На сей-то реке, в пятнадцатом столетии, явились донские казаки, разъезжавшие по Хвалынскому морю. Они зимовали на ее берегах, в то время еще покрытых лесом и безопасных по своему уединению; весною снова
пускались в море, разбойничали до глубокой осени и к зиме возвращались на Яик. Подаваясь всё вверх с одного места на другое, наконец они избрали себе постоянным пребыванием урочище Коловратное в шестидесяти верстах от нынешнего Уральска.
Третьи сутки дует бора. Новолуние. Молодой месяц, как и всегда, рождается с большими мучениями и трудом. Опытные рыбаки не только не думают о том, чтобы
пуститься в море, но даже вытащили свои баркасы подальше и понадежнее на берег.
Неточные совпадения
Мы ушли и свободно вздохнули на катере, дивясь, как люди могут
пускаться на таких судах
в море до этих мест, за 1800 морских миль от Кантона!
Надо было идти дальше, но как-то не хотелось: спутники мои устали, а китайцы были так гостеприимны. Я решил продневать у них еще одни сутки — и хорошо сделал. Вечером
в этот день с
моря прибежал молодой удэгеец и сообщил радостную весть: Хей-ба-тоу с лодкой возвратился назад и все имущество наше цело. Мои спутники кричали «ура» и радостно пожимали друг другу руки. И действительно, было чему радоваться; я сам был готов
пуститься в пляс.
Я вышел за ворота и с бьющимся сердцем
пустился в темный пустырь, точно
в море. Отходя, я оглядывался на освещенные окна пансиона, которые все удалялись и становились меньше. Мне казалось, что, пока они видны ясно, я еще
в безопасности… Но вот я дошел до середины, где пролегала глубокая борозда, — не то канава, указывавшая старую городскую границу, не то овраг.
Лизавета Прокофьевна была дама горячая и увлекающаяся, так что вдруг и разом, долго не думая, подымала иногда все якоря и
пускалась в открытое
море, не справляясь с погодой. Иван Федорович с беспокойством пошевелился. Но покамест все
в первую минуту поневоле остановились и ждали
в недоумении, Коля развернул газету и начал вслух, с показанного ему подскочившим Лебедевым места...
«Сие последнее известие основано им на предании, полученном
в 1748 году от яикского войскового атамана Ильи Меркурьева, которого отец, Григорий, был также войсковым атаманом, жил сто лет, умер
в 1741 году и слышал
в молодости от столетней же бабки своей, что она, будучи лет двадцати от роду, знала очень старую татарку, по имени Гугниху, рассказывавшую ей следующее: «Во время Тамерлана один донской казак, по имени Василий Гугна, с 30 человеками товарищей из казаков же и одним татарином, удалился с Дона для грабежей на восток, сделал лодки,
пустился на оных
в Каспийское
море, дошел до устья Урала и, найдя окрестности оного необитаемыми, поселился
в них.
«Ну, — думаю, — чем узнавать через плебс да через десятые руки, пущусь-ка лучше я сам
в самое
море, окунусь
в самую интеллигенцию».
Гости князю поклонились,
Вышли вон и
в путь
пустились.
К
морю князь — а лебедь там
Уж гуляет по волнам.
Молит князь: душа-де просит,
Так и тянет и уносит…
Вот опять она его
Вмиг обрызгала всего:
В муху князь оборотился,
Полетел и опустился
Между
моря и небес
На корабль — и
в щель залез.
Гости князю поклонились,
Вышли вон и
в путь
пустились.
К
морю князь, а лебедь там
Уж гуляет по волнам.
Князь опять: душа-де просит…
Так и тянет и уносит…
И опять она его
Вмиг обрызгала всего.
Тут он очень уменьшился,
Шмелем князь оборотился,
Полетел и зажужжал;
Судно на
море догнал,
Потихоньку опустился
На корму — и
в щель забился.
Но Яков прыгнул вбок и бросился бежать к
морю. Василий
пустился за ним, наклонив голову и простирая руки вперед, но запнулся ногой за что-то и упал грудью на песок. Он быстро поднялся на колени и сел, упершись
в песок руками. Он был совершенно обессилен этой возней и тоскливо завыл от жгучего чувства неудовлетворенной обиды, от горького сознания своей слабости…
И новый взрыв смеха. Его преосвященство неистово бил крылышками, захлебывался, ныл, его обезьянья неприспособленная гортань едва пропускала каскады хохота. Я бешено дернул за свой проклятый рукав, оторвал его и, размахивая им, как флагом, на всех парусах
пустился в открытое
море лжи. Я знал, что где-то впереди есть рифы, о которые я разобьюсь, но ураган бессилия и гнева нес меня, как щепку.
Если я легкомысленно
пустился на этой"галере"
в широкое
море, то и был примерно наказан. И отец мой был вправе попенять мне за то, что он еще
в 1862 году предлагал мне на выкупную ссуду поднять его хозяйство и вести его сообща. Мать моя не отговаривала меня, не желая обрезывать мне крылья, и даже не хотела, чтобы я оставался при ней
в провинции.