Неточные совпадения
«Довольно! — произнес он решительно и торжественно, — прочь миражи, прочь напускные страхи, прочь привидения!.. Есть
жизнь! Разве я сейчас не жил? Не умерла еще моя
жизнь вместе с старою старухой! Царство ей небесное и — довольно, матушка, пора на покой! Царство рассудка и света теперь и… и воли, и силы… и посмотрим теперь! Померяемся теперь! — прибавил он заносчиво, как бы обращаясь к какой-то темной силе и вызывая ее. — А ведь я уже соглашался жить на аршине
пространства!
«Где это, — подумал Раскольников, идя далее, — где это я читал, как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно было поставить, — а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, — и оставаться так, стоя на аршине
пространства, всю
жизнь, тысячу лет, вечность, — то лучше так жить, чем сейчас умирать!
Затем он подумал, что вокруг уже слишком тихо для человека. Следовало бы, чтоб стучал маятник часов, действовал червяк-древоточец, чувствовалась бы «
жизни мышья беготня». Напрягая слух, он уловил шорох листвы деревьев в парке и вспомнил, что кто-то из литераторов приписал этот шорох движению земли в
пространстве.
«Отношение человека к
жизни зависит от перемещения в
пространстве. Наше, земное
пространство ограничено пределами, оскорбительными для нашего духа, но даже и в нем…» Дальше Кумов говорил что-то невразумительное о норманнах в Англии, в России, Сицилии.
Летом отправлялись за город, в ильинскую пятницу — на Пороховые Заводы, и
жизнь чередовалась обычными явлениями, не внося губительных перемен, можно было бы сказать, если б удары
жизни вовсе не достигали маленьких мирных уголков. Но, к несчастью, громовой удар, потрясая основания гор и огромные воздушные
пространства, раздается и в норке мыши, хотя слабее, глуше, но для норки ощутительно.
Этот маленький эпизод напомнил мне, что пройден только вершок необъятного, ожидающего впереди
пространства; что этот эпизод есть обыкновенное явление в этой
жизни; что в три года может случиться много такого, чего не выживешь в шестьдесят лет
жизни, особенно нашей русской
жизни!
В
пространстве носятся какие-то звуки; лес дышит своею
жизнью; слышатся то шепот, то внезапный, осторожный шелест его обитателей: зверь ли пробежит, порхнет ли вдруг с ветки испуганная птица, или змей пробирается по сухим прутьям?
Истинной народной
жизни нужно искать не в
пространствах и внешних расстояниях, а в изменениях глубины.
Необъятные
пространства, которые со всех сторон окружают и теснят русского человека, — не внешний, материальный, а внутренний, духовный фактор его
жизни.
Государственную и культурную
жизнь народов Европы всегда беспокоили мировые
пространства, неизведанность и неизжитость Востока и Юга.
Государственное овладение необъятными русскими
пространствами сопровождалось страшной централизацией, подчинением всей
жизни государственному интересу и подавлением свободных личных и общественных сил.
Душу Божьего творенья
Радость вечная поит,
Тайной силою броженья
Кубок
жизни пламенит;
Травку выманила к свету,
В солнцы хаос развила
И в
пространствах, звездочету
Неподвластных, разлила.
Запыхавшись и раскрасневшись, стояли мы там, обтирая пот. Садилось солнце, купола блестели, город стлался на необозримое
пространство под горой, свежий ветерок подувал на нас, постояли мы, постояли, оперлись друг на друга и, вдруг обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать нашей
жизнью на избранную нами борьбу.
Все, что во времени и
пространстве, было для меня лишь символом, знаком иного, иной
жизни, движения к трансцендентному.
С презрением взирал, что для освобождения действительного злодея и вредного обществу члена или дабы наказать мнимые преступления лишением имения, чести,
жизни начальник мой, будучи не в силах меня преклонить на беззаконное очищение злодейства или обвинение невинности, преклонял к тому моих сочленов, и нередко я видел благие мои расположения исчезавшими, яко дым в
пространстве воздуха.
Жизнь представлялась ему в виде необъятного
пространства, переполненного непрерывающимся движением.
Вглядываясь в
жизнь, вопрошая сердце, голову, он с ужасом видел, что ни там, ни сям не осталось ни одной мечты, ни одной розовой надежды: все уже было назади; туман рассеялся; перед ним разостлалась, как степь, голая действительность. Боже! какое необозримое
пространство! какой скучный, безотрадный вид! Прошлое погибло, будущее уничтожено, счастья нет: все химера — а живи!
Но теперь он любит. Любит! — какое громадное, гордое, страшное, сладостное слово. Вот вся вселенная, как бесконечно большой глобус, и от него отрезан крошечный сегмент, ну, с дом величиной. Этот жалкий отрезок и есть прежняя
жизнь Александрова, неинтересная и тупая. «Но теперь начинается новая
жизнь в бесконечности времени и
пространства, вся наполненная славой, блеском, властью, подвигами, и все это вместе с моей горячей любовью я кладу к твоим ногам, о возлюбленная, о царица души моей».
Он сам даже ничего не делает, ему только кажется, что делает он, но в действительности творятся все те дела, которые ему кажется, что он делает, через него высшею силою, и он не творец
жизни, а раб ее; полагая же
жизнь свою в признании и исповедании открывающейся ему истины, он, соединяясь с источником всеобщей
жизни, совершает дела уже не личные, частные, зависящие от условий
пространства и времени, но дела, не имеющие причины и сами составляющие причины всего остального и имеющие бесконечное, ничем не ограниченное значение.
Было ли это предчувствие, что вечером воспоминания оживут, или тем спокойным прибоем, который напоминает человеку, достигшему берега, о бездонных
пространствах, когда он еще не знал, какой берег скрыт за молчанием горизонта, — сказать может лишь нелюбовь к своей
жизни, — равнодушное психическое исследование.
Нынче вся
жизнь в этом заключается: коли не понимаешь — не рассуждай! А коли понимаешь — умей помолчать! Почему так? — а потому что так нужно. Нынче всё можно: и понимать и не понимать, но только и в том и в другом случае нельзя о сем заявлять. Нынешнее время — необыкновенное; это никогда не следует терять из виду. А завтра, может быть, и еще необыкновеннее будет, — и это не нужно из вида терять. А посему: какое
пространство остается между этими двумя дилеммами — по нем и ходи.
С человеческой точки зрения, вся эта история поражает своими размерами во времени и
пространстве, но в
жизни планеты она, вероятно, прошла так же незаметно, как складывается на нашем лице новая морщина, а на ней садится несколько прыщей.
Необозримые
пространства земли еще долго гнили от бесчисленных трупов крокодилов и змей, вызванных к
жизни таинственным, родившимся на улице Герцена в гениальных глазах лучом, но они уже не были опасны, непрочные созданья гнилостных жарких тропических болот погибли в два дня, оставив на
пространстве трех губерний страшное зловоние, разложение и гной.
Он толкнул дверь вправо, где в более узком
пространстве находилась кровать и другие предметы роскошной
жизни.
Времени не стало, как бы в
пространство превратилось оно, прозрачное, безвоздушное, в огромную площадь, на которой все, и земля, и
жизнь, и люди; и все это видимо одним взглядом, все до самого конца, до загадочного обрыва — смерти.
— Что это! Какое божественное зрелище! — медленно сказал он, привставая невольно и выпрямляясь, как в присутствии высшего существа. И, уничтожая стены,
пространство и время стремительностью всепроникающего взора, он широко взглянул куда-то в глубь покидаемой
жизни.
Отдаленность во времени действует так же, как отдаленность в
пространстве: история и воспоминание передают нам не все мелкие подробности о великом человеке или великом событии; они умалчивают о мелких, второстепенных мотивах великого явления, о его слабых сторонах; они умалчивают о том, сколько времени в
жизни великих людей было потрачено на одеванье и раздеванье, еду, питье, насморк и т. п.
И так всегда, всегда, и нет мне покоя от самого себя, и я чувствую, что съедаю собственную
жизнь, что для меда, который я отдаю кому-то в
пространство, я обираю пыль с лучших своих цветов, рву самые цветы и топчу их корни.
Объяснение этой тоски, я полагаю, заключается в том, что у культурного русского человека бывают дела личные, но нет дел общих. Личные дела вообще несложны и решаются быстро, без особых головоломных дум; затем впереди остается громадный досуг, который решительно нечем наполнить. Отсюда — скука, незнание куда преклонить голову, чем занять праздную мысль, куда избыть праздную
жизнь. Когда перед глазами постоянно мелькает пустое
пространство, то делается понятным даже отчаяние.
Сейчас мы видим ее заключенной в бассейне, а через момент она уже устремляется в
пространство… куда?» Потом пошел по реке к тому месту, где вчера еще стояла полуразрушенная беседка, и, увидев, что за ночь ветер окончательно разметал ее, воскликнул: «Быть может, подобно этой беседке, и моя полуразрушенная
жизнь…»
Времена усложняются. С каждым годом борьба с
жизнью делается труднее для эмпириков и невежд. Но Митрофаны не унывают. Они продолжают думать, что карьера их только что началась и что вселенная есть не что иное, как выморочное
пространство, которое им еще долго придется наполнять своими подвигами. Каким образом могли зародиться все эти смелые надежды? где их отправный пункт? Увы! уследить за этим не только трудно, но даже совсем невозможно.
Сии любимцы Неба, рассеянные в
пространствах времен, подобны солнцам, влекущим за собою планетные системы: они решают судьбу человечества, определяют путь его; неизъяснимою силою влекут миллионы людей к некоторой угодной Провидению цели; творят и разрушают царства; образуют эпохи, которых все другие бывают только следствием; они, так сказать, составляют цепь в необозримости веков, подают руку один другому, и
жизнь их есть История народов.
Никогда и нигде литературные деятели не сходили с эфирных
пространств и не приносили с собой новых начал, независимых от действительной
жизни; все, что произвел когда-либо человеческий ум, все это дано опытом
жизни.
Громадные
пространства, длинные зимы, однообразие и скука
жизни вселяют сознание беспомощности, положение кажется безнадежным, и ничего не хочется делать, — все бесполезно.
За Волгой и в северных лесных
пространствах кое-где сохранились еще круговые поселенья, напоминающие древнюю общинную
жизнь предков.
Так играли они лето и зиму, весну и осень. Дряхлый мир покорно нес тяжелое ярмо бесконечного существования и то краснел от крови, то обливался слезами, оглашая свой путь в
пространстве стонами больных, голодных и обиженных. Слабые отголоски этой тревожной и чуждой
жизни приносил с собой Николай Дмитриевич. Он иногда запаздывал и входил в то время, когда все уже сидели за разложенным столом и карты розовым веером выделялись на его зеленой поверхности.
Когда природа вся трепещет и сияет,
Когда её цвета ярки и горячи,
Душа бездейственно в
пространстве утопает
И в неге врозь её расходятся лучи.
Но в скромный, тихий день, осеннею погодой,
Когда и воздух сер, и тесен кругозор,
Не развлекаюсь я смиренною природой,
И немощен её на
жизнь мою напор.
Мой трезвый ум открыт для сильных вдохновений,
Сосредоточен я живу в себе самом,
И сжатая мечта зовёт толпы видений,
Как зажигательным рождая их стеклом.
Если
жизнь вне времени, то для чего же она проявляется во времени и
пространстве? А для того, что только во времени и
пространстве может быть движение, то есть стремление к расширению, просветлению, к совершенству. Если бы не было
пространства и времени, не было бы движения, не было бы
жизни.
Допустим, что благодаря «регуляции природы», т. е. трудовым, хозяйственным путем, сынам удалось бы собрать из планетного
пространства все атомы от разложившихся тел умерших отцов и затеплить
жизнь в воссозданных телах.
Вот мировое
пространство. В нем мириады пылинок-солнц. Вокруг каждого солнца свои миры. Их больше, чем песчинок в пустыне. Века, как миги. То на той, то на другой песчинке
жизнь вспыхнет, подержится миг-вечность и бесследно замрет. На одной крохотной такой песчинке движение. Что это там? Какая-то кипит борьба. Из-за чего? Вечность-миг, — и движение прекратилось, и планета-песчинка замерзла. Не все ли равно, за что шла борьба!
«Где это, — подумал Раскольников, — где это я читал, как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно было поставить, а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, — и оставаться так, стоя на аршине
пространства, всю
жизнь тысячу лет, вечность, — то лучше так жить, чем сейчас умирать.
«Высочайшая минута» проходит. Возвращается ненавистное время — призрачная, но неотрывно-цепкая форма нашего сознания. Вечность превращается в жалкие пять секунд, высшая гармония
жизни исчезает, мир снова темнеет и разваливается на хаотические, разъединенные частички. Наступает другая вечность — холодная и унылая «вечность на аршине
пространства». И угрюмое время сосредоточенно отмеривает секунды, часы, дни и годы этой летаргической вечности.
И вот в царство этой мертвенно-безжизненной любви — холодной, как заоблачные
пространства, — опять врывается носительница живой, горячей
жизни — Наташа.
Так посреди мира мучений спокойно живет в своей отдельности человек, доверчиво опираясь на principium individuationis, на восприятие
жизни в формах времени и
пространства: безграничный мир, всюду исполненный страдания, в бесконечном прошедшем, в бесконечном будущем, ему чужд, даже кажется ему фантазией; действительно для него только одно — узкое настоящее, ближайшие цели, замкнутые горизонты.
Но о всем этом не время было думать. В Петербурге Горданова ждала ужасная весть: все блага
жизни, для которых он жертвовал всем на свете, все эти блага, которых он уже касался руками, отпрыгнули и умчались в
пространство, так что их не было и следа, и гнаться за ними было напрасно. Квартира № 8 сгорела. Пока отбивали железную дверь кладовой, в ней нашли уже один пепел. Погибло все, и, главное, залогов погибло вдесятеро более, чем на сумму, в которой они были заложены.
Но вечность совсем не есть остановка движения, прекращение творческой
жизни, вечность есть творческая
жизнь иного порядка, есть движение не в
пространстве и времени, а движение внутреннее, символизирующееся в движении по кругу, а не по прямой линии, т. е. внутренняя мистерия
жизни, мистерия духа, в которую вобрана и вся трагедия мировой
жизни.
Смерть внутри нашей
жизни порождается невозможностью вместить полноту во времени и в
пространстве.
В
пространстве и времени, не вмещающих полноты, обрекающих на разрывы и расставания, всегда в
жизни торжествует смерть, и смерть говорит о том, что смысл лежит в вечности, в полноте, что
жизнь, в которой восторжествует смысл, не будет знать разрыва и расставаний, не будет знать тления и умирания человеческих чувств и мыслей.
— К приварку — не в виде мяса, а презренного металла — ныне все получили пристрастие… Уж не знаю, кого вы возьмете на службу компании, Василий Иваныч, только специалиста все-таки не мешает… Про себя скажу — кое-чему я, путем практики, научился и
жизнь российских лесных
пространств чую и умом, и сердцем… Но никогда я не позволю себе против высшей науки бунтовать.
Сама же
жизнь, сознаваемая мною, сознается мною вне времени и
пространства.