Неточные совпадения
Едешь по плечу исполинской горы и, несмотря на всю уверенность в безопасности, с невольным смущением глядишь на громады, которые как будто сдвигаются все ближе и ближе, грозя раздавить
путников.
— Эк его взяло! — ворчал высокий сгорбленный
путник, корчившийся в дырявом дипломате. — Это от Рябиновых гор нашибает ветром-то… И только мокроть!.. Прежде, бывало,
едешь в фаэтоне, так тут хоть лопни дуй…
Уже ударили к вечерне, когда наши
путники выехали из города. Работник заметно жалел хозяйских лошадей и
ехал шагом. Священник сидел, понурив свою сухощавую голову, покрытую черною шляпою с большими полями. Выражение лица его было по-прежнему мрачно-грустное: видно было, что какие-то заботы и печали сильно снедали его душу.
И так как ни то, ни другое, ни третье не заключает в себе ничего привлекательного, то
путник спешит в первую попавшуюся гостиницу, чтоб почиститься и выспаться, и затем нимало не медля
едет дальше.
Маленький городок, куда
ехали мои
путники, стоял на судоходной реке и имел довольно красивые окрестности: по реке его тихо шли небольшие барки; в стороне виднелись сосновый бор и чье-то зеленеющее озимое поле.
Через минуту бричка тронулась в путь. Точно она
ехала назад, а не дальше,
путники видели то же самое, что и до полудня. Холмы все еще тонули в лиловой дали, и не было видно их конца; мелькал бурьян, булыжник, проносились сжатые полосы, и все те же грачи да коршун, солидно взмахивающий крыльями, летали над степью. Воздух все больше застывал от зноя и тишины, покорная природа цепенела в молчании… Ни ветра, ни бодрого, свежего звука, ни облачка.
Густым лесом
ехал Вадим; направо и налево расстилались кусты ореховые и кленовые, меж ними возвышались иногда высокие полусухие дубы, с змеистыми сучьями, странные, темные — и в отдалении синели холмы, усыпанные сверху до низу лесом, пересекаемые оврагами, где покрытые мохом болота обманчивой, яркой зеленью манили неосторожного
путника.
Выбравшись из этой ложбины,
путники наши
поехали по страшной уже бестолочи: то вдруг шли ни с того ни с сего огромнейшие поля, тогда как и жилья нигде никакого не было видно, то начинался перелесок, со въезда довольно редкий, но постепенно густевший, густевший; вместо мелкого березняка появлялись огромные осины и сосны, наконец, представлялась совершенная уж глушь; но потом и это сразу же начинало редеть, и открывалось опять поле.
«Что медлишь,
путник, у порога?
Слезай с походного коня.
Случайный гость — подарок бога.
Кумыс и мед есть у меня.
Ты, вижу, беден; я богата.
Почти же кровлю Бей-Булата!
Когда опять
поедешь в путь,
В молитве нас не позабудь...
Перебравшись за Керженец,
путникам надо было выбраться на Ялокшинский зимняк, которым ездят из Лысково в Баки, выгадывая тем верст пятьдесят против объездной проезжей дороги на Дорогучу. Но вот
едут они два часа, три часа, давно бы надо быть на Ялокшинском зимняке, а его нет как нет.
Едут,
едут, на счастье, тепло стало, а то бы плохо пришлось. Не дается зимняк, да и полно. А лошади притомились.
Не внимал уговорам Патап Максимыч, ругани его конца не виделось. До того дошло, что он, харкнув на ворота и обозвав весь монастырь нехорошими словами, хотел садиться в сани, чтоб
ехать назад, но в это время забрякали ключами и продрогших
путников впустили в монастырскую ограду. Там встретили их четверо монахов с фонарями.
Поехали путники в двоих санях, каждые тройкой гусем запряжены.
Поехали в Миршéнь. Крупные капли дождя дробно стучали по крыше тарантаса, когда подъезжали к селу. Блеснула и ослепила
путников яркая молния, грянули трескучие раскаты грома.
У въезда в Великую улицу встретило
путников несколько приставов, посланных от великого князя, вместе с переводчиком, поздравить их с благополучным приездом и проводить в назначенные им домы. Но вместо того чтобы везти их через Великую улицу, пристава велели извозчикам спуститься на Москву-реку, оговариваясь невозможностью
ехать по улице, заваленной будто развалинами домов после недавнего пожара.
Доехав только до Баку, оба
путника вернулись в Тифлис, затем отправились по Военно-Грузинской дороге на север, расстались в Тихорецкой, и далее А. П. уже один
поехал в Сумы, на Луку.
Запрягают их помногу, штук по пятнадцати, а почетному
путнику, пожалуй, и больше зацепят, но салазки такие узенькие, что двоим рядом сидеть невозможно, и мы с отцом Кириаком должны были разделиться: на одних приходилось
ехать мне с проводником, а на других — Кириаку с другим проводником.