Неточные совпадения
Летом любил он
уходить в окрестности, забирался в старые монастыри и вглядывался в темные углы, в почернелые лики святых и мучеников, и фантазия, лучше
профессоров, уносила его в русскую старину.
Думал, что если она успеет
уйти из семейства, то отложить дело года на два; в это время успел бы стать
профессором, денежные дела были бы удовлетворительны.
Огромная комната, паркетные полы, светлые ясеневые парты, толпа студентов, из коих большая часть были очень красивые молодые люди, и все в новых с иголочки вицмундирах, наконец,
профессор, который пришел, прочел и
ушел, как будто ему ни до кого и дела не было, — все это очень понравилось Павлу.
Туда своею сонною походкой ковылял «
профессор», шагал решительно и быстро пан Тыбурций; туда же Туркевич, пошатываясь, провожал свирепого и беспомощного Лавровского; туда
уходили под вечер, утопая в сумерках, другие темные личности, и не было храброго человека, который бы решился следовать за ними по глинистым обрывам.
То мне хотелось
уйти в монастырь, сидеть там по целым дням у окошка и смотреть на деревья и поля; то я воображал, как я покупаю десятин пять земли и живу помещиком; то я давал себе слово, что займусь наукой и непременно сделаюсь
профессором какого-нибудь провинциального университета.
Изборский уехал в Москву, где у него была лекции в университете. В музее долго еще обсуждалась его лекция, a я
уходил с нее с смутными ощущениями. «Да, — думалось мнё, — это очень интересно: и лекция, и
профессор… Но… что это вносит в мой спор с жизнью?.. Он начинается как раз там, где предмет Изборского останавливается… Жизнь становится противна именно там, где начинается животное…»
Тут все перестали улыбаться, и ангел ответил уклончиво, что это так, какой-нибудь мелкий аферист, не стоит обращать внимания… тем не менее он убедительно просит гражданина
профессора держать в полной тайне происшествие сегодняшнего вечера, и гости
ушли.
Это похоже на то, как покойный
профессор Никита Крылов, купаясь однажды с Пироговым в Ревеле и рассердившись на воду, которая была очень холодна, выбранился: «Подлецы немцы!» Веду я себя с Петром Игнатьевичем дурно, и только когда он
уходит и я вижу, как в окне за палисадником мелькает его серая шляпа, мне хочется окликнуть его и сказать: «Простите меня, голубчик!»
— Простите,
профессор, — усмехается он, — но это было бы с моей стороны по меньшей мере странно. Проучиться пять лет, и вдруг…
уйти!
Да… так вот… когда стало плохо, я решил все-таки помучиться (пусть бы полюбовался на меня
профессор N) и оттянуть укол и
ушел к реке.
Так же начал он ходить и на лекции: приходил, садился где-нибудь вдали, записывал слова
профессора, а потом
уходил.
Еще потемневший облик, облекающий старые картины, не весь сошел пред ним; но он уж прозревал в них кое-что, хотя внутренно не соглашался с
профессором, чтобы старинные мастера так недосягаемо
ушли от нас; ему казалось даже, что девятнадцатый век кое в чем значительно их опередил, что подражание природе как-то сделалось теперь ярче, живее, ближе; словом, он думал в этом случае так, как думает молодость, уже постигшая кое-что и чувствующая это в гордом внутреннем сознании.
Бывало, только восемь бьет часов,
По мостовой валит народ ученый.
Кто ночь провел с лампадой средь трудов,
Кто в грязной луже, Вакхом упоенный;
Но все равно задумчивы, без слов
Текут… Пришли, шумят…
Профессор длинный
Напрасно входит, кланяется чинно, —
Он книгу взял, раскрыл, прочел… шумят;
Уходит, — втрое хуже. Сущий ад!..
По сердцу Сашке жизнь была такая,
И этот ад считал он лучше рая.
Математика была так сильна у нас, что когда по выходе Карташевского (это случилось уже без меня) приехал в Казань знаменитый тогда европейский математик Бартельс и, пришед на первую лекцию, попросил кого-нибудь из студентов показать ему на доске степень их знания, то Александр Максимыч Княжевич разрешил ему из дифференциалов и конических сечений такую чертовщину, что Бартельс, как истинный ученый, пришел в восторг и, сказав, что для таких студентов надобно
профессору готовиться к лекции, поклонился и
ушел.
Больная медленно
ушла за ширму.
Профессор осмотрел несколько других больных.
Профессора любезно пожали друг другу руки и
ушли. Студенты повалили к выходу.
Старый
профессор собирался на лекцию, но встретил меня очень ласково, наскоро закусил с нами и
ушел, поручив меня попечениям дочери; но бедной девушке было, кажется, совсем не до забот обо мне. Она, видимо, перемогалась и старалась улыбаться отцу и мне, но от меня не скрылось, что у нее подергивало губы — и лицо ее то покрывалось смертною бледностию, то по нем выступали вымученные сине-розовые пятна.
А ее нельзя закрывать ни на один день, читатель. Хотя она и кажется вам маленькой и серенькой, неинтересной, хотя она и не возбуждает в вас ни смеха, ни гнева, ни радости, но всё же она есть и делает свое дело. Без нее нельзя… Если мы
уйдем и оставим наше поле хоть на минуту, то нас тотчас же заменят шуты в дурацких колпаках с лошадиными бубенчиками, нас заменят плохие
профессора, плохие адвокаты да юнкера, описывающие свои нелепые любовные похождения по команде: левой! правой!
Хрущов. Я сейчас кончу и
уйду. Да, я мелок, но и вы,
профессор, не орел! Мелок Жорж, который ничего не нашел умнее сделать, как только пустить себе пулю в лоб. Все мелки! Что же касается женщин…
Орловский. Погоди, роднуша, мне нужно с
профессором минуток пять посидеть, а то неловко. Этикет надо соблюсти. Пока поиграй моим шаром, а я скоро… (
Уходит в дом.)
Дядин (один). Если бы я жил в умственном центре, то с меня могли бы нарисовать в журнале карикатуру с презабавною сатирическою надписью. Помилуйте, будучи уже в пожилых летах и с непривлекательною наружностью, я увез у знаменитого
профессора молодую жену! Это восхитительно! (
Уходит.)
Княгиня посидела немножко и
ушла. Из кабинета вышел
профессор и остановился на пороге. Молчали. Катя спросила...
"Академическая Мусса"объединяла
профессоров со студентами, и студенты были в ней главные хозяева и распорядители. Представительство было по корпорациям. Я тогда уже
ушел из бурсацкой жизни, но и как"дикий"имел право сделаться членом Муссы. Но что-то она меня не привлекла. А вскоре все"рутенисты"должны были выйти из нее в полном составе после того, как немцы посадили и их и нас на"ферруф".
Затем назначен был ректором университета варшавский
профессор А. С. Будилович, крупный ученый-славист, но уже в Варшаве проявивший себя ярым русификатором. Ломка старого пошла вовсю. Делопроизводство стало вестись на русском языке, многим служащим, не знавшим русского, пришлось
уйти. Профессорам-немцам русского подданства было предложено в течение двух лет перейти в преподавании на русский язык.
Теперь они стояли друг против друга, открыто и прямо, и все, что говорилось раньше, куда-то
ушло, чтобы больше не вернуться:
профессор Берг, статистика, семьдесят два процента.