Неточные совпадения
Левин сердито махнул
рукой, пошел к амбарам взглянуть овес и вернулся к конюшне. Овес еще не испортился. Но
рабочие пересыпали его лопатами, тогда как можно было спустить его прямо в нижний амбар, и, распорядившись этим и оторвав отсюда двух
рабочих для посева клевера, Левин успокоился от досады на приказчика. Да и день был так хорош, что нельзя было сердиться.
— Нет, вы мне только скажите, Василий Лукич, — спросил он вдруг, уже сидя за
рабочим столом и держа в
руках книгу, — что больше Александра Невского? Вы знаете, папа получил Александра Невского?
Он кричал и махал
рукою сильнее всех, но за стуком и криками
рабочих не было слышно его слов.
Она взяла огромную черную
руку и привела ее в состояние относительного трясения. Лицо
рабочего разверзло трещину неподвижной улыбки. Девушка кивнула, повернулась и отошла. Она исчезла так быстро, что Филипп и его приятели не успели повернуть голову.
— Мы видим, что в Германии быстро создаются условия для перехода к социалистическому строю, без катастроф, эволюционно, — говорил Прейс, оживляясь и даже как бы утешая Самгина. — Миллионы голосов немецких
рабочих, бесспорная культурность масс, огромное партийное хозяйство, — говорил он, улыбаясь хорошей улыбкой, и все потирал
руки, тонкие пальцы его неприятно щелкали. — Англосаксы и германцы удивительно глубоко усвоили идею эволюции, это стало их органическим свойством.
— Хорошо, я сейчас, — сказал Самгин.
Рабочий встал, протянул ему
руку, улыбаясь еще шире.
— Отпусти человека, — сказал
рабочему старик в нагольном полушубке. — Вы, господин, идите, что вам тут? — равнодушно предложил он Самгину, взяв
рабочего за
руки. — Оставь, Миша, видишь — испугался человек…
Кочегар остановился, но расстояние между ним и
рабочими увеличивалось, он стоял в позе кулачного бойца, ожидающего противника, левую
руку прижимая ко груди, правую, с шапкой, вытянув вперед. Но
рука упала, он покачнулся, шагнул вперед и тоже упал грудью на снег, упал не сгибаясь, как доска, и тут, приподняв голову, ударяя шапкой по снегу, нечеловечески сильно заревел, посунулся вперед, вытянул ноги и зарыл лицо в снег.
Потом снова скакали взмыленные лошади Власовского, кучер останавливал их на скаку, полицмейстер, стоя, размахивал
руками, кричал в окна домов, на
рабочих, на полицейских и мальчишек, а окричав людей, устало валился на сиденье коляски и толчком в спину кучера снова гнал лошадей. Длинные усы его, грозно шевелясь, загибались к затылку.
— «Родитель, говорит, мой — сын крестьянина, лапотник, а умер коммерции советником, он, говорит, своей
рукой рабочих бил, а они его уважали». «Ах ты, думаю, мать…» извини, пожалуйста, Клим!
Не торопясь отступала плотная масса
рабочих, люди пятились, шли как-то боком, грозили солдатам кулаками, в
руках некоторых все еще трепетали белые платки; тело толпы распадалось, отдельные фигуры, отскакивая с боков ее, бежали прочь, падали на землю и корчились, ползли, а многие ложились на снег в позах безнадежно неподвижных.
Зарубленный
рабочий лежал лицом в луже крови, точно пил ее,
руки его были спрятаны под грудью, а ноги — как римская цифра V.
Недалеко от него стоял, сунув
руки в карманы, человек высокого роста, бритый, судя по костюму и по закоптевшему лицу — рабочий-металлист.
— Господа. Его сиятельс… — старик не договорил слова, оно окончилось тихим удивленным свистом сквозь зубы. Хрипло, по-медвежьи рявкая, на двор вкатился грузовой автомобиль, за шофера сидел солдат с забинтованной шеей, в фуражке, сдвинутой на правое ухо, рядом с ним — студент, в автомобиле двое
рабочих с винтовками в
руках, штатский в шляпе, надвинутой на глаза, и толстый, седобородый генерал и еще студент. На улице стало более шумно, даже прокричали ура, а в ограде — тише.
Он поднял длинную
руку, на конце ее — большой, черный, масляный кулак.
Рабочий развязал мешок, вынул буханку хлеба, сунул ее под мышку и сказал...
Подскакал офицер и, размахивая
рукой в белой перчатке, закричал на Инокова, Иноков присел, осторожно положил человека на землю, расправил
руки, ноги его и снова побежал к обрушенной стене; там уже копошились солдаты, точно белые, мучные черви, туда осторожно сходились
рабочие, но большинство их осталось сидеть и лежать вокруг Самгина; они перекликались излишне громко, воющими голосами, и особенно звонко, по-бабьи звучал один голос...
Он снова улыбался своей улыбочкой, как будто добродушной, но Самгин уже не верил в его добродушие. Когда
рабочий ушел, он несколько минут стоял среди комнаты, сунув
руки в карманы, решая: следует ли идти к Варваре? Решил, что идти все-таки надобно, но он пойдет к Сомовой, отнесет ей литографированные лекции Ключевского.
— Неужели возможна серьезная политическая партия, которая способна будет организовать интеллигенцию, взять в свои
руки студенческое и
рабочее движение и отмести прочь болтунов, истериков, анархистов?
— У них такая думка, чтоб всемирный народ, крестьянство и
рабочие, взяли всю власть в свои
руки. Все люди: французы, немцы, финлянцы…
Память показывала десятка два уездных городов, в которых он бывал. Таких городов — сотни. Людей, подобных Денисову и Фроленкову, наверное, сотни тысяч. Они же — большинство населения городов губернских. Люди невежественные, но умные,
рабочие люди… В их
руках — ремесла, мелкая торговля. Да и деревня в их
руках, они снабжают ее товарами.
Но их было десятка два, пятеро играли в карты, сидя за большим
рабочим столом, человек семь окружали игроков, две растрепанных головы торчали на краю приземистой печи, невидимый, в углу, тихонько, тенорком напевал заунывную песню, ему подыгрывала гармоника, на ларе для теста лежал, закинув
руки под затылок, большой кудрявый человек, подсвистывая песне.
— Эсеры строят крестьянский союз, прибрали к своим
рукам сельских учителей,
рабочее движение неудержимо растет, — выстукивал он, как бы сообщая заголовки газетных статей.
А
рабочие шли все так же густо, нестройно и не спеша; было много сутулых, многие держали
руки в карманах и за спиною. Это вызвало в памяти Самгина снимок с чьей-то картины, напечатанный в «Ниве»: чудовищная фигура Молоха, и к ней, сквозь толпу карфагенян, идет, согнувшись, вереница людей, нанизанных на цепь, обреченных в жертву страшному богу.
— Не удастся вам загрести
руками рабочих жар в свои пазухи…
Эту группу, вместе с гробом впереди ее, окружала цепь студентов и
рабочих, державших друг друга за
руки, у многих в
руках — револьверы. Одно из крепких звеньев цепи — Дунаев, другое —
рабочий Петр Заломов, которого Самгин встречал и о котором говорили, что им была организована защита университета, осажденного полицией.
— Наши сведения — полнейшее ничтожество, шарлатан! Но — ведь это еще хуже, если ничтожество, ху-же! Ничтожество — и водит за нос департамент полиции, градоначальника, десятки тысяч
рабочих и — вас, и вас тоже! — горячо прошипел он, ткнув пальцем в сторону Самгина, и снова бросил
руки на стол, как бы чувствуя необходимость держаться за что-нибудь. — Невероятно! Не верю-с! Не могу допустить! — шептал он, и его подбрасывало на стуле.
«…
Рабочие опустили
руки, и — жизнь остановилась. Да, силой, двигающей жизнью, является сила
рабочих… В Петербурге часть студентов и еще какие-то люди работают на почте, заменяя бастующих…»
Самгин наблюдал. Министр оказался легким, как пустой, он сам, быстро схватив протянутую ему
руку студента, соскочил на землю, так же быстро вбежал по ступенькам, скрылся за колонной, с генералом возились долго, он — круглый, как бочка, — громко кряхтел, сидя на краю автомобиля, осторожно спускал ногу с красным лампасом, вздергивал ее, спускал другую, и наконец
рабочий крикнул ему...
— Это личный вопрос тысяч, — добавил он, дергая правым плечом, а затем вскочил и, опираясь обеими
руками на стол, наклонясь к Самгину, стал говорить вполголоса, как бы сообщая тайну: — Тысячи интеллигентов схвачены за горло необходимостью быстро решить именно это: с хозяевами или с
рабочими?
—
Рабочий класс хочет быть сытым и хочет иметь право на квалификацию, а для этого, извините, он должен вырвать власть из
рук сытых людей.
А если и бывает, то в сфере
рабочего человека, в приспособлении к делу грубой силы или грубого уменья, следовательно, дело
рук, плечей, спины: и то дело вяжется плохо, плетется кое-как; поэтому
рабочий люд, как
рабочий скот, делает все из-под палки и норовит только отбыть свою работу, чтобы скорее дорваться до животного покоя.
«А почему ж нет? — ревниво думал опять, — женщины любят эти рослые фигуры, эти открытые лица, большие здоровые
руки — всю эту
рабочую силу мышц… Но ужели Вера!..»
Вагон, в котором было место Нехлюдова, был до половины полон народом. Были тут прислуга, мастеровые, фабричные, мясники, евреи, приказчики, женщины, жены
рабочих, был солдат, были две барыни: одна молодая, другая пожилая с браслетами на оголенной
руке и строгого вида господин с кокардой на черной фуражке. Все эти люди, уже успокоенные после размещения, сидели смирно, кто щелкая семечки, кто куря папиросы, кто ведя оживленные разговоры с соседями.
Сначала пожилой
рабочий, сидевший против Нехлюдова, весь сжимался, старательно подбирая свои обутые в лапти ноги, чтоб не толкнуть барина, но потом так дружелюбно разговорился с Нехлюдовым и Тарасом, что даже ударял Нехлюдова по колену перевернутой кверху ладонью
рукой в тех местах рассказа, на которые он хотел обратить его особенное внимание.
На другой день я выехал на станцию Корфовская, расположенную с южной стороны хребта Хехцир. Там я узнал, что
рабочие видели Дерсу в лесу на дороге. Он шел с ружьем в
руках и разговаривал с вороной, сидевшей на дереве. Из этого они заключили, что, вероятно, он был пьян.
Старик китаец не был похож на обыкновенных рабочих-китайцев. Эти
руки с длинными пальцами, этот профиль и нос с горбинкой и какое-то особенное выражение лица говорили за то, что он попал в тайгу случайно.
«Мы бедны, — говорила песенка, — но мы
рабочие люди, у нас здоровые
руки. Мы темны, но мы не глупы и хотим света. Будем учиться — знание освободит нас; будем трудиться — труд обогатит нас, — это дело пойдет, — поживем, доживем —
И до сих пор есть еще в Москве в живых люди, помнящие обед 17 сентября, первые именины жены после свадьбы. К обеду собралась вся знать, административная и купеческая. Перед обедом гости были приглашены в зал посмотреть подарок, который муж сделал своей молодой жене. Внесли огромный ящик сажени две длины,
рабочие сорвали покрышку. Хлудов с топором в
руках сам старался вместе с ними. Отбили крышку, перевернули его дном кверху и подняли. Из ящика вывалился… огромный крокодил.
Это были полухозяева, в
руках которых находились и банщики, и банщицы, и весь банный
рабочий люд, а особенно эксплуатировались ими рабочие-парильщики, труд которых и условия жизни не сравнимы были ни с чем.
Руками приходилось крепко держаться за грязные ступени отвесно стоявшей, качающейся лестницы, поддерживаемой, впрочем,
рабочим, оставшимся наверху.
Чиновник в свеженьком телеграфном мундире распоряжался работами, а
рабочие влезали по лесенкам на столбы и, держась ногами и одной
рукой на вбитых в столбы крючьях, натягивали проволоки.
Незадолго перед этим Коляновской привезли в ящике огромное фортепиано. Человек шесть
рабочих снимали его с телеги, и когда снимали, то внутри ящика что-то глухо погромыхивало и звенело. Одну минуту, когда его поставили на край и взваливали на плечи, случилась какая-то заминка. Тяжесть, нависшая над людьми, дрогнула и, казалось, готова была обрушиться на их головы… Мгновение… Сильные
руки сделали еще поворот, и мертвый груз покорно и пассивно стал подыматься на лестницу…
У Прорыва в несколько дней вырос настоящий лагерь. Больше сотни
рабочих принялись за дело опытною
рукою. С плотничьей артелью вышел брат Емельян и сделался правою
рукою Галактиона. Братья всегда жили дружно.
Только раз Галактион видел Стабровского вышибленным из своей
рабочей колеи. Он сидел у себя в кабинете за письменным столом и, закрыв лицо
руками, глухо рыдал.
Когда-то промысел находился в
руках японцев; при Мицуле в Мауке было более 30 японских зданий, в которых постоянно жило 40 душ обоего пола, а весною приезжало сюда из Японии еще около 300 человек, работавших вместе с айносами, которые тогда составляли тут главную
рабочую силу.
Людей не жалели, и промыслы работали «сильной
рукой», то есть высылали на россыпь тысячи
рабочих.
Петр Васильич был еще внове,
рабочие его мало знали, и приходилось самому отправляться на промысла и вести дело «под
рукой».
Собственно, Зыков мог заставить
рабочих сделать крепи, но все они были такие оборванные и голодные, что даже у него
рука не поднималась.
— Сам буду работать, своими
руками, как простой
рабочий, только бы избыть свою муку мученическую.
Опытные
рабочие не доверяли новому скупщику, но соблазн заключался в том, что к Ермошке нужно было еще везти золото, а тут получай деньги у себя на промыслах, из
руки в
руку.