Неточные совпадения
— Послушайте, — сказал он с явным беспокойством, — вы, верно, забыли про их заговор?.. Я не умею зарядить пистолета, но в этом случае… Вы странный человек! Скажите им, что вы
знаете их намерение, и они не посмеют… Что за охота! подстрелят вас как
птицу…
— Иван Петрович выше ростом, а этот и низенький и худенький; тот говорит громко, басит и никогда не смеется, а этот черт
знает что: пищит
птицей и все смеется».
Какие бывают эти общие залы — всякий проезжающий
знает очень хорошо: те же стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма и залосненные снизу спинами разных проезжающих, а еще более туземными купеческими, ибо купцы по торговым дням приходили сюда сам-шест и сам-сём испивать свою известную пару чаю; тот же закопченный потолок; та же копченая люстра со множеством висящих стеклышек, которые прыгали и звенели всякий раз, когда половой бегал по истертым клеенкам, помахивая бойко подносом, на котором сидела такая же бездна чайных чашек, как
птиц на морском берегу; те же картины во всю стену, писанные масляными красками, — словом, все то же, что и везде; только и разницы, что на одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал.
Эх, тройка!
птица тройка, кто тебя выдумал?
знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи.
Я сам
знаю, что из палки не только что убить
птицу, да и выстрелить никак нельзя.
Кто
знает, может быть, при первой битве татарин срубит им головы и она не будет
знать, где лежат брошенные тела их, которые расклюет хищная подорожная
птица; а за каждую каплю крови их она отдала бы себя всю.
Безумно летают в нем вверх и вниз, черкая крыльями,
птицы, не распознавая в очи друг друга, голубка — не видя ястреба, ястреб — не видя голубки, и никто не
знает, как далеко летает он от своей погибели…
Катерина. Я говорю: отчего люди не летают так, как
птицы?
Знаешь, мне иногда кажется, что я
птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела. Попробовать нешто теперь? (Хочет бежать.)
— Я хоть теперь и сдан в архив, а тоже потерся в свете —
узнаю птицу по полету.
— А недавно, перед тем, как взойти луне, по небу летала большущая черная
птица, подлетит ко звезде и склюнет ее, подлетит к другой и ее склюет. Я не спал, на подоконнике сидел, потом страшно стало, лег на постелю, окутался с головой, и так,
знаешь, было жалко звезд, вот, думаю, завтра уж небо-то пустое будет…
— Ну, — раздвоились: крестьянская, скажем, партия, рабочая партия, так! А которая же из них возьмет на себя защиту интересов нации, культуры, государственные интересы? У нас имперское великороссийское дело интеллигенцией не понято, и не заметно у нее желания понять это. Нет, нам необходима третья партия, которая дала бы стране единоглавие, так сказать. А то,
знаете, все орлы, но домашней
птицы — нет.
Другая причина — приезд нашего родственника Бориса Павловича Райского. Он живет теперь с нами и, на беду мою, почти не выходит из дома, так что я недели две только и делала, что пряталась от него. Какую бездну ума, разных знаний, блеска талантов и вместе шума, или «жизни», как говорит он, привез он с собой и всем этим взбудоражил весь дом, начиная с нас, то есть бабушки, Марфеньки, меня — и до Марфенькиных
птиц! Может быть, это заняло бы и меня прежде, а теперь ты
знаешь, как это для меня неловко, несносно…
— Нет, — сказала она, — чего не
знаешь, так и не хочется. Вон Верочка, той все скучно, она часто грустит, сидит, как каменная, все ей будто чужое здесь! Ей бы надо куда-нибудь уехать, она не здешняя. А я — ах, как мне здесь хорошо: в поле, с цветами, с
птицами как дышится легко! Как весело, когда съедутся знакомые!.. Нет, нет, я здешняя, я вся вот из этого песочку, из этой травки! не хочу никуда. Что бы я одна делала там в Петербурге, за границей? Я бы умерла с тоски…
Ботаника совершенно
знает, как растет дерево, физиолог и анатом
знают даже, почему поет
птица, или скоро
узнают, а что до звезд, то они не только все сосчитаны, но всякое движение их вычислено с самою минутною точностью, так что можно предсказать, даже за тысячу лет вперед, минута в минуту, появление какой-нибудь кометы… а теперь так даже и состав отдаленнейших звезд стал известен.
Стол был заставлен блюдами. «Кому есть всю эту массу мяс,
птиц, рыб?» — вот вопрос, который представится каждому неангличанину и неамериканцу. Но надо
знать, что в Англии и в Соединенных Штатах для слуг особенного стола не готовится; они едят то же самое, что и господа, оттого нечего удивляться, что чуть не целые быки и бараны подаются на стол.
«
Узнала!» подумал он. И Нехлюдов как бы сжался, ожидая удара. Но она не
узнала. Она спокойно вздохнула и опять стала смотреть на председателя. Нехлюдов вздохнул тоже. «Ах, скорее бы», думал он. Он испытывал теперь чувство, подобное тому, которое испытывал на охоте, когда приходилось добивать раненую
птицу: и гадко, и жалко, и досадно. Недобитая
птица бьется в ягдташе: и противно, и жалко, и хочется поскорее добить и забыть.
Судебный пристав, румяный, красивый человек, в великолепном мундире, с бумажкой в руке подошел к Фанарину с вопросом, по какому он делу, и,
узнав, что по делу Масловой, записал что-то и отошел. В это время дверь шкапа отворилась, и оттуда вышел патриархального вида старичок, но уже не в пиджаке, а в обшитом галунами с блестящими бляхами на груди наряде, делавшем его похожим на
птицу.
Удивительные
птицы вороны: как скоро они
узнают, где есть мясо! Едва солнечные лучи позолотили вершины гор, как несколько их появилось уже около нашего бивака. Они громко перекликались между собой и перелетали с одного дерева на другое. Одна из ворон села очень близко от нас и стала каркать.
К ним присоединились и другие мелкие
птицы, в числе которых я
узнал белоголовую овсянку.
Вскоре я убедился, что виденные мною
птицы не были единственными. По дороге мы встретили их еще несколько стаек. Впоследствии я
узнал, что в конце ноября того же года садж видели около залива Ольги и около реки Самарги.
Птицы эти продержались с неделю, затем исчезли так же неожиданно, как и появились.
Как раз в этот момент выстрелил Калиновский. Пуля сделала такой большой недолет, что даже не напугала
птицу.
Узнав, что стрелки не могли попасть в утку тогда, когда она была близко, он подошел к ним и, смеясь, сказал...
Калиныч (как
узнал я после) каждый день ходил с барином на охоту, носил его сумку, иногда и ружье, замечал, где садится
птица, доставал воды, набирал земляники, устроивал шалаши, бегал за дрожками; без него г-н Полутыкин шагу ступить не мог.
Разве только в необыкновенных случаях, как-то: во дни рождений, именин и выборов, повара старинных помещиков приступают к изготовлению долгоносых
птиц и, войдя в азарт, свойственный русскому человеку, когда он сам хорошенько не
знает, что делает, придумывают к ним такие мудреные приправы, что гости большей частью с любопытством и вниманием рассматривают поданные яства, но отведать их никак не решаются.
Быть может, эти хищники из опыта
знали, что вид их, сидящих на сухостойных деревьях, пугает мелких
птиц, тогда как, спрятавшись в траве, они скорее могут рассчитывать на добычу.
Десять раз выбегал я в сени из спальни, чтоб прислушаться, не едет ли издали экипаж: все было тихо, едва-едва утренний ветер шелестил в саду, в теплом июньском воздухе;
птицы начинали петь, алая заря слегка подкрашивала лист, и я снова торопился в спальню, теребил добрую Прасковью Андреевну глупыми вопросами, судорожно жал руки Наташе, не
знал, что делать, дрожал и был в жару… но вот дрожки простучали по мосту через Лыбедь, — слава богу, вовремя!
И зверей и
птиц мы
знали только в соленом, вареном и жареном виде.
И вот, когда все было наварено, насолено, настояно и наквашено, когда вдобавок к летнему запасу присоединялся запас мороженой домашней
птицы, когда болота застывали и устанавливался санный путь — тогда начиналось пошехонское раздолье, то раздолье, о котором нынче
знают только по устным преданиям и рассказам.
— А, вот каким голосом запел, немец проклятый! Теперь я
знаю, что делать. Вези меня сей же час на себе, слышишь, неси, как
птица!
Узнали, что это за
птица: никто другой, как сатана, принявший человеческий образ для того, чтобы отрывать клады; а как клады не даются нечистым рукам, так вот он и приманивает к себе молодцов.
Душа горела у меня
узнать эту
птицу, да рожа замазана сажею, как у черта, что кует гвозди для грешников.
— Я старичок, у меня бурачок, а кто меня слушает — дурачок… Хи-хи!.. Ну-ка, отгадайте загадку: сам гол, а рубашка за пазухой. Всею деревней не угадать… Ах, дурачки, дурачки!.. Поймали
птицу, а как зовут — и не
знаете. Оно и выходит, что
птица не к рукам…
Во-вторых, в охотах, о которых я сейчас говорил, охотник не главное действующее лицо, успех зависит от резвости и жадности собак или хищных
птиц; в ружейной охоте успех зависит от искусства и неутомимости стрелка, а всякий
знает, как приятно быть обязанным самому себе, как это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять — и с хорошим ружьем ничего не убьешь; даже сказать, что чем лучше, кучнее бьет ружье, тем хуже, тем больше будет промахов.
Высыпки бывают иногда так многочисленны, что даже опытный и хладнокровный охотник смутится и растеряется, а молодой, горячий просто с ума сойдет, и если к этому присоединится собака, которая гоняется за
птицей, то в несколько минут распугается и разлетится бог
знает куда сотенная высыпка Когда случится нечаянно наткнуться на высыпку, вальдшнепы вдруг начнут вскакивать, производя довольно сильный шум крыльями и мелькая во всех направлениях: впереди, с боков и даже сзади.
Недавно
узнал я от одного почтенного охотника, П. В. Б — ва, что дупелей, бекасов и, пожалуй, всякую другую дичь, стрелянную даже в июле, сохраняют у него совершенно свежею хоть до будущей весны.
Птицу кладут в большую форму, точно такую, в какой приготовляют мороженое, вертят ее и крепко замораживают; потом форму зарубают в лед, и, покуда он не пропадет в леднике,
птица сохраняется так свежа, как будто сейчас застрелена.
Если и поднимешь нечаянно, то редко убьешь, потому что не ожидаешь; с доброю собакой, напротив, охотник не только
знает, что вот тут, около него, скрывается дичь, но
знает, какая именно дичь; поиск собаки бывает так выразителен и ясен, что она точно говорит с охотником; а в ее страстной горячности, когда она добирается до
птицы, и в мертвой стойке над нею — столько картинности и красоты, что все это вместе составляет одно из главных удовольствий ружейной охоты.
Вся хитрость состоит в том, чтоб уловить гаршнепа в ту минуту, когда он, сделав уступку ветру и будучи отнесен им в сторону, начнет опять лететь прямо; тут выходят такие мгновения от противоборства ветра и усилий
птицы, что она стоит в воздухе неподвижно; опытные стрелки
знают это и редко дают промахи по гаршнепам.
Ороч проснулся ночью от каких-то звуков. Прислушавшись к ним, он
узнал крики зябликов. Это его очень встревожило. Крики дневных
птиц ночью ничего хорошего не предвещают. Скоро
птицы успокоились, и проводник наш хотел было опять улечься спать, но в это время всполошились вороны и стали каркать. Они так напугали ороча, что тот растолкал Рожкова и Ноздрина и попросил их разбудить поскорее меня.
Не
зная, какая это летит или ходит
птица, какое ее достоинство, какая из них пищит или свистит, я был поражен, обезумлен таким зрелищем.
Я любил тогда рыбу больше, чем
птиц, потому что
знал и любил рыбную ловлю, то есть уженье, каждого большого линя, язя или головля воображал я на удочке, представляя себе, как бы он стал биться и метаться и как было бы весело вытащить его на берег.
Степь не была уже так хороша и свежа, как бывает весною и в самом начале лета, какою описывал ее мне отец и какою я после сам
узнал ее: по долочкам трава была скошена и сметана в стога, а по другим местам она выгорела от летнего солнца, засохла и пожелтела, и уже сизый ковыль, еще не совсем распустившийся, еще не побелевший, расстилался, как волны, по необозримой равнине; степь была тиха, и ни один птичий голос не оживлял этой тишины; отец толковал мне, что теперь вся степная
птица уже не кричит, а прячется с молодыми детьми по низким ложбинкам, где трава выше и гуще.
Они указывали друг другу на
птицу, называли ее по имени, отгадывая часто по голосу, потому что только ближнюю можно было различить и
узнать по перу.
Я не только любил смотреть, как резвый ястреб догоняет свою добычу, я любил все в охоте: как собака, почуяв след перепелки, начнет горячиться, мотать хвостом, фыркать, прижимая нос к самой земле; как, по мере того как она подбирается к
птице, горячность ее час от часу увеличивается; как охотник, высоко подняв на правой руке ястреба, а левою рукою удерживая на сворке горячую собаку, подсвистывая, горячась сам, почти бежит за ней; как вдруг собака, иногда искривясь набок, загнув нос в сторону, как будто окаменеет на месте; как охотник кричит запальчиво «пиль, пиль» и, наконец, толкает собаку ногой; как, бог
знает откуда, из-под самого носа с шумом и чоканьем вырывается перепелка — и уже догоняет ее с распущенными когтями жадный ястреб, и уже догнал, схватил, пронесся несколько сажен, и опускается с добычею в траву или жниву, — на это, пожалуй, всякий посмотрит с удовольствием.
Будешь жить ты у него во дворце, в богатстве и приволье великиим; да где тот дворец — никто не
знает, не ведает, и нет к нему дороги ни конному, ни пешему, ни зверю прыскучему, ни
птице перелетной.
— Но ты не
знал и только немногие
знали, что небольшая часть их все же уцелела и осталась жить там, за Стенами. Голые — они ушли в леса. Они учились там у деревьев, зверей,
птиц, цветов, солнца. Они обросли шерстью, но зато под шерстью сберегли горячую, красную кровь. С вами хуже: вы обросли цифрами, по вас цифры ползают, как вши. Надо с вас содрать все и выгнать голыми в леса. Пусть научатся дрожать от страха, от радости, от бешеного гнева, от холода, пусть молятся огню. И мы, Мефи, — мы хотим…
Выходит, что наш брат приказный как выйдет из своей конуры, так ему словно дико и тесно везде, ровно не про него и свет стоит. Другому все равно: ветерок шумит, трава ли по полю стелется,
птица ли поет, а приказному все это будто в диковину, потому как он, окроме своего присутствия да кабака, ничего на свете не
знает.
А хан Джангар видит, что на всех от нее зорость пришла и господа на нее как оглашенные цену наполняют, кивнул чумазому татарчонку, а тот как прыг на нее, на лебедушку, да и ну ее гонить, — сидит,
знаете, по-своему, по-татарски, коленками ее ежит, а она под ним окрыляется и точно
птица летит и не всколыхнет, а как он ей к холочке принагнется да на нее гикнет, так она так вместе с песком в один вихорь и воскурится.
Ах, надо же и Пафнутьева пожалеть… ничего-то ведь он не
знает! Географии — не
знает, истории — не
знает. Как есть оболтус. Если б он
знал про Тацита — ужели бы он его к чертовой матери не услал? И Тацита, и Тразею Пета, и Ликурга, и Дракона, и Адама с Евой, и Ноя с
птицами и зверьми… всех! Покуда бы начальство за руку не остановило: стой! а кто же, по-твоему, будет плодиться и множиться?
На привольном зеленом лужку происходит эта игра… и каково изумление, каков конфуз Санина, когда, под ярый лай Тартальи, ловко растопырив ноги и перелетая
птицей через прикорнувшего Эмиля, — он внезапно видит перед собою, на самой кайме зеленого лужка, двух офицеров, в которых он немедленно
узнает своего вчерашнего противника и его секунданта, гг. фон Дöнгофа и фон Рихтера!
— Ну, теперь мы — вольные
птицы! — воскликнула Марья Николаевна. — Куда нам ехать — на север, на юг, на восток, на запад? Смотрите — я как венгерский король на коронации (она указала концом хлыста на все четыре стороны света). Все наше! Нет,
знаете что: видите, какие там славные горы — и какой лес! Поедемте туда, в горы, в горы!
— Это командир нашей четвертой роты, капитан Фофанов, а по-нашему Дрозд. Строгая
птица, но жить с ней все-таки можно. Я тебя давно
знаю. Ты у него досыта насидишься в карцере.