На старом кладбище в сырые осенние ночи загорались синие огни, а в часовне сычи кричали так пронзительно и звонко, что от криков
проклятой птицы даже у бесстрашного кузнеца сжималось сердце.
— Терпеть не могу эту
проклятую птицу, — ворчал он, заряжая винтовку. — Хлопот с ней не оберешься, да еще полезай за ней в воду. Как раз утонешь. Да и вкусу настоящего в дикой утке никакого нет. Травой да тиной пахнет…
Мельник подошел к своей мельнице, а мельница вся в росе, и месяц светит, и лес стоит и сверкает, и бугай,
проклятая птица, бухает в очеретах, не спит, будто поджидает кого, будто кого выкликает из омута…
Неточные совпадения
Выступление. — Отравление. — Противоядие. — Река Дунца. — Уборка. — Уборка рыбы в истоках реки
птицами и зверями. —
Проклятое место. — Признаки непогоды. — Пурга. — Перевал Терпения
— А, вот каким голосом запел, немец
проклятый! Теперь я знаю, что делать. Вези меня сей же час на себе, слышишь, неси, как
птица!
Когда я сорву с тебя
проклятую маску и когда все узнают, что ты за
птица, ты полетишь у меня с седьмого неба вниз головой в такую яму, из которой не вытащит тебя сама нечистая сила!
Он пошел с пригорка, а Харько все-таки посвистал еще, хоть и тише… Пошел мельник мимо вишневых садов, глядь — опять будто две больших
птицы порхнули в траве, и опять в тени белеет высокая смушковая шапка да девичья шитая сорочка, и кто-то чмокает так, что в кустах отдается… Тьфу ты пропасть! Не стал уж тут мельник и усовещивать
проклятого парня, — боялся, что тот ему ответит как раз по-прошлогоднему… И подошел наш Филипп тихими шагами к вдовиному перелазу.
Осудить себя за чувство к Цезарине, задушить его, выгнать его вон из сердца, — но опять-таки возможно ли это, когда это чувство, Бог весть как и когда, незаметно и невольно, но так могуче овладело им, когда из-за него он всю будущность, всю жизнь свою поставил уже на карту, когда бесповоротно сказано себе: «aut Caesar, aut nihil», когда наконец и теперь, после этой записки, после всех колючих укоров совести, после сознания своей неправоты, это
проклятое чувство наперекор всему — и рассудку, и долгу, и совести, — вот так и взмывает его душу, как
птицу в ясную высь, в неизвестную даль и все заглушает, все уничтожает собою.
Гуся не охаешь,
птица добрая, да расходу много
проклятая требует, обжорлива очень.