Неточные совпадения
Появлялись новые партии
рабочих, которые, как цвет папоротника, где-то таинственно нарастали, чтобы немедленно же исчезнуть в пучине водоворота. Наконец привели и предводителя, который один в целом городе
считал себя свободным от работ, и стали толкать его в реку. Однако предводитель пошел не сразу, но протестовал и сослался на какие-то права.
— Я не нахожу, — уже серьезно возразил Свияжский, — я только вижу то, что мы не умеем вести хозяйство и что, напротив, то хозяйство, которое мы вели при крепостном праве, не то что слишком высоко, а слишком низко. У нас нет ни машин, ни
рабочего скота хорошего, ни управления настоящего, ни
считать мы не умеем. Спросите у хозяина, — он не знает, что ему выгодно, что невыгодно.
Кроме того, Левин знал, что он увидит у Свияжского помещиков соседей, и ему теперь особенно интересно было поговорить, послушать о хозяйстве те самые разговоры об урожае, найме
рабочих и т. п., которые, Левин знал, принято
считать чем-то очень низким, но которые теперь для Левина казались одними важными.
— Дурочкой
считаете меня, да? Я ведь знаю: вы — не меньшевик. Это Иван качается, мечтает о союзе мелкой буржуазии с
рабочим классом. Но если завтра снова эсеры начнут террор, так Иван будет воображать себя террористом.
— Значит,
рабочие наши задачи такие: уничтожить самодержавие — раз! Немедленно освободить всех товарищей из тюрем, из ссылки — два! Организовать свое
рабочее правительство — три! —
Считая, он шлепал ладонью по ящику и притопывал ногою в валенке по снегу; эти звуки напоминали работу весла — стук его об уключину и мягкий плеск. Слушало Якова человек семь, среди них — двое студентов, Лаврушка и толстолицый Вася, — он слушал нахмуря брови, прищурив глаза и опустив нижнюю губу, так что видны были сжатые зубы.
— С той разницей, что вы и Костя совершенно иначе высказались по поводу приисков: вы не хотите быть золотопромышленником потому, что
считаете такую деятельность совершенно непроизводительной; Костя, наоборот,
считает золотопромышленность вполне производительным трудом и разошелся с отцом только по вопросу о приисковых
рабочих… Он рассказывает ужасные вещи про положение этих
рабочих на золотых промыслах и прямо сравнил их с каторгой, когда отец настаивал, чтобы он ехал с ним на прииски.
Настоящим революционным делом они
считали пропаганду и агитацию среди
рабочих.
Конечно, Ястребов давал деньги на золото, разносил его по книгам со своих приисков и сдавал в казну, но Петр Васильич
считал свои труды больше, потому что шлялся с уздой, валял дурака и постоянно рисковал своей шкурой как со стороны хозяев, так и от
рабочих.
Два года назад ассоциация
рабочих, в которой он имеет честь быть председателем,
считала ровно вдвое меньшее число членов, чем имеет в настоящее время.
А между тем, казалось бы, ясно, что если люди,
считая это несправедливым (как это
считают теперь все
рабочие), отдают главную долю своего труда капиталисту, землевладельцу и платят подати, зная, что подати эти употребляются дурно, то делают они это прежде всего не по сознанию каких-то отвлеченных прав, о которых они никогда и не слыхали, а только потому, что знают, что их будут бить и убивать, если они не сделают этого.
Одни люди, религиозные, каких у нас в России миллионы, так называемые сектанты, признают этот порядок ложным и подлежащим уничтожению на основании понятого в настоящем его смысле евангельского учения; другие
считают его ложным на основании социалистических, коммунистических, анархических теорий, проникших теперь уже в низшие слои
рабочего народа.
Или живет правитель или какой бы то ни было гражданский, духовный, военный слуга государства, служащий для того, чтобы удовлетворить свое честолюбие или властолюбие, или, что чаще всего бывает, для того только, чтобы получить собираемое с изнуренного, измученного работой народа жалованье (подати, от кого бы ни шли, всегда идут с труда, т. е. с
рабочего народа), и если он, что очень редко бывает, еще прямо не крадет государственные деньги непривычным способом, то
считает себя и считается другими, подобными ему, полезнейшим и добродетельнейшим членом общества.
В эти тёмные обидные ночи
рабочий народ ходил по улицам с песнями, с детской радостью в глазах, — люди впервые ясно видели свою силу и сами изумлялись значению её, они поняли свою власть над жизнью и благодушно ликовали, рассматривая ослепшие дома, неподвижные, мёртвые машины, растерявшуюся полицию, закрытые пасти магазинов и трактиров, испуганные лица, покорные фигуры тех людей, которые, не умея работать, научились много есть и потому
считали себя лучшими людьми в городе.
В лавках нам,
рабочим, сбывали тухлое мясо, леглую муку и спитой чай; в церкви нас толкала полиция, в больницах нас обирали фельдшера и сиделки, и если мы по бедности не давали им взяток, то нас в отместку кормили из грязной посуды; на почте самый маленький чиновник
считал себя вправе обращаться с нами, как с животными, и кричать грубо и нагло: «Обожди!
Распространение в массах естественных наук он
считал вернейшим средством улучшения общественных отношений и положения
рабочего класса.
У Якова потемнело в глазах, и он уже не мог слушать, о чём говорит дядя с братом. Он думал: Носков арестован; ясно, что он тоже социалист, а не грабитель, и что это
рабочие приказали ему убить или избить хозяина;
рабочие, которых он, Яков,
считал наиболее солидными, спокойными! Седов, всегда чисто одетый и уже немолодой; вежливый, весёлый слесарь Крикунов; приятный Абрамов, певец и ловкий, на все руки, работник. Можно ли было думать, что эти люди тоже враги его?
Он просто не думает о
рабочих инструментах и потому не
считает уход за ними входящим в круг его обязанностей.
Оставшись один, граф подошел к
рабочему бюро и взял было сначала письменный портфель, видно, с намерением писать; но потом, как бы что-то вспомнив, вынул из шкатулки пук ассигнаций и начал их
считать. Руки его дрожали, он беспрестанно ошибался. Вошел камердинер, и граф, как пойманный школьник, поспешно бросил отсчитанную пачку опять назад в шкатулку.
— Не
считаю вас способным жить по плану, не ясному вам; вижу, что ещё не возникло в духе вашем сознание связи его с духом
рабочего народа. Вы для меня уже и теперь отточенная трением жизни, выдвинутая вперёд мысль народа, но сами вы не так смотрите на себя; вам ещё кажется, что вы — герой, готовый милостиво подать, от избытка сил, помощь бессильному. Вы нечто особенное, для самого себя существующее; вы для себя — начало и конец, а не продолжение прекрасного и великого бесконечного!
Да и что значат эти полторы тысячи, если на заводе всех
рабочих тысяча восемьсот с лишком, не
считая их жен и детей?
Михаил (едва сдерживаясь). Благодарю за совет. Он очень мудр, но — мне не годится! Ваше отношение к
рабочим, Захар Иванович, в полгода развинтило и расшатало весь крепкий аппарат, созданный моим восьмилетним трудом. Меня уважали, меня
считали хозяином… Теперь всем ясно, что в деле два хозяина, добрый и злой. Добрый, конечно, вы…
— А то значит, что низко и подло играть так людьми! Я врач, вы
считаете врачей и вообще
рабочих, от которых не пахнет духами и проституцией, своими лакеями и моветонами, [Здесь: людьми дурного тона (франц. mauvais ton)] ну и
считайте, но никто не дал вам права делать из человека, который страдает, бутафорскую вещь!
Другой же род грабителей это — те, которые сами себя не
считают грабителями, которых не ловят и не наказывают, но которые разрешенными правительствами средствами грабят
рабочий народ, отбирают от него произведения его труда.
Можно бы было понять то, что люди
считают себя неравными потому, что один сильнее, больше телом, чем другой, или умнее, или бойчее, или больше знает, или добрее, чем другой. Но обыкновенно не по этому разделяют людей и
считают одних людей выше, а других ниже. Неравными
считают людей потому, что один называется князем, генералом, а другой мужиком,
рабочим, один в дорогой одежде, а другой в лаптях.
Человек, владея по наследству миллионами или десятками тысяч десятин, вследствие того, что у него большой дом, лошади, автомобили, прислуга,
считает себя особенным человеком. Вся окружающая его роскошь так опьяняет его, что он не можетперенестись в жизнь того
рабочего, который устраивает стачку на его заводе, или нищего мужика, который срубает дерево в его лесу, и без укоров совести казнит, если может, и
рабочего и крестьянина.
Мы спокойно
считаем вселенную за великую, непонятную случайность; судя по внешнему виду, она довольно ясно представляется нам громадным загоном для скота или
рабочим домом, обширными кухнями с обеденными столами, за которыми находят себе место только благоразумные люди.
Из съездов, бывших в последние годы Второй империи, самым содержательным и вещим для меня был конгресс недавно перед тем созданного по инициативе Карла Маркса Международного общества
рабочих. Сам Маркс на него не явился — уже не знаю почему. Может быть, место действия — Брюссель — он тогда не
считал вполне для себя безопасным.
Учение о прибавочной ценности, которое и обнаруживает эксплуатацию
рабочих капиталистами, Маркс
считал научным экономическим учением.
Сам Маркс, признавший религию «опиумом для народа» и величайшим препятствием на путях освобождения
рабочего класса и человечества, не мог
считать религию частным делом.
Эти люди видят в богатых, не как обыкновенные старинные нищие, людей, спасающих свою душу милостыней, а разбойников, грабителей, пьющих кровь
рабочего народа; очень часто такого рода нищий сам не работает и всячески избегает работы, но во имя
рабочего народа
считает себя не только вправе, но обязанным ненавидеть грабителей народа, то есть богатых, и ненавидит их всей силой своей нужды, и если просит, а не требует, то только притворяется.
В детской наивности она
считала «горбача», вероятно, какой-нибудь таежной птицей.
Рабочие поняли. Когда же, пройдя в баню, они увидали там целый склад окровавленной «лопатины» (так именуется в Сибири одежда), то, уйдя из-под страшного крова, заявили об открытии начальству.
Казалось бы, так просто понять это
рабочим людям и сказать наконец тем, кого они
считают своими начальниками...
