Николай Павлович делал смотры, парады, учения, ходил по маскарадам, заигрывал с масками, скакал без надобности по России из Чугуева в Новороссийск, Петербург и Москву,
пугая народ и загоняя лошадей, и когда какой-нибудь смельчак решался просить смягчения участи ссыльных декабристов или поляков, страдавших из-за той самой любви к отечеству, которая им же восхвалялась, он, выпячивая грудь, останавливал на чем попало свои оловянные глаза и говорил: «Пускай служат.
Неточные совпадения
— Героем времени постепенно становится толпа, масса, — говорил он среди либеральной буржуазии и, вращаясь в ней, являлся хорошим осведомителем для Спивак. Ее он пытался
пугать все более заметным уклоном «здравомыслящих» людей направо, рассказами об организации «Союза русского
народа», в котором председательствовал историк Козлов, а товарищем его был регент Корвин, рассказывал о работе эсеров среди ремесленников, приказчиков, служащих. Но все это она знала не хуже его и, не пугаясь, говорила...
— Интересно, что сделает ваше поколение, разочарованное в человеке? Человек-герой, видимо, антипатичен вам или
пугает вас, хотя историю вы мыслите все-таки как работу Августа Бебеля и подобных ему. Мне кажется, что вы более индивидуалисты, чем народники, и что массы выдвигаете вы вперед для того, чтоб самим остаться в стороне. Среди вашего брата не чувствуется человек, который сходил бы с ума от любви к
народу, от страха за его судьбу, как сходит с ума Глеб Успенский.
— Например… беда какая-нибудь: мало ли случаев? Пьяный
народ шатается… змеи, воры, собаки, свиньи, мертвецы… — шутливо прибавил Райский, припомнив все страхи Марфеньки, — могут
испугать…
И если так, если действительно такова Россия и суд ее, то — вперед Россия, и не
пугайте, о, не
пугайте нас вашими бешеными тройками, от которых омерзительно сторонятся все
народы!
Должен сказать при этом, что собственно чорт играл в наших представлениях наименьшую роль. После своего появления старшему брату он нам уже почти не являлся, а если являлся, то не очень
пугал. Может быть, отчасти это оттого, что в представлениях малорусского и польского
народа он неизменно является кургузым немцем. Но еще более действовала тут старинная большая книга в кожаном переплете («Печерский патерик»), которую отец привез из Киева.
Вот какова моя каторга! — говорит он ликующим обывателям, — вот зачем я города огнем палил,
народ пугал, науки истреблял.
В дело вмешался протоиерей Грацианский: он обратился к
народу с речью о суеверии, в которой уверял, что таких чертей, которые снимают платки и шинели, вовсе нет и что бродящий ночами по городу черт есть, всеконечно, не черт, а какой-нибудь ленивый бездельник, находящий, что таким образом,
пугая людей в костюме черта, ему удобнее грабить.
Он винился, что с голоду и холоду, всеми брошенный и от всех за свое беспутство гонимый, он ходил и скитался, и надумался, наконец, одеться чертом, и так
пугал ночами
народ и таскал, что откуда попало, продавал жиду и тем питался.
В обоих этажах помещался трактир, всегда полный
народа, на чердаках жили какие-то пьяные бабы; одна из них, по прозвищу Матица, — чёрная, огромная, басовитая, —
пугала мальчика сердитыми, тёмными глазами.
Он вспомнил всё, что говорил Дудка о нищете
народа, о богатстве царя, и был уверен, что и те и другие поступают так со страха — одних
пугает нищенская жизнь, другие боятся обнищать.
После короткого отдыха, которого слеткам никогда в первый день не дают, потому что они гораздо упрямее и крепче, надобно взять ястреба на руку и носить до вечера, выбирая места, где меньше толкается
народу: внезапное и быстрое появление нового человека всегда
пугает и заставляет слетать с руки молодых ястребов; особенно не любят они, если кто-нибудь подойдет сзади.
Так поступал «
народ» и с Селиваном, об истинном характере и правилах которого не хотели знать ничего основательного, но смело, не боясь погрешить перед справедливостию, распространяли о нем слухи, сделавшие его для всех
пугалом.
Были и другие такие же, но эти двое так и семенили между
народом, больше всех кричали,
пугая барыню, меньше всех были слушаемы и, одуренные шумом и криком, вполне предавались удовольствию чесания языка.
Андрей Титыч. Такую нашли — с ума сойдешь! Тысяч триста серебра денег, рожа, как тарелка, — на огород поставить, ворон
пугать. Я у них был как-то раз с тятенькой, еще не знамши ничего этого; вышла девка пудов в пятнадцать весу, вся в веснушках; я сейчас с политичным разговором к ней: «Чем, говорю, вы занимаетесь?» Я, говорит, люблю жестокие романсы петь. Да как запела, глаза это раскосила, так-то убедила
народ, хоть взвой, на нее глядя. Унеси ты мое горе на гороховое поле!
В деятельности их есть что-то похожее на медвежью пляску для выгоды хозяина и для потехи праздного
народа; в разговорах же своих они напоминают
попугая, который на все ваши вопросы отвечает одно заученное слово и часто совершенно невпопад говорит вам «дурак» за все ваши ласки.
Почти во всю дорогу до Менцена (тридцать шесть верст) не перестает оглядываться на вас кирка оппекаленская — будто провожает и охраняет вас святыней своей от нечистого духа, который, по словам
народа, поселился с давних времен на Тейфельсберге (Чертовой горе) и
пугает прохожих только ночью, когда золотой петух оппекаленского шпиля из глаз скроется.
Вместо того чтобы утверждать
народ в надежде и бодрости, он только
пугал его нерешительностью и резкими мерами обезопасить свое семейство.