Неточные совпадения
В
прошлом году, зимой — не помню, какого числа и месяца, — быв разбужен в
ночи, отправился я, в сопровождении полицейского десятского, к градоначальнику нашему, Дементию Варламовичу, и, пришед, застал его сидящим и головою то в ту, то в другую сторону мерно помавающим.
— Болен, друг, ногами пуще; до порога еще донесли ноженьки, а как вот тут сел, и распухли. Это у меня с
прошлого самого четверга, как стали градусы (NB то есть стал мороз). Мазал я их доселе мазью, видишь; третьего года мне Лихтен, доктор, Едмунд Карлыч, в Москве прописал, и помогала мазь, ух помогала; ну, а вот теперь помогать перестала. Да и грудь тоже заложило. А вот со вчерашнего и спина, ажно собаки едят… По ночам-то и не сплю.
Ночью ни зги не видать; небо заволокло тучами; ветер ревет; а часа в два
ночи надо было проходить сквозь группу островов Баши, ту самую, у которой 9-го и 10-го июля
прошлого года нас встретил ураган.
— Покойников во всяк час видеть можно, — с уверенностью подхватил Ильюшка, который, сколько я мог заметить, лучше других знал все сельские поверья… — Но а в родительскую субботу ты можешь и живого увидеть, за кем, то есть, в том году очередь помирать. Стоит только
ночью сесть на паперть на церковную да все на дорогу глядеть. Те и пойдут мимо тебя по дороге, кому, то есть, умирать в том году. Вот у нас в
прошлом году баба Ульяна на паперть ходила.
Точно смешанные голоса переговариваются среди
ночи о чем-то, в том числе обо мне с моим
прошлым.
— На
прошлой неделе,
ночью? Да не спятил ли ты и впрямь с ума, парень?
Я еще на
прошлой неделе это подумал, когда
ночью проснулся…
— Вы были у меня на
прошлой неделе,
ночью, во втором часу, в тот день, когда я к вам приходил утром, вы!! Признавайтесь, вы?
Это была ужасная
ночь, полная молчаливого отчаяния и бессильных мук совести. Ведь все равно
прошлого не вернешь, а начинать жить снова поздно. Но совесть — этот неподкупный судья, который приходит
ночью, когда все стихнет, садится у изголовья и начинает свое жестокое дело!.. Жениться на Фене? Она первая не согласится… Усыновить ребенка — обидно для матери, на которой можно жениться и на которой не женятся. Сотни комбинаций вертелись в голове Карачунского, а решение вопроса ни на волос не подвинулось вперед.
Десять или пятнадцать торговок, в обыкновенное время злоязычных сплетниц и неудержимых, неистощимых в словесном разнообразии ругательниц, а теперь льстивых и ласковых подруг, очевидно, разгулялись еще с
прошлого вечера, прокутили целую
ночь и теперь вынесли на базар свое шумное веселье.
Мы с антрепренером хохочем. Я докладываю ему, что
прошлая повесть моя была написана в две
ночи, а теперь в два дня и две
ночи написано мною три с половиной печатных листа, — и если б знал это «переписчик», упрекающий меня в излишней копотливости и в тугой медленности моей работы!
И почему-то пред ней вставала из темной ямы
прошлого одна обида, давно забытая, но воскресавшая теперь с горькой ясностью. Однажды покойник муж пришел домой поздно
ночью, сильно пьяный, схватил ее за руку, сбросил с постели на пол, ударил в бок ногой и сказал...
Ночь была полна глубокой тишиной, и темнота ее казалась бархатной и теплой. Но тайная творческая жизнь чуялась в бессонном воздухе, в спокойствии невидимых деревьев, в запахе земли. Ромашов шел, не видя дороги, и ему все представлялось, что вот-вот кто-то могучий, властный и ласковый дохнет ему в лицо жарким дыханием. И бы-ла у него в душе ревнивая грусть по его прежним, детским, таким ярким и невозвратимым вёснам, тихая беззлобная зависть к своему чистому, нежному
прошлому…
В бесконечные зимние вечера, когда белесоватые сумерки дня сменяются черною мглою
ночи, Имярек невольно отдается осаждающим его думам. Одиночество, или, точнее сказать, оброшенность, на которую он обречен, заставляет его обратиться к
прошлому, к тем явлениям, которые кружились около него и давили его своею массою. Что там такое было? К чему стремились люди, которые проходили перед его глазами, чего они достигали?
— Не знаю, что тут хорошего, тем больше, что с утра до
ночи ест, говорят, конфеты… Или теперь… Это черт знает, что такое! — воскликнул он. — Известная наша сочинительница, Касиновская, целую зиму
прошлого года жила у него в доме, и он за превосходные ее произведения платил ей по триста рублей серебром, — стоит она этого, хотя бы сравнительно с моим трудом, за который заплачено по тридцати пяти?
Фоминишна. Уж мы от него страсти-то видали! Вот на
прошлой неделе,
ночью, пьяный приехал: развоевался так, что нб-поди. Страсти, да и только! Посуду колотит… «У! — говорит, — такие вы и эдакие, убью сразу!»
Показаться перед нею не жалким мальчиком-кадетом, в неуклюже пригнанном пальто, а стройным, ловким юнкером славного Александровского училища, взрослым молодым человеком, только что присягнувшим под батальонным знаменем на верность вере, царю и отечеству, — вот была его сладкая, тревожная и боязливая мечта, овладевавшая им каждую
ночь перед падением в сон, в те краткие мгновенья, когда так рельефно встает и видится недавнее
прошлое…
С этого момента, по мере того как уходит в глубь
прошлого волшебный бал, но все ближе, нежнее и прекраснее рисуется в воображении очаровательный образ Зиночки и все тревожнее становятся
ночи Александрова, — им все настойчивее овладевает мысль написать Зиночке Белышевой письмо.
— На
прошлой неделе во вторник, нет, в среду, потому что уже была среда,
ночью.
— Вот люди! — обратился вдруг ко мне Петр Степанович. — Видите, это здесь у нас уже с
прошлого четверга. Я рад, что нынче по крайней мере вы здесь и рассудите. Сначала факт: он упрекает, что я говорю так о матери, но не он ли меня натолкнул на то же самое? В Петербурге, когда я был еще гимназистом, не он ли будил меня по два раза в
ночь, обнимал меня и плакал, как баба, и как вы думаете, что рассказывал мне по ночам-то? Вот те же скоромные анекдоты про мою мать! От него я от первого и услыхал.
И была другая причина, заставлявшая держать Маркушу: его речи о тайных, необоримых силах, которые управляют жизнью людей, легко и плотно сливались со всем, о чём думалось по
ночам, что было пережито и узнано; они склеивали всё
прошлое в одно крепкое целое, в серый круг высоких стен, каждый новый день влагался в эти стены, словно новый кирпичик, — эти речи усыпляли душу, пытавшуюся порою приподняться, заглянуть дальше завтрашнего дня с его клейкой, привычной скукой.
Милые девушки, вы убеждены, что вам будет всегда семнадцать лет, потому что вы еще не испытали долгих-долгих бессонных
ночей, когда к бессонному изголовью сходятся призраки
прошлого и когда начинают точить заживо «господа черви»…
Я сдружился с Костыгой, более тридцати путин сделавшим в лямке по Волге. О
прошлом лично своем он говорил урывками. Вообще разговоров о себе в бурлачестве было мало — во время хода не заговоришь, а
ночь спишь как убитый… Но вот нам пришлось близ Яковлевского оврага за ветром простоять двое суток. Добыли вина, попили порядочно, и две
ночи Костыга мне о былом рассказывал…
Сообщаю новость охотникам: в
прошлом, 1851 году,
ночью на 15 сентября, попал мне язь в три фунта на крючок, насаженный карасем и поставленный на налимов, в яме под вешняком. Итак, язь может взять и на рыбку.
Войницкий. Сейчас пройдет дождь, и все в природе освежится и легко вздохнет. Одного только меня не освежит гроза. Днем и
ночью, точно домовой, душит меня мысль, что жизнь моя потеряна безвозвратно.
Прошлого нет, оно глупо израсходовано на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости. Вот вам моя жизнь и моя любовь: куда мне их девать, что мне с ними делать? Чувство мое гибнет даром, как луч солнца, попавший в яму, и сам я гибну.
Я был светлою личностью… Нельзя сострить ядовитей! Теперь мне сорок семь лет. До
прошлого года я так же, как вы, нарочно старался отуманивать свои глаза вашею этою схоластикой, чтобы не видеть настоящей жизни, — и думал, что делаю хорошо. А теперь, если бы вы знали! Я
ночи не сплю с досады, от злости, что так глупо проворонил время, когда мог бы иметь все, в чем отказывает мне теперь моя старость!
Изида нашла и с помощью магических заклинаний оживила Озириса.] потерявшую брата-мужа, растерзанного злым Сетом-Тифоном, и кажется, что от ее непонятной фигуры исходит черное сияние, облекая всё жутким мраком давно пережитого и воскресшего в эту
ночь, чтобы пробудить мысль о близости человека к
прошлому.
Слухи о занимавшейся смуте на Яике подняли в душе Гарусова воспоминания о
прошлых заводских бунтах. Долго ли до греха: народ дикий, рад случаю… Всю
ночь он промучился и поднялся на ноги чем свет. Приказчик уже ждал в конторе.
Все
прошлое лето днем и
ночью я держал окна настежь: приди и виждь!
Но так как вчерашнего дня нет, так как последовавшая за ним
ночь принесла за собой хмельное забвение всего
прошлого, то нет места ни для поучений, ни для укоров.
А в другую минуту — так все припомнишь и так возжаждешь видеть хоть какого-нибудь свидетеля и соучастника того недавнего, но невозвратимого
прошлого, и так забьется при этом сердце, что не только днем, но и
ночью рискнешь броситься в объятия друга, хотя бы даже и нарочно пришлось его для этого разбудить в четвертом часу-с.
По-прежнему Ольга Ивановна искала великих людей, находила и не удовлетворялась и опять искала. По-прежнему она каждый день возвращалась поздно
ночью, но Дымов уже не спал, как в
прошлом году, а сидел у себя в кабинете и что-то работал. Ложился он часа в три, а вставал в восемь.
Потом сидели и молча плакали. Видно было, что и бабушка и мать чувствовали, что
прошлое потеряно навсегда и бесповоротно: нет уже ни положения в обществе, ни прежней чести, ни права приглашать к себе в гости; так бывает, когда среди легкой, беззаботной жизни вдруг нагрянет
ночью полиция, сделает обыск, и хозяин дома, окажется, растратил, подделал, — и прощай тогда навеки легкая, беззаботная жизнь!
Надя, как и во все
прошлые майские
ночи, села в постели и стала думать.
Я жить спешил в былые годы,
Искал волнений и тревог,
Законы мудрые природы
Я безрассудно пренебрег.
Что ж вышло? Право смех и жалость!
Сковала душу мне усталость,
А сожаленье день и
ночьТвердит о
прошлом. Чем помочь!
Назад не возвратят усилья.
Так в клетке молодой орел,
Глядя на горы и на дол,
Напрасно не подъемлет крылья —
Кровавой пищи не клюет,
Сидит, молчит и смерти ждет.
Мысль о том, что, быть может, мне придется провести
ночь с человеком,
прошлое которого запятнано кровью, не приходила мне в голову.
Бывало, в
ночь глухую,
Тая в груди отвагу злую,
Летим на тройке вороных,
Потешно сердцу удалых!
Мы, мразный ветр в себя вдыхая,
О
прошлом вовсе забывая,
Поем, и свищем, и стрелой
Летим над снежной глубиной.
Опять почему-то, как в
прошлую бессонную
ночь, он вспомнил слова про верблюда и затем полезли в голову разные воспоминания то о мужике, который продавал краденую лошадь, то о пьянице, то о бабах, которые приносили ему в заклад самовары.
Но оно не переходит в
прошлое. Точно вырвавшись из-под власти времени и смерти, оно неподвижно стоит в мозгу — этот труп прошедших событий, лишенный погребения. Каждый вечер он настойчиво зарывает его в могилу; проходит
ночь, наступает утро — и снова перед ним, заслоняя собою мир, все собою начиная и все кончая, неподвижно стоит окаменевший, изваянный образ: взмах белого платка, выстрелы, кровь.
Не надивится Патап Максимыч, глядя на богато разубранные комнаты Алексея Трифоныча. Бронза, зеркала, ковры, бархаты, цветы — ничем не хуже колышкинских. И все так ново, так свежо, так ярко, все так и бьет в глаза… И это дом поромовского токаря, дом погорельца, что
прошлой зимой нанимался к нему в работники!..
Ночи темней сумрачные взоры Чапурина.
Властям отвечают, что им не верят, потому что они арестовали же третьего дня
ночью депутатов
прошлой сходки, тогда как, по их же слову: «все равно высылайте», они были избраны.
— Мне так хотелось спать! Я ведь всю
ночь прошлую не спала. Всю
ночь напролет ты был так мил, что читал мне свой новый, хороший роман, а удовольствие слушать тебя я не могла променять на сон…
Ночь… Тихо вздыхает рядом костлявая Васса… В головах ровно дышит голубоглазая Дуня, Наташина любимица… Дальше благоразумная, добрая и спокойная Дорушка… Все спят… Не спится одной Наташе. Подложив руку под кудрявую голову, она лежит, вглядываясь неподвижно в белесоватый сумрак весенней
ночи. Картины недалекого
прошлого встают светлые и мрачные в чернокудрой головке. Стучит сердце… Сильнее дышит грудь под напором воспоминаний… Не то тоска, не то боль сожаления о минувшем теснит ее.
Только усевшись здесь, в этой старой вышке, где догорает моя лампада, после дум во тьме одиноких
ночей, я приучил себя глядеть на все мое
прошлое как на те блудящие огоньки, мерцающие порою над кладбищем и болотом, которые видны из моей кельи.
Войницкий. Сейчас пройдет дождь, и все в природе освежится и легко вздохнет. Одного только меня не освежит гроза. Днем и
ночью, точно домовой, душит меня мысль, что жизнь моя потеряна безвозвратно.
Прошлого нет, оно глупо израсходовано на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости. Вот вам моя жизнь и любовь: куда мне их девать, что мне из них делать? Чувство мое гибнет даром, как луч солнца, попавший в яму, и сам я гибну…
В
прошлом году в лагере Веленчук взялся шить тонкую шинель Михаилу Дорофеичу; но в ту самую
ночь когда он, скроив сукно и прикинув приклад, положил к себе в палатке под голову, с ним случилось несчастие: сукно, которое стоило семь рублей, в
ночь пропало!
По делу завернул он снова
прошлым летом, даже останавливаться на
ночь не хотел, рассчитывал покончить все одним днем и чем свет «уйти» на другом пароходе кверху, в Рыбинск. Куда деваться вечером? В увеселительный сад… Их даже два было тогда; теперь один хозяин прогорел. Знакомые нашлись у него в городе: из пароходских кое-кто, инженер, один адвокат заезжий, шустрый малый, ловкий на все и порядочный кутила.
В гостиной за роялью сидела Татьяна, и ее игра живо напоминала
прошлое, когда в этой самой гостиной играли, пели и танцевали до глубокой
ночи, при открытых окнах, и птицы в саду и на реке тоже пели.
Даже в самые яркие весенние дни он кажется покрытым густою тенью, а в светлые, лунные
ночи, когда деревья и обывательские домишки, слившись в одну сплошную тень, погружены в тихий сон, он один как-то нелепо и некстати, давящим камнем высится над скромным пейзажем, портит общую гармонию и не спит, точно не может отделаться от тяжелых воспоминаний о
прошлых, непрощённых грехах.
Красивая внешность, соединенная с дымкой романической таинственности, окутывавшей
прошлое Зыбина и послужившей поводом для московских сплетниц к всевозможным рассказам о любви к нему какой-то высокопоставленной дамы из высшего петербургского круга, ее измене, трагической смерти, и призраке этой дамы, преследовавшем Зыбина по
ночам, так что он изменил совершенно режим своей жизни и день превращал в
ночь и наоборот — сделали то, что молоденькая, впечатлительная, романически настроенная девушка влюбилась в красивого брюнета, в глазах которого, на самом деле, было нечто демоническое.