Неточные совпадения
— Когда нашу партию из Расеи пригнали, — продолжала тихо
старуха, точно боялась
разбудить каторжные тени, витавшие здесь, — дорога-то шла через Тайболу…
А пока у Никитушки шел этот разговор с Евгенией Петровной,
старуха Абрамовна, рассчитавшись с заспанным дворником за самовар, горницу, овес да сено и заткнув за пазуху своего капота замшевый мешочек с деньгами,
будила другую девушку, которая не оказывала никакого внимания к словам
старухи и продолжала спать сладким сном молодости. Управившись с собою, Марина Абрамовна завязала узелки и корзиночки, а потом одну за другою вытащила из-под головы спящей обе подушки и понесла их к тарантасу.
— Да ведь как всегда: не
разбудишь ее.
Побуди поди, красавица моя, — добавила
старуха, размещая по тарантасу подушки и узелки с узелочками.
— Нет, нет, боже сохрани! — отвечала она, — он не велел себя
будить. «Кушайте, говорит, одни: у меня аппетиту нет; я лучше усну, говорит: сон подкрепит меня; разве вечером захочу». Так вы вот что сделайте, Антон Иваныч: уж не прогневайтесь на меня,
старуху: я пойду затеплю лампадку да помолюсь, пока Сашенька почивает; мне не до еды; а вы откушайте одни.
Ее вопли
будили меня; проснувшись, я смотрел из-под одеяла и со страхом слушал жаркую молитву. Осеннее утро мутно заглядывает в окно кухни, сквозь стекла, облитые дождем; на полу, в холодном сумраке, качается серая фигура, тревожно размахивая рукою; с ее маленькой головы из-под сбитого платка осыпались на шею и плечи жиденькие светлые волосы, платок все время спадал с головы;
старуха, резко поправляя его левой рукой, бормочет...
Старуха, воротясь,
разбудила его и с веселым видом сказала: «Ну, Алексей Степаныч, в самом деле что-то есть.
Рано утром, чуть ли еще не в седьмом часу, одна бедная, жалкая
старуха, в отчаянии и в слезах, прибежала в дом Марьи Александровны и умоляла горничную как можно скорее
разбудить барышню, одну только барышню, потихоньку, чтоб как-нибудь не узнала Марья Александровна.
Бессеменов. Погоди, не ходи туда… Ничего не слыхать. Может, спит она… не
разбудить бы… (Отводит
старуху в угол к сундуку.) Н-да, мать! Вот и дожили… до праздника! Говору, сплетен будет теперь по городу — без конца…
У самого голова кругом ходит; всю дорогу шел да подсмеивался, дома два часа битых по каморке ходил,
старуху разбудил, ей все счастье поведал.
«Да денег-то дал ли, разбойник?» — «Дал, бабушка, дал, дал, родная моя, дал, привалило к нам, отворяй ворота!» — «Ну, теперь хоть женись, так в ту ж пору, женись, — говорит мне
старуха, — знать, молитвы мои услышаны!» Софрона
разбудил.
Наконец и во сне увидела Елена Дмитриевна свои тридцать серебреников, — эти ненужные, злые и страшные деньги. Сон был страшный, и
старуха стонала, металась по постели, задыхаясь и плача, пока гневным толчком не
разбудила ее Таисия.
Не спит княжна и всякие думы думает.
Разбудить, разве, няньку Панкратьевну, да начнет она причитать над ней, да с уголька спрыскивать: сглазил-де недобрый человек ее деточку, сказки, старая, начнет рассказывать, все до единой княжне знакомые. Чувствуется княжне, что не понять Панкратьевне, что с ней делается, да и объяснить нельзя: подвести, значит, под гнев
старухи Танюшу — свою любимицу. Доложит она как раз князю — батюшке, а тот, во гневный час, отошлет Танюшу в дальнюю вотчину — к отцу с матерью.
— Это тебе, ваше благородие, ни к чему. А
будить для тебя не стану, вот весь и сказ… — окончательно озлилась
старуха.