Неточные совпадения
Долго, долго молчал Казбич; наконец вместо ответа он затянул старинную песню вполголоса: [Я
прошу прощения у
читателей в том, что переложил в стихи песню Казбича, переданную мне, разумеется, прозой; но привычка — вторая натура. (Прим. М. Ю. Лермонтова.)]
Это я
прошу очень заметить
читателя; было же тогда, я полагаю, без четверти десять часов.
Попросил бы только
читателя не спешить еще слишком смеяться над чистым сердцем моего юноши.
Прошу позволения
читателя представить ему этого человека.
Теперь
попросим у
читателя позволения объяснить последние происшествия повести нашей предыдущими обстоятельствами, кои не успели мы еще рассказать.
Читатели наши, конечно, помнят историю молодого Жадова, который, будучи племянником важной особы, раздражает дядю своим либерализмом и лишается его благосклонности, а потом, женившись на хорошенькой и доброй, но бедной и глупой Полине и потерпевши несколько времени нужду и упреки жены, приходит опять к дяде — уже
просить доходного места.
Федор Иванович Лаврецкий (мы должны
попросить у
читателя позволение перервать на время нить нашего рассказа) происходил от старинного дворянского племени.
Не останавливаясь ни в Петербурге, ни в Москве, прибыл он в город О…, где мы расстались с ним и куда мы
просим теперь благосклонного
читателя вернуться вместе с нами.
Прошу прощения у
читателя в том, что этому ничтожному лицу отделю здесь хоть несколько слов.
Вопрос этот сверх ожидания разрешил Вибель, сказав, что у одного его приятеля — Дмитрия Васильича Кавинина, о котором, если помнит
читатель, упоминал Сергей Степаныч в своем разговоре с Егором Егорычем, — можно
попросить позволения отпраздновать сей пикник в усадьбе того, в саду, который, по словам Вибеля, мог назваться королевским садом.
Читатель, конечно, сам догадывается, что старики Углаковы до безумия любили свое единственное детище и почти каждодневно ставились в тупик от тех нечаянностей, которые Пьер им устраивал, причем иногда мать лучше понимала, к чему стремился и что затевал сын, а иногда отец. Вошедший невдолге камердинер Пьера
просил всех пожаловать к больному. Муза Николаевна сейчас же поднялась; но Сусанна Николаевна несколько медлила, так что старуха Углакова проговорила...
Басов. Н-да… это любопытно! Только, я думаю — нервы это, а? Вот поживешь здесь, отдохнешь, успокоишься, и
читатель найдется… Главное в жизни спокойное, внимательное отношение ко всему… вот как я думаю… Пойдем в комнаты! И того, Яша,
попрошу тебя! Ты, знаешь, так как-нибудь… эдак — павлином!
Читатели наши, без сомнения, уже догадались, что боярин, едущий в сопровождении казаков, был Юрий Дмитрич Милославский. Когда они доехали до святых ворот, то Кирша, спеша возвратиться под Москву,
попросил Юрия отслужить за него молебен преподобному Сергию и, подаря ему коня, отбитого у польского наездника, и литовскую богатую саблю, отправился далее по московской дороге. Милославский, подойдя к монастырским служителям, спросил: может ли он видеть архимандрита?
Мы
попросим теперь
читателей последовать за нами во внутренность терема боярской дочери, Анастасьи Тимофеевны.
Мы
попросим теперь
читателей перенестись вместе с нами в самую глубину Муромского леса, на Теплый Стан, хутор боярина Шалонского.
Но для того, чтоб объяснить это восклицание Литвинова, мы должны
попросить снисходительного
читателя вернуться с нами за несколько лет назад…
И потому кто хочет слушать что-нибудь про тиранов или про героев, тому лучше далее не читать этого романа; а кто и за сим не утратит желания продолжать чтение, такого
читателя я должен
просить о небольшом внимании к маленькому человечку, о котором я непременно должен здесь кое-что порассказать.
Читатель, может быть, заметил, что почтенный правитель дел несколько изменил тон обращения с своим начальником, и причина тому заключалась в следующем: будучи лет пять статским советником, Феодосий Иваныч имел самое пламенное и почти единственное в жизни желание быть произведенным в действительные статские советники, и вот в нынешнем году он решился было
попросить Оглоблина представить его к этому чину; но вдруг тот руками и ногами против того: «Да не могу!..
Не знаю, достиг ли я этой цели, но, во всяком случае, полагаю необходимым
просить моих
читателей о нижеследующем...
4. Предоставляя полное право
читателям обвинять меня, если мои русские не походят на современных с нами русских 1812 года, я
прошу, однако же, не гневаться на меня за то, что они не все добры, умны и любезны, или наоборот: не смеяться над моим патриотизмом, если между моих русских найдется много умных, любезных и даже истинно просвещенных людей.
Но, чтоб разрешить все эти вопросы, нужно непременно зайти к самой Марье Александровне, к которой милости
просим пожаловать и благосклонного
читателя.
Я
попрошу своего или своих любезных
читателей перенестись воображением в ту малую лесную деревеньку, где Борис Петрович со своей охотой основал главную свою квартиру, находя ее центром своих операционных пунктов; накануне травля была удачная; поздно наш старый охотник возвратился на ночлег, досадуя на то, что его стремянный, Вадим, уехав бог знает зачем, не возвратился.
Я
прошу позволения у
читателей рассказать судьбу этого ястреба: он был чисто-рябый, то есть светло-серый, и так тяжел, что и сильный человек не мог его долго носить на руке.
Он
просит всех
читателей разузнать о бедных и сообщать об них сведения лицам, избранным им на это дело, и сообщать не только письменно, но и лично.
Кажется, мы не ошибемся, если на сто тысяч общего числа
читателей положим одного исправленного негодяя (да и то мы боимся, чтобы
читатели не осердились на нас за то, что мы предполагаем в их числе таких нехороших людей; но
просим извинения, оправдываясь пословицею: в семье не без урода).
Сия эпоха жизни моей столь для меня важна, что я намерен о ней распространиться, заранее
прося извинения у благосклонного
читателя, если во зло употреблю снисходительное его внимание.
Но возвращаемся к нашей приятельнице Домне Платоновне. Вас, кто бы вы ни были, мой снисходительный
читатель, не должно оскорблять, что я назвал Домну Платоновну нашей общей приятельницей. Предполагая в каждом
читателе хотя самое малое знакомство с Шекспиром, я
прошу его припомнить то гамлетовское выражение, что «если со всяким человеком обращаться по достоинству, то очень немного найдется таких, которые не заслуживали бы порядочной оплеухи». Трудно бывает проникнуть во святая-святых человека!
Генерал несколько затруднился, но так как мы все его обступили и в самых почтительных выражениях
просили доставить нам своим рассказом живейшее удовольствие, то он наконец согласился. Но прежде нежели приступить к самому рассказу, он встал, расстегнул сюртук, рубашку и фуфайку и показал нам опять ту надпись, которая хранилась у него на груди пониже левого соска и о которой я уже говорил
читателю.
Я
прошу извинения у моих
читателей, что на сей раз, вместо «Дневника» в обычной его форме, даю лишь повесть. Но я действительно занят был этой повестью большую часть месяца.
Нам остается свести отдельные черты, разбросанные в этой статье (за неполноту которой
просим извинения у
читателей), и сделать общее заключение.
В заключение нашей статьи мы
просим у
читателей извинения в том, что наши заметки приняли форму несколько полемическую.
Теперь я предлагаю решить самим
читателям, я
прошу их самих рассудить меня с Иваном Андреевичем. Неужели прав был он в эту минуту? Большой театр, как известно, заключает в себе четыре яруса лож и пятый ярус — галерею. Почему же непременно предположить, что записка упала именно из одной ложи, именно из этой самой, а не другой какой-нибудь, — например хоть из пятого яруса, где тоже бывают дамы? Но страсть исключительна, а ревность — самая исключительная страсть в мире.
Прошу извинения у
читателя. Сейчас мне придется описывать совсем не «романтическое».
Я слишком ленив для того, чтобы заниматься собственным комфортом, и не мешаю висеть на моих стенах не только покойникам, но даже и живым, если последние того пожелают [
Прошу у
читателя извинения за подобные выражения.
Словом, я решился набросать на бумагу то, что уцелело в моей памяти о давней голодовке, относящейся к той поре, о которой упомянул генерал Мальцев, и, приступая к этому, я вперед
прошу у моих
читателей снисхождения к скудости и отрывочности моего описания. Я предлагаю только то, что могу вспомнить и о чем теперь можно говорить бесстрастно и даже с отрадою, к которой дает возможность наш нынешний благополучный выход из угрожавшей нам беды.
Второй мой мальчишка протягивает ручки к
читателям и
просит их не верить его папаше, потому что у его папаши не было не только детей, но даже и жены.
— Ну, вот, вот… Так я и знал, — рассердится
читатель. — Молодой человек и непременно двадцати шести лет! Ну, а дальше что? Известно что… Он
попросит поэзии, любви, а она ответит прозаической просьбой купить браслет. Или же наоборот, она захочет поэзии, а он… И читать не стану!
Представляю этот сборник суду
читателей, как издатель и отчасти автор его.
Прошу помнить, это не роман, требующий более единства и связи в изображении событий и лиц, а временник, не подчиняющийся строгим законам художественных произведений.
Прежде, нежели перейти к описанию дальнейших роковых событий жизни наших героев, мы
просим наших
читателей возобновить в своей памяти все рассказанное в первых трех главах первой части нашего правдивого повествования.
Схватывая опять нить происшествий, которую мы было покинули для описания Мариенбурга,
просим вместе с этим
читателя помнить, что в последних числах июля 1702 года замок существовал во всей красе и силе своей и вмещал в своей ограде гарнизонную кирку, дом коменданта и казематы, что против острова по дуге берега пестрело множество домиков с кровлями из черепицы.