Неточные совпадения
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка
на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить
ходили, а комар у пошехонца
на носу сидел, потом батьку
на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху
на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого выйдет.
Так они
прошли первый ряд. И длинный ряд этот показался особенно труден Левину; но зато, когда ряд был дойден, и Тит, вскинув
на плечо косу, медленными шагами пошел заходить по следам, оставленным его каблуками по прокосу, и Левин точно так же пошел по своему прокосу. Несмотря
на то, что пот катил градом по его лицу и капал с
носа и вся спина его была мокра, как вымоченная в воде, — ему было очень хорошо. В особенности радовало его то, что он знал теперь, что выдержит.
Нужно заметить, что у некоторых дам, — я говорю у некоторых, это не то, что у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий
нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять в то время, когда она будет
проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», — а
на лицо, волосы,
нос, лоб даже не взглянут, если же и взглянут, то как
на что-то постороннее.
Во время покосов не глядел он
на быстрое подыманье шестидесяти разом кос и мерное с легким шумом паденье под ними рядами высокой травы; он глядел вместо того
на какой-нибудь в стороне извив реки, по берегам которой
ходил красноносый, красноногий мартын — разумеется, птица, а не человек; он глядел, как этот мартын, поймав рыбу, держал ее впоперек в
носу, как бы раздумывая, глотать или не глотать, и глядя в то же время пристально вздоль реки, где в отдаленье виден был другой мартын, еще не поймавший рыбы, но глядевший пристально
на мартына, уже поймавшего рыбу.
Самгин взглянул направо, налево, людей нигде не было,
ходили три курицы, сидела
на траве шершавая собака, внимательно разглядывая что-то под
носом у себя.
Но у него оказался излишек от взятой из дома суммы. Крестясь поминутно, он вышел из церкви и
прошел в слободу, где оставил и излишек, и пришел домой «веселыми ногами», с легким румянцем
на щеках и
на носу.
У него был
на носу пенсне; но он тотчас же, как завидел меня, стянул его с
носа (очевидно, для учтивости) и, вежливо приподняв рукой свой цилиндр, но, впрочем, не останавливаясь, проговорил мне, изящно улыбаясь: «Ha, bonsoir» [А, добрый вечер (франц.).] — и
прошел мимо
на лестницу.
Лодки эти превосходны в морском отношении:
на них одна длинная мачта с длинным парусом. Борты лодки, при боковом ветре, идут наравне с линией воды, и
нос зарывается в волнах, но лодка держится, как утка; китаец лежит и беззаботно смотрит вокруг.
На этих больших лодках рыбаки выходят в море, делая значительные переходы. От Шанхая они
ходят в Ниппо, с товарами и пассажирами, а это составляет, кажется, сто сорок морских миль, то есть около двухсот пятидесяти верст.
Тагалы нехороши собой: лица большею частью плоские, овальные,
нос довольно широкий, глаза небольшие, цвет кожи не чисто смуглый. Они стригутся по-европейски, одеваются в бумажные панталоны, сверху выпущена бумажная же рубашка; у франтов кисейная с вышитою
на европейский фасон манишкой. В шляпах большое разнообразие: много соломенных, но еще больше европейских, шелковых, особенно серых. Метисы
ходят в таком же или уже совершенно в европейском платье.
Он поднял ружье и стал целиться, но в это время тигр перестал реветь и шагом пошел
на увал в кусты. Надо было воздержаться от выстрела, но Дерсу не сделал этого. В тот момент, когда тигр был уже
на вершине увала, Дерсу спустил курок. Тигр бросился в заросли. После этого Дерсу продолжал свой путь. Дня через четыре ему случилось возвращаться той же дорогой.
Проходя около увала, он увидел
на дереве трех ворон, из которых одна чистила
нос о ветку.
Овсяников всегда спал после обеда,
ходил в баню по субботам, читал одни духовные книги (причем с важностью надевал
на нос круглые серебряные очки), вставал и ложился рано.
Он
ходил необыкновенно проворно и словно все подпрыгивал
на ходу, беспрестанно нагибался, срывал какие-то травки, совал их за пазуху, бормотал себе что-то под
нос и все поглядывал
на меня и
на мою собаку, да таким пытливым, странным взглядом.
Матушка морщится; не нравятся ей признания жениха. В халате
ходит,
на гитаре играет, по трактирам шляется… И так-таки прямо все и выкладывает, как будто иначе и быть не должно. К счастью, входит с подносом Конон и начинает разносить чай. При этом ложки и вообще все чайное серебро (сливочник, сахарница и проч.) подаются украшенные вензелем сестрицы: это, дескать, приданое! Ах, жалко, что самовар серебряный не догадались подать — это бы еще больше в
нос бросилось!
— А вот к кому
ходит дьяк! — сказала баба с фиолетовым
носом, указывая
на ткачиху.
Образ отца сохранился в моей памяти совершенно ясно: человек среднего роста, с легкой наклонностью к полноте. Как чиновник того времени, он тщательно брился; черты его лица были тонки и красивы: орлиный
нос, большие карие глаза и губы с сильно изогнутыми верхними линиями. Говорили, что в молодости он был похож
на Наполеона Первого, особенно когда надевал по — наполеоновски чиновничью треуголку. Но мне трудно было представить Наполеона хромым, а отец всегда
ходил с палкой и слегка волочил левую ногу…
Однажды, когда он спал после обеда в кухне
на полатях, ему накрасили лицо фуксином, и долго он
ходил смешной, страшный: из серой бороды тускло смотрят два круглых пятна очков, и уныло опускается длинный багровый
нос, похожий
на язык.
Иногда по двору
ходил, прихрамывая, высокий старик, бритый, с белыми усами, волосы усов торчали, как иголки. Иногда другой старик, с баками и кривым
носом, выводил из конюшни серую длинноголовую лошадь; узкогрудая,
на тонких ногах, она, выйдя
на двор, кланялась всему вокруг, точно смиренная монахиня. Хромой звонко шлепал ее ладонью, свистел, шумно вздыхал, потом лошадь снова прятали в темную конюшню. И мне казалось, что старик хочет уехать из дома, но не может, заколдован.
Гагары почти не могут
ходить, а могут только присесть
на свои ноги и то
на мели, отчего получают странную посадку, ибо сидят, запрокинувшись назад, в полустоячем положении, подняв свой острый
нос кверху.
Обед вышел поздний и
прошел так же натянуто, как и начался. Лука Назарыч вздыхал, морщил брови и молчал.
На дворе уже спускался быстрый весенний вечер, и в открытую форточку потянуло холодком. Катря внесла зажженные свечи и подставила их под самый
нос Луке Назарычу.
Синева почти
сошла с него, оставшись только кое-где
на висках,
на носу и между глаз пестрыми, неровными, змеистыми пятнами.
Признаюсь откровенно, при этом известии что-то мягкое
прошло по моей душе, как будто до такой степени пахнуло туда весной, что даже
нос мой совершенно явственно обонял этот милый весенний запах, который всегда действует
на меня весело.
Ближе к кабинету
ходил другой молодой человек, тоже в вицмундире, с тонкими, но сонными чертами лица и с двойным лорнетом
на носу.
— Нет, теперь нет. Не послать ли за ней? Евсей! Опять заснул: смотри, там мою шинель у тебя под
носом украдут!
Сходи скорее ко мне, спроси там у Василья толстую тетрадь, что лежит в кабинете
на бюро, и принеси сюда.
Крепкий, белый парень, кудрявый, с ястребиным
носом и серыми, умными глазами
на круглом лице, Фома был не похож
на мужика, — если бы его хорошо одеть, он
сошел бы за купеческого сына из хорошей семьи. Это был человек сумрачный, говорил мало, деловито. Грамотный, он вел счета подрядчика, составлял сметы, умел заставить товарищей работать успешно, но сам работал неохотно.
Жихарев беспокойно
ходит вокруг стола, всех угощая, его лысый череп склоняется то к тому, то к другому, тонкие пальцы все время играют. Он похудел, хищный
нос его стал острее; когда он стоит боком к огню,
на щеку его ложится черная тень
носа.
Гость ревниво осмотрел его и остался доволен — парень не понравился ему. Коренастый, краснощёкий, в синей рубахе, жилете и шароварах за сапоги, он казался грубым, тяжёлым, похожим
на кучера. Всё время поправлял рыжеватые курчавые волосы, карие глаза его беспокойно бегали из стороны в сторону, и по лицу
ходили какие-то тени, а
нос сердито шмыгал, вдыхая воздух. Он сидел
на сундуке, неуклюже двигая ногами, и смотрел то
на них, то
на гостя каким-то неприятным, недоумевающим взглядом.
Он никуда не
ходил, но иногда к нему являлся Сухобаев; уже выбранный городским головой, он кубарем вертелся в своих разраставшихся делах, стал ещё тоньше, острее, посапывал, широко раздувая ноздри хрящеватого
носа, и не жаловался уже
на людей, а говорил о них приглушённым голосом, часто облизывая губы, — слушать его непримиримые, угрожающие слова было неприятно и тяжело.
— Да и гости такие, что нам
носу нельзя показать, и баушка запирает нас всех
на ключ в свою комнату. Вот тебе и гости… Недавно Порфир Порфирыч был с каким-то горным инженером, ну, пили, конечно, а потом как инженер-то принялся по всем комнатам
на руках
ходить!.. Чистой театр… Ей-богу! Потом какого-то адвоката привозили из городу, тоже Порфир Порфирыч, так тово уж прямо
на руках вынесли из повозки, да и после добудиться не могли: так сонного и уволокли опять в повозку.
Все унывают, все повесивши
нос ходят, и в то же время все исполнены надеждой и чуть что, так
на стену и лезут.
И вот Илья начал торговать. С утра до вечера он
ходил по улицам города с ящиком
на груди и, подняв
нос кверху, с достоинством поглядывал
на людей. Нахлобучив картуз глубоко
на голову, он выгибал кадык и кричал молодым, ломким голосом...
Присмотревшись к жизни Лунёва, он взял
на себя обязанности Гаврика — ставил самовары, убирал магазин и комнату,
ходил в трактир за обедом и всегда мурлыкал себе под
нос акафисты.
Гавриловна. То-то вот и есть! Стало быть, их пожалеть надо, а не то что обижать
на каждом шагу. А то
на что это похоже! Уж им и веры нет, словно они и не люди! Только куда девка
нос высунула, так уж сторожа и
ходят.
На ходу он что-то бормотал себе под
нос и снимал меховую оленью шапку собственной работы, в которой
ходил и зиму и лето.
Бурая кобылка обыкновенно подходила как будто по своему делу и
проходила мимо самого
носа мерина, не глядя
на него, так что он решительно не знал, сердиться или нет, и это было действительно смешно.
И вот семнадцатая по счету с утра брамапутра, любимая хохлатка,
ходила по двору, и ее рвало. «Эр…pp… урл…урл го-го-го», — выделывала хохлатка и закатывала грустные глаза
на солнце так, как будто видела его в последний раз. Перед
носом курицы
на корточках плясал член артели Матрешка с чашкой воды.
Единственный физический изъян его была близорукость, которую он сам развил себе очками, и теперь уже не мог
ходить без пенснэ, которое уже прокладывало черточки
на верху горбинки его
носа.
Ходила, держа голову неподвижно, и хотя
на носу её красовались очки с толстыми стёклами, она жила наощупь, тыкая в пол палкой, простирая правую руку вперёд.
Тут я вышел из оцепенения и взялся за ее пульс. В холодной руке его не было. Лишь после нескольких секунд нашел я чуть заметную редкую волну. Она
прошла… потом была пауза, во время которой я успел глянуть
на синеющие крылья
носа и белые губы… Хотел уже сказать: конец… по счастью, удержался… Опять
прошла ниточкой волна.
Нелепые картины рисовались мне. Вот солдата начинает трясти. Сперва он
ходит, рассказывает про Керенского и фронт, потом становится все тише. Ему уже не до Керенского. Солдат лежит
на ситцевой подушке и бредит. У него — 40. Вся деревня навещает солдата. А затем солдат лежит
на столе под образами с заострившимся
носом.
Проходя мимо «рыбацкой слободки», каждый воспитанник непременно зажимал крепко
нос и
на несколько секунд затаивал дыхание.
— Ведь вишь, — сказал, между прочим, Ипатов, прислушиваясь к завываньям ветра, — какие ноты выводит! Лето-то уж давно
прошло; вот и осень
проходит, вот и зима
на носу. Опять завалит кругом сугробами. Хоть бы поскорее снег выпал. А то в сад выйдешь, тоска нападет… Словно развалина какая-то. Деревья ветками стучат… Да,
прошли красные дни!
Другой бы
на моем месте упал духом; но ты знаешь меня: я не люблю хандрить и
ходить повеся
нос, но умею всегда приискать какое-нибудь развлечение, которым нынче и служит для меня милашка — Мамилова.
Оставшись один, Хозаров целый почти час
ходил, задумавшись, по комнате; потом прилег
на диван, снова встал, выкурил трубку и выпил водки. Видно, ему было очень скучно: он взял было журнал, но недолго начитал. «Как глупо нынче пишут, каких-то уродов выводят
на сцену!» — произнес он как бы сам с собою, оттолкнул книгу и потом решился заговорить с половым; но сей последний, видно, был человек неразговорчивый; вместо ответа он что-то пробормотал себе под
нос и ушел. Хозаров решительно не знал, как убить время.
Так я прожил до девятнадцати лет и был здоров столь ужасно, что со мною стали обмороки и кровь
носом ишла. Тогда маменька стали подумывать меня женить, чтобы не начал
на Секеренский завод
ходить или не стал с перекрещенками баловаться.
К этим неразлучным друзьям присоединился высокий рыжий хохол Середа, бог знает, какими ветрами занесенный
на Урал; он молча
ходил за Кривополовым и Дружковым, пил, если приглашали, и под
нос себе мурлыкал какую-то хохлацкую песенку.
— Конечно, я… впрочем, я майор. Мне
ходить без
носа, согласитесь, это неприлично. Какой-нибудь торговке, которая продает
на Воскресенском мосту очищенные апельсины, можно сидеть без
носа; но, имея в виду получить… притом будучи во многих домах знаком с дамами: Чехтарева, статская советница, и другие… Вы посудите сами… я не знаю, милостивый государь… (При этом майор Ковалев пожал плечами.) Извините… если
на это смотреть сообразно с правилами долга и чести… вы сами можете понять…
Бедный Ковалев чуть не
сошел с ума. Он не знал, как и подумать о таком странном происшествии. Как же можно, в самом деле, чтобы
нос, который еще вчера был у него
на лице, не мог ездить и
ходить, — был в мундире! Он побежал за каретою, которая, к счастию, проехала недалеко и остановилась перед Казанским собором.
Сом же представлял из себя огромного черного пса
на длинных ногах и с хвостом, жестким, как палка. За обедом и за чаем он обыкновенно
ходил молча под столом и стучал хвостом по сапогам и по ножкам стола. Это был добрый, глупый пес, но Никитин терпеть его не мог за то, что он имел привычку класть свою морду
на колени обедающим и пачкать слюною брюки. Никитин не раз пробовал бить его по большому лбу колодкой ножа, щелкал по
носу, бранился, жаловался, но ничто не спасало его брюк от пятен.
Сашка презрительно шморгнул
носом и
прошел за перегородку, где слышалось тяжелое дыханье отца, Ивана Саввича. Ему всегда было холодно, и он старался согреться, сидя
на раскаленной лежанке и подкладывая под себя руки ладонями книзу.
Проходя через гостиную, дворецкий для порядка переставил колокольчик с одного стола
на другой, втихомолочку высморкал в зале свой утиный
нос и вышел в переднюю.