Неточные совпадения
Левин, которого давно занимала мысль о том, чтобы помирить братьев хотя перед смертью, писал брату Сергею Ивановичу и, получив от него ответ, прочел это
письмо больному. Сергей Иванович писал, что не может сам приехать, но
в трогательных выражениях
просил прощения у брата.
Анна написала
письмо мужу,
прося его о разводе, и
в конце ноября, расставшись с княжной Варварой, которой надо было ехать
в Петербург, вместе с Вронским переехала
в Москву. Ожидая каждый день ответа Алексея Александровича и вслед затем развода, они поселились теперь супружески вместе.
Накануне графиня Лидия Ивановна прислала ему брошюру бывшего
в Петербурге знаменитого путешественника
в Китае с
письмом,
прося его принять самого путешественника, человека, по разным соображениям весьма интересного и нужного.
В первом
письме Марья Николаевна писала, что брат прогнал ее от себя без вины, и с трогательною наивностью прибавляла, что хотя она опять
в нищете, но ничего не
просит, не желает, а что только убивает ее мысль о том, что Николай Дмитриевич пропадет без нее по слабости своего здоровья, и
просила брата следить за ним.
Он оставляет раут тесный,
Домой задумчив едет он;
Мечтой то грустной, то прелестной
Его встревожен поздний сон.
Проснулся он; ему приносят
Письмо: князь N покорно
проситЕго на вечер. «Боже! к ней!..
О, буду, буду!» и скорей
Марает он ответ учтивый.
Что с ним?
в каком он странном сне!
Что шевельнулось
в глубине
Души холодной и ленивой?
Досада? суетность? иль вновь
Забота юности — любовь?
На следующий день, рано поутру, Анна Сергеевна велела позвать Базарова к себе
в кабинет и с принужденным смехом подала ему сложенный листок почтовой бумаги. Это было
письмо от Аркадия: он
в нем
просил руки ее сестры.
Дома на столе Клим нашел толстое
письмо без марок, без адреса, с краткой на конверте надписью: «К. И. Самгину». Это брат Дмитрий извещал, что его перевели
в Устюг, и
просил прислать книг.
Письмо было кратко и сухо, а список книг длинен и написан со скучной точностью, с подробными титулами, указанием издателей, годов и мест изданий; большинство книг на немецком языке.
Он уж прочел несколько книг. Ольга
просила его рассказывать содержание и с неимоверным терпением слушала его рассказ. Он написал несколько
писем в деревню, сменил старосту и вошел
в сношения с одним из соседей через посредство Штольца. Он бы даже поехал
в деревню, если б считал возможным уехать от Ольги.
Остановившись на этом решении, он уже немного успокоился и написал
в деревню к соседу, своему поверенному, другое
письмо, убедительно
прося его поспешить ответом, по возможности удовлетворительным.
— Врешь, пиши: с двенадцатью человеками детей; оно проскользнет мимо ушей, справок наводить не станут, зато будет «натурально»… Губернатор
письмо передаст секретарю, а ты напишешь
в то же время и ему, разумеется, со вложением, — тот и сделает распоряжение. Да
попроси соседей: кто у тебя там?
— Что ж, одному все взять на себя? Экой ты какой ловкий! Нет, я знать ничего не знаю, — говорил он, — а меня
просила сестра, по женскому незнанию дела, заявить
письмо у маклера — вот и все. Ты и Затертый были свидетелями, вы и
в ответе!
Она потрясла отрицательно головой, решив, однако же, не скрывать об этих
письмах от Тушина, но устранить его от всякого участия
в развязке ее драмы как из пощады его сердца, так и потому, что,
прося содействия Тушина, она как будто жаловалась на Марка. «А она ни
в чем его не обвиняет… Боже сохрани!»
Козлов,
в свою очередь, отвел Райского
в сторону. Долго шептал он ему,
прося отыскать жену, дал
письмо к ней и адрес ее, и успокоился, когда Райский тщательно положил
письмо в бумажник.
Он пошел на минуту к себе. Там нашел он
письма из Петербурга, между ними одно от Аянова, своего приятеля и партнера Надежды Васильевны и Анны Васильевны Пахотиных,
в ответ на несколько своих
писем к нему,
в которых
просил известий о Софье Беловодовой, а потом забыл.
— Кому? Ха-ха-ха! А скандал, а
письмо покажем князю! Где отберут? Я не держу документов
в квартире. Я покажу князю через третье лицо. Не упрямьтесь, барыня, благодарите, что я еще не много
прошу, другой бы, кроме того,
попросил еще услуг… знаете каких…
в которых ни одна хорошенькая женщина не отказывает, при стеснительных обстоятельствах, вот каких… Хе-хе-хе! Vous êtes belle, vous! [Вы же красивая женщина! (франц.)]
Но несмотря даже на это, я решился, и только не успел
письма отправить, потому что час спустя после вызова получил от него опять записку,
в которой он
просит меня извинить его, что обеспокоил, и забыть о вызове и прибавляет, что раскаивается
в этом «минутном порыве малодушия и эгоизма», — его собственные слова.
— Он у себя дома, я вам сказала.
В своем вчерашнем
письме к Катерине Николаевне, которое я передала, он
просил у ней, во всяком случае, свидания у себя на квартире, сегодня, ровно
в семь часов вечера. Та дала обещание.
Но пора кончить это
письмо… Как? что?.. А что ж о Мадере: об управлении города, о местных властях, о числе жителей, о количестве выделываемого вина, о торговле: цифры, факты — где же все? Вправе ли вы требовать этого от меня? Ведь вы
просили писать вам о том, что я сам увижу, а не то, что написано
в ведомостях, таблицах, календарях. Здесь все, что я видел
в течение 10-ти или 12-ти часов пребывания на Мадере. Жителей всех я не видел, властей тоже и даже не успел хорошенько посетить ни одного виноградника.
«Милая Наташа, не могу уехать под тяжелым впечатлением вчерашнего разговора с Игнатьем Никифоровичем…» начал он. «Что же дальше?
Просить простить за то, чтò я вчера сказал? Но я сказал то, что думал. И он подумает, что я отрекаюсь. И потом это его вмешательство
в мои дела… Нет, не могу», и, почувствовав поднявшуюся опять
в нем ненависть к этому чуждому, самоуверенному, непонимающему его человеку, Нехлюдов положил неконченное
письмо в карман и, расплатившись, вышел на улицу и поехал догонять партию.
— Да, кабы не вы, погибла бы совсем, — сказала тетка. — Спасибо вам. Видеть же вас я хотела затем, чтобы
попросить вас передать
письмо Вере Ефремовне, — сказала она, доставая
письмо из кармана. —
Письмо не запечатано, можете прочесть его и разорвать или передать, — что найдете более сообразным с вашими убеждениями, — сказала она. —
В письме нет ничего компрометирующего.
Надежда Васильевна долго не соглашалась взять на себя такую обузу, но когда Нагибин стал ее
просить со слезами на глазах, она согласилась. Чтобы не скучно было жить одной
в Гарчиках, Надежда Васильевна написала
письмо старушке Колпаковой, приглашая ее к себе хотя на время.
Но вот прошло четыре года.
В одно тихое, теплое утро
в больницу принесли
письмо. Вера Иосифовна писала Дмитрию Ионычу, что очень соскучилась по нем, и
просила его непременно пожаловать к ней и облегчить ее страдания, и кстати же сегодня день ее рождения. Внизу была приписка: «К просьбе мамы присоединяюсь и я. Я.».
Вера Иосифовна написала ему трогательное
письмо,
в котором
просила его приехать и облегчить ее страдания.
— Но вы не можете же меня считать за девочку, за маленькую-маленькую девочку, после моего
письма с такою глупою шуткой! Я
прошу у вас прощения за глупую шутку, но
письмо вы непременно мне принесите, если уж его нет у вас
в самом деле, — сегодня же принесите, непременно, непременно!
— Я готова, готова! Я совершенно
в состоянии вам отвечать, — прибавила она, видимо все еще ужасно боясь, что ее почему-нибудь не выслушают. Ее
попросили объяснить подробнее: какое это
письмо и при каких обстоятельствах она его получила?
Затем последовал уже целый ряд
писем, по
письму в день, все так же важных и витиеватых, но
в которых сумма, просимая взаймы, постепенно спускаясь, дошла до ста рублей, до двадцати пяти, до десяти рублей, и наконец вдруг Грушенька получила
письмо,
в котором оба пана
просили у ней один только рубль и приложили расписку, на которой оба и подписались.
За этим первым
письмом последовало на другой день второе,
в котором пан Муссялович
просил ссудить его двумя тысячами рублей на самый короткий срок.
Пан Муссялович действительно прислал чрезвычайно длинное и витиеватое, по своему обыкновению,
письмо,
в котором
просил ссудить его тремя рублями.
Приходский дьякон получил от самого Пантелея Еремеича
письмо,
в котором тот извещал его о своем намерении прибыть
в Бессоново и
просил его предуведомить прислугу — для устроения надлежащей встречи.
И тем же длинным, длинным манером официального изложения она сказала, что может послать Жану
письмо,
в котором скажет, что после вчерашней вспышки передумала, хочет участвовать
в ужине, но что нынешний вечер у нее уже занят, что поэтому она
просит Жана уговорить Сторешникова отложить ужин — о времени его она после условится с Жаном.
Вот, милостивый государь мой, все, что мог я припомнить касательно образа жизни, занятий, нрава и наружности покойного соседа и приятеля моего. Но
в случае, если заблагорассудите сделать из сего моего
письма какое-либо употребление, всепокорнейше
прошу никак имени моего не упоминать; ибо хотя я весьма уважаю и люблю сочинителей, но
в сие звание вступить полагаю излишним и
в мои лета неприличным. С истинным моим почтением и проч.
В самом деле, ходил по рукам список с адреса одного из его
писем: Акулине Петровне Курочкиной,
в Москве, напротив Алексеевского монастыря,
в доме медника Савельева, а вас покорнейше
прошу доставить
письмо сие А. Н. Р.
В деревнях и маленьких городках у станционных смотрителей есть комната для проезжих.
В больших городах все останавливаются
в гостиницах, и у смотрителей нет ничего для проезжающих. Меня привели
в почтовую канцелярию. Станционный смотритель показал мне свою комнату;
в ней были дети и женщины, больной старик не сходил с постели, — мне решительно не было угла переодеться. Я написал
письмо к жандармскому генералу и
просил его отвести комнату где-нибудь, для того чтоб обогреться и высушить платье.
Со мной были две красненькие ассигнации, я отдал одну ему; он тут же послал поручика за книгами и отдал ему мое
письмо к обер-полицмейстеру,
в котором я, основываясь на вычитанной мною статье,
просил объявить мне причину ареста или выпустить меня.
Надобно было положить этому конец. Я решился выступить прямо на сцену и написал моему отцу длинное, спокойное, искреннее
письмо. Я говорил ему о моей любви и, предвидя его ответ, прибавлял, что я вовсе его не тороплю, что я даю ему время вглядеться, мимолетное это чувство или нет, и
прошу его об одном, чтоб он и Сенатор взошли
в положение несчастной девушки, чтоб они вспомнили, что они имеют на нее столько же права, сколько и сама княгиня.
Огарев сам свез деньги
в казармы, и это сошло с рук. Но молодые люди вздумали поблагодарить из Оренбурга товарищей и, пользуясь случаем, что какой-то чиновник ехал
в Москву,
попросили его взять
письмо, которое доверить почте боялись. Чиновник не преминул воспользоваться таким редким случаем для засвидетельствования всей ярости своих верноподданнических чувств и представил
письмо жандармскому окружному генералу
в Москве.
Это было варварство, и я написал второе
письмо к графу Апраксину,
прося меня немедленно отправить, говоря, что я на следующей станции могу найти приют. Граф изволили почивать, и
письмо осталось до утра. Нечего было делать; я снял мокрое платье и лег на столе почтовой конторы, завернувшись
в шинель «старшого», вместо подушки я взял толстую книгу и положил на нее немного белья.
Как ни был прост мой письменный ответ, консул все же перепугался: ему казалось, что его переведут за него, не знаю, куда-нибудь
в Бейрут или
в Триполи; он решительно объявил мне, что ни принять, ни сообщить его никогда не осмелится. Как я его ни убеждал, что на него не может пасть никакой ответственности, он не соглашался и
просил меня написать другое
письмо.
Сейчас написал я к полковнику
письмо,
в котором
просил о пропуске тебе, ответа еще нет. У вас это труднее будет обделать, я полагаюсь на маменьку. Тебе счастье насчет меня, ты была последней из моих друзей, которого я видел перед взятием (мы расстались с твердой надеждой увидеться скоро,
в десятом часу, а
в два я уже сидел
в части), и ты первая опять меня увидишь. Зная тебя, я знаю, что это доставит тебе удовольствие, будь уверена, что и мне также. Ты для меня родная сестра.
«…Я не могу долго пробыть
в моем положении, я задохнусь, — и как бы ни вынырнуть, лишь бы вынырнуть. Писал к Дубельту (
просил его, чтоб он выхлопотал мне право переехать
в Москву). Написавши такое
письмо, я делаюсь болен, on se sent flétri. [чувствуешь себя запятнанным (фр.).] Вероятно, это чувство, которое испытывают публичные женщины, продаваясь первые раза за деньги…»
В Петербурге, погибая от бедности, он сделал последний опыт защитить свою честь. Он вовсе не удался. Витберг
просил об этом князя А. Н. Голицына, но князь не считал возможным поднимать снова дело и советовал Витбергу написать пожалобнее
письмо к наследнику с просьбой о денежном вспомоществовании. Он обещался с Жуковским похлопотать и сулил рублей тысячу серебром. Витберг отказался.
В конце
письма «вельможа» с большим вниманием входит
в положение скромного чиновника, как человека семейного, для которого перевод сопряжен с неудобствами, но с тем вместе указывает, что новое назначение открывает ему широкие виды на будущее, и
просит приехать как можно скорее…
На другой день Харитина получила от мужа самое жалкое
письмо. Он униженно
просил прощения и умолял навестить его. Харитина разорвала
письмо и не поехала
в острог. Ее теперь больше всего интересовала затея женить доктора на Агнии. Серафима отнеслась к этой комбинации совершенно равнодушно и только заметила...
Она недавно еще отослала
в монастырь две теплых бараньи шубы и деньги с
письмом к отцу Памфилию,
прося его облегчить по возможности участь обоих слепцов.
И по выходе замуж она сдерживает свое обещание: когда муж
попросил у ней денег, она уехала к папеньке, а мужу, прислала
письмо,
в котором, между прочим, излагалась такая философия: «Что я буду значить, когда у меня не будет денег? — тогда я ничего не буду значить!
— А вот что, батюшка, — разгорячилась Лизавета Прокофьевна, — мы вот все заметили, сидим здесь и хвалимся пред ним, а вот он сегодня
письмо получил от одного из них, от самого-то главного, угреватого, помнишь, Александра? Он прощения
в письме у него
просит, хоть и по своему манеру, и извещает, что того товарища бросил, который его поджигал-то тогда, — помнишь, Александра? — и что князю теперь больше верит. Ну, а мы такого
письма еще не получали, хоть нам и не учиться здесь нос-то пред ним подымать.
— Не совсем, многоуважаемый князь, — не без злости ответил Лебедев, — правда, я хотел было вам вручить, вам,
в ваши собственные руки, чтоб услужить… но рассудил лучше там услужить и обо всем объявить благороднейшей матери… так как и прежде однажды
письмом известил, анонимным; и когда написал давеча на бумажке, предварительно,
прося приема,
в восемь часов двадцать минут, тоже подписался: «Ваш тайный корреспондент»; тотчас допустили, немедленно, даже с усиленною поспешностью задним ходом… к благороднейшей матери.
Но подобно тому французу-семинаристу, о котором только что напечатан был анекдот и который нарочно допустил посвятить себя
в сан священника, нарочно сам
просил этого посвящения, исполнил все обряды, все поклонения, лобызания, клятвы и пр., чтобы на другой же день публично объявить
письмом своему епископу, что он, не веруя
в бога, считает бесчестным обманывать народ и кормиться от него даром, а потому слагает с себя вчерашний сан, а
письмо свое печатает
в либеральных газетах, — подобно этому атеисту, сфальшивил будто бы
в своем роде и князь.
— Если вы говорите, — начала она нетвердым голосом, — если вы сами верите, что эта… ваша женщина… безумная, то мне ведь дела нет до ее безумных фантазий…
Прошу вас, Лев Николаич, взять эти три
письма и бросить ей от меня! И если она, — вскричала вдруг Аглая, — если она осмелится еще раз мне прислать одну строчку, то скажите ей, что я пожалуюсь отцу и что ее сведут
в смирительный дом…
Тогда же
попросил он
в письме Глафиру Петровну вернуться
в Лаврики и отправил на ее имя доверенность; Глафира Петровна
в Лаврики не вернулась и сама припечатала
в газетах об уничтожении доверенности, что было совершенно излишне.