Неточные совпадения
— А я что же говорю? Я только это и твержу. Я решительно не знаю, для чего жизнь так коротка. Чтоб не наскучить, конечно, ибо жизнь есть тоже художественное произведение самого творца, в окончательной и безукоризненной форме
пушкинского стихотворения. Краткость есть первое условие художественности. Но если кому не скучно,
тем бы и дать пожить подольше.
В этих банях перебывала и грибоедовская, и
пушкинская Москва,
та, которая собиралась в салоне Зинаиды Волконской и в Английском клубе.
Роскошен белый колонный зал «Эрмитажа». Здесь привились юбилеи. В 1899 году, в
Пушкинские дни, там был
Пушкинский обед, где присутствовали все знаменитые писатели
того времени.
то это было сказано о старом «Яре», помещавшемся в
пушкинские времена на Петровке.
Л. Н. Толстой, посещавший клуб в период шестидесятых годов, назвал его в «Анне Карениной» — «храм праздности». Он тоже вспоминает «говорильню», но уже не
ту, что была в
пушкинские времена.
Ее пленяли и Гретхен, и
пушкинская Татьяна, и мать Гракхов, и
та женщина, кормящая своею грудью отца, для которой она могла служить едва ли не лучшей натурщицей в целом мире.
Санин исполнил их желание, но так как слова «Сарафана» и особенно: «По улице мостовой» (sur une ruà pavee une jeune fille allait à l'eau [По замощенной улице молодая девушка шла за водой (фр.).] — он так передал смысл оригинала) — не могли внушить его слушательницам высокое понятие о русской поэзии,
то он сперва продекламировал, потом перевел, потом спел
пушкинское: «Я помню чудное мгновенье», положенное на музыку Глинкой, минорные куплеты которого он слегка переврал.
Ибо они отлично понимают, что сущность
пушкинского гения выразилась совсем не в «Пиковых дамах», а в
тех стремлениях к общечеловеческим идеалам, на которые тогдашняя управа благочиния, как и нынешняя, смотрела и смотрит одинаково неприязненно.
Актер, как музыкант, обязан доиграться,
то есть додуматься, до
того звука голоса и до
той интонации, какими должен быть произнесен каждый стих: это значит — додуматься до тонкого критического понимания всей поэзии
пушкинского и грибоедовского языка.
Памятник Пушкина был и моя первая пространственная мера: от Никитских Ворот до памятника Пушкина — верста,
та самая вечная
пушкинская верста, верста «Бесов», верста «Зимней дороги», верста всей
пушкинской жизни и наших детских хрестоматий, полосатая и торчащая, непонятная и принятая [Пушкин здесь говорит о верстовом столбе. (примеч. М. Цветаевой).].
И еще одно:
пушкинское море было — море прощания. Так — с морями и людьми — не встречаются. Так — прощаются. Как же я могла, с морем впервые здороваясь, ощутить от него
то, что ощущал Пушкин — навсегда с ним прощаясь. Ибо стоял над ним Пушкин тогда в последний раз.
Может быть — памятника Пушкина на Тверском бульваре, а под ним — говора волн? Но нет — даже не этого. Ничего зрительного и предметного в моем К Морю не было, были шумы —
той розовой австралийской раковины, прижатой к уху, и смутные видения —
того Байрона и
того Наполеона, которых я даже не знала лиц, и, главное, — звуки слов, и — самое главное — тоска:
пушкинского призвания и прощания.
О Гончаровой не упоминалось вовсе, и я о ней узнала только взрослой. Жизнь спустя горячо приветствую такое умолчание матери. Мещанская трагедия обретала величие мифа. Да, по существу, третьего в этой дуэли не было. Было двое: любой и один.
То есть вечные действующие лица
пушкинской лирики: поэт — и чернь. Чернь, на этот раз в мундире кавалергарда, убила — поэта. А Гончарова, как и Николай I, — всегда найдется.
В
пушкинскую грудь — в
ту синюю открытку, всю синеву мира и моря вобравшую.
— Да, я хочу спросить… Вопрос унизительный… Если кто подслушает,
то подумает, что я навязываюсь, словно…
пушкинская Татьяна… Но это вымученный вопрос…
И о
том же говорит ясная, но оттого не менее серьезная,
пушкинская резиньяция...
"Библиотека для чтения"ко второй половине 50-х годов под редакцией Дружинина оживилась, она стала органом тургеневско-боткинского кружка, в котором защищались
пушкинские традиции и заветы Белинского; но не
того только, что действовал в"Современнике", а прежнего эстета, гегельянца, восторженного ценителя Пушкина.
Вообще же, насколько я мог в несколько бесед (за ноябрь и декабрь
того сезона) ознакомиться с литературными вкусами и оценками А. И., он ценил и талант и творчество как человек
пушкинской эпохи, разделял и слабость людей его эпохи к Гоголю, забывая о его"Переписке", и я хорошо помню спор, вышедший у меня на одной из сред не с ним, а с Е.И.Рагозиным по поводу какой-то пьесы, которую тогда давали на одном из жанровых театров Парижа.
Последние знали, что молодой адвокат говорит хорошо и задушевно только в силу своего непоколебимого внутреннего убеждения, и это убеждение невольно сообщалось его слушателям как бы по закону внушения мысли, так что речи Долинского действовали не только на представителей общественной совести — присяжных, — но и на коронных судей, которые, что ни говори, в силу своих занятий, и до сих пор напоминают
того поседевшего в приказах
пушкинского дьяка, который...
Точно в первый раз глядит он на бронзовую фигуру с курчавой, обнаженной головой, склоненной несколько набок. И сколько воспоминаний нахлынуло из самого недавнего прошлого! Давно ли чествовали столетнюю годовщину певца"Онегина"и"Медного Всадника"? А
то, первое торжество, когда открывали памятник и вся грамотная Россия вздрогнула от наплыва высшей радости! И
те, кто говорил в великие
пушкинские дни, — уже тени… Ему их никогда не видать.