сукно рукавов; толстая золотая цепочка от часов извивалась около борта сюртука; по правилам летней формы, он был в белых брюках; султан
на его новой трехугольной шляпе красиво
развевался от дуновения легкого ветерка; кресты и медали как-то более обыкновенного блистали и мелькали.
Поп пришёл и даже испугал его своим видом — казалось, он тоже только что поборол жестокую болезнь: стал длиннее, тоньше,
на костлявом лице его, в тёмных ямах, неустанно горели почти безумные
глаза, от него жарко пахло перегоревшей водкой. Сидеть же как будто вовсе разучился, всё время расхаживал, топая тяжёлыми сапогами, глядя в потолок, оправляя волосы, ряса его
развевалась тёмными крыльями, и, несмотря
на длинные волосы, он совершенно утратил подобие церковнослужителя.
Он был одет в рубаху серого сукна, с карманом
на груди, подпоясан ремнём, старенькие, потёртые брюки были заправлены за голенища смазных, плохо вычищенных сапог, и всё это не шло к его широкому курносому лицу, к густой, законно русской бороде, от
глаз до плеч; она обросла всю шею и даже торчала из ушей, а голова у него — лысая, только
на висках и
на затылке
развевались серые пряди жидких волос.
Час спустя Елена, с шляпою в одной руке, с мантильей в другой, тихо входила в гостиную дачи. Волосы ее слегка
развились,
на каждой щеке виднелось маленькое розовое пятнышко, улыбка не хотела сойти с ее губ,
глаза смыкались и, полузакрытые, тоже улыбались. Она едва переступала от усталости, и ей была приятна эта усталость; да и все ей было приятно. Все казалось ей милым и ласковым. Увар Иванович сидел под окном; она подошла к нему, положила ему руку
на плечо, потянулась немного и как-то невольно засмеялась.
Феденька вышел от Пустынника опечаленный, почти раздраженный. Это была первая его неудача
на поприще борьбы. Он думал окружить свое вступление в борьбу всевозможною помпой — и вдруг, нет главного украшения помпы, нет Пустынника! Пустынник, с своей стороны, вышел
на балкон и долго следил
глазами за удаляющимся экипажем Феденьки. Седые волосы его
развевались по ветру, и лицо казалось как бы закутанным в облако. Он тоже был раздражен и чувствовал, что нелепое объяснение с Феденькой расстроило весь его день.
Серые большие
глаза смотрели с такой милой серьезностью,
на спине трепалась целая волна слегка вившихся русых шелковистых волос, концы красной ленты
развевались по воздуху, широкополая соломенная шляпа валялась
на песке…
Ее тонкий стан
развился и расцвел, очертания некогда сжатых плеч напоминали теперь богинь, выступающих
на потолках старинных итальянских дворцов. Но
глаза остались те же, и Литвинову показалось, что они глядели
на него так же, как и тогда, в том небольшом московском домике.
«Понял, черт меня возьми… у него из нижнего века
развился громаднейший гнойник, вырос и оттеснил
глаз, закрыл его совершенно… а потом как лопнул, гной вытек… и все пришло
на место…»
Николай прижался спиною к косяку двери, исподлобья глядя
на больного: за ночь болезнь так обсосала и обгрызла старое тело, что сын почти не узнавал отца — суровое его лицо, ещё недавно полное, налитое густой кровью, исчерченное красными жилками, стало землисто-дряблым, кожа обвисла, как тряпка, курчавые волосы бороды
развились и стали похожи
на паутину, красные губы, масленые и жадные, потемнели, пересохли, строгие
глаза выкатились, взгляд блуждал по комнате растерянно, с недоумением и тупым страхом.
Слух
развивается параллельно с зрением, и оба органа в развитии своём помогают друг другу, так что, например, впечатление, произведённое
на слух, заставляет уже дитя открыть
глаза и смотреть в ту сторону, откуда выходит звук.
Полояров подозрительно и сурово поглядел ему вослед и мрачно нахлобучил
на глаза свою войлочную шляпу. Длинные хвосты широких лент
развеваясь понеслись за ним сзади. Он вышел
на Невский и пошел отыскивать Анцыфрова с Лидинькой, которых и нашел, наконец, у Аничкина моста.
Довольно высоко от земли,
на уступе ограды, небрежно расположился пригожий, молодой Дюмон. Живость, любезность и остроумие его нации блестели в его
глазах; по разгоревшимся его щекам
развевались полуденным ветром белокурые локоны. Он то играл
на гитаре припеваючи, то любовался в задумчивости прекрасною окрестностью, перед ним разостланною.
Ей понравился Борис Иванович, она поддалась его нежным речам, ей было любо смотреть в его выразительные черные
глаза — редкость у блондина — она почувствовала нечто похожее
на любовь, но зародышу чувства не дали
развиться, и она, не видя предмет этой скорее первичной, чем первой любви, скоро забыла о нем, а если и вспоминала, то без особого сожаления. Она не успела привыкнуть ни к нему, ни к своему новому чувству, он не успел сделаться для нее необходимым.
По сторонам двора уставлены были двумя длинными глаголями [Глаголи — буквы.] столы, нагруженные разными съестными припасами; оба края стола обнизали крестьяне, не смевшие пошевелиться и не сводившие
глаз с лакомых кусков, которые уже мысленно пожирали; в середине возвышался изжаренный бык с золотыми рогами;
на двух столбах, гладко отесанных,
развевались, одни выше других, цветные кушаки и платки, а
на самой вершине синий кафтан и круглая шляпа с разноцветными лентами; по разным местам, в красивой симметрии, расставлены были кадки с вином и пивом.
Варом обварило Алексея Кириловича. В
глазах у него помутилось, по коже что-то будто рассыпалось, а в ушах загудело: «Жеребцов, Кобылина, Конюшенная». Кувырков хотел протереть себе
глаза, но руки его не поднимались, он хотел вздохнуть к небу, но вместо скорбного вздоха человеческого у него вырвался какой-то дикий храп, и в то же мгновение ему вдруг стало чудиться, что у него растет откуда-то хвост, длинный, черный конский хвост; что
на шее у него
развевается грива роскошная, а морду сжимает ременная узда.
Огненные ленты свивались и
развивались перед его закрытыми
глазами, клубились в причудливых и страшных узорах, и было широко, как в поле, и душно, как
на дне узкой и глубокой ямы. Манечка через плечо презрительно смотрела
на него и говорила...