Неточные совпадения
Когда она думала о Вронском, ей представлялось, что он не любит ее, что он уже начинает тяготиться ею, что она не может предложить ему себя, и чувствовала враждебность
к нему зa это. Ей казалось, что те слова, которые она сказала мужу и которые она беспрестанно повторяла в своем воображении, что она их сказала всем и что все их слышали. Она не могла решиться взглянуть в глаза тем, с кем она жила. Она не могла решиться позвать девушку и еще меньше
сойти вниз и увидать
сына и гувернантку.
Знаю только то, что он с пятнадцатого года стал известен как юродивый, который зиму и лето
ходит босиком, посещает монастыри, дарит образочки тем, кого полюбит, и говорит загадочные слова, которые некоторыми принимаются за предсказания, что никто никогда не знал его в другом виде, что он изредка хаживал
к бабушке и что одни говорили, будто он несчастный
сын богатых родителей и чистая душа, а другие, что он просто мужик и лентяй.
— А поворотись-ка,
сын! Экой ты смешной какой! Что это на вас за поповские подрясники? И эдак все
ходят в академии? — Такими словами встретил старый Бульба двух
сыновей своих, учившихся в киевской бурсе и приехавших домой
к отцу.
Не стану теперь описывать, что было в тот вечер у Пульхерии Александровны, как воротился
к ним Разумихин, как их успокоивал, как клялся, что надо дать отдохнуть Роде в болезни, клялся, что Родя придет непременно, будет
ходить каждый день, что он очень, очень расстроен, что не надо раздражать его; как он, Разумихин, будет следить за ним, достанет ему доктора хорошего, лучшего, целый консилиум… Одним словом, с этого вечера Разумихин стал у них
сыном и братом.
После обыкновенного приступа, [Приступ — здесь: вступление.] он объявлял ему, что подозрения насчет участия моего в замыслах бунтовщиков,
к несчастию, оказались слишком основательными, что примерная казнь должна была бы меня постигнуть, но что государыня, из уважения
к заслугам и преклонным летам отца, решилась помиловать преступного
сына и, избавляя его от позорной казни, повелела только
сослать в отдаленный край Сибири на вечное поселение.
Он отправлялся на несколько мгновений в сад, стоял там как истукан, словно пораженный несказанным изумлением (выражение изумления вообще не
сходило у него с лица), и возвращался снова
к сыну, стараясь избегать расспросов жены.
Он даже повторял эти, иногда тупые или бессмысленные, выходки и, например, в течение нескольких дней, ни
к селу ни
к городу, все твердил: «Ну, это дело девятое!» — потому только, что
сын его, узнав, что он
ходил к заутрене, употребил это выражение.
— Ах, дай Бог: умно бы сделали! Вы хуже Райского в своем роде, вам бы нужнее был урок. Он артист, рисует, пишет повести. Но я за него не боюсь, а за вас у меня душа не покойна. Вон у Лозгиных младший
сын, Володя, — ему четырнадцать лет — и тот вдруг объявил матери, что не будет
ходить к обедне.
Умер у бабы
сын, мать отстала от работы, сидела в углу как убитая, Марфенька каждый день
ходила к ней и сидела часа по два, глядя на нее, и приходила домой с распухшими от слез глазами.
И вот восходит
к Богу диавол вместе с
сынами Божьими и говорит Господу, что
прошел по всей земле и под землею.
Платья не пропали даром: хозяйкин
сын повадился
ходить к управляющему и, разумеется, больше говорил с дочерью, чем с управляющим и управляющихой, которые тоже, разумеется, носили его на руках. Ну, и мать делала наставления дочери, все как следует, — этого нечего и описывать, дело известное.
Тем не менее на первый раз она решилась быть снисходительною. Матренку
сослали на скотную и, когда она оправилась, возвратили в девичью. А приблудного
сына окрестили, назвали Макаром (всех приблудных называли этим именем) и отдали в деревню
к бездетному мужику «в дети».
Но Федос, сделавши экскурсию, засиживался дома, и досада
проходила.
К тому же и из Белебея бумага пришла, из которой было видно, что Федос есть действительный, заправский Федос, тетеньки Поликсены Порфирьевны
сын, так что и с этой стороны сомнения не было.
Словом сказать, мы целый час провели и не заметили, как время
прошло.
К сожалению, раздалось призывное: pst! — и Струнников стремительно вскочил и исчез. Мы, с своей стороны, покинули Эвиан и, переезжая на пароходе, рассуждали о том, как приятно встретить на чужбине соотечественника и какие быстрые успехи делает Россия, наглядно доказывая, что в качестве «гарсонов»
сыны ее в грязь лицом не ударят.
После святок мать отвела меня и Сашу,
сына дяди Михаила, в школу. Отец Саши женился, мачеха с первых же дней невзлюбила пасынка, стала бить его, и, по настоянию бабушки, дед взял Сашу
к себе. В школу мы
ходили с месяц времени, из всего, что мне было преподано в ней, я помню только, что на вопрос: «Как твоя фамилия?» — нельзя ответить просто: «Пешков», — а надобно сказать: «Моя фамилия — Пешков». А также нельзя сказать учителю: «Ты, брат, не кричи, я тебя не боюсь…»
Веселенький деревенский домик полковника, освещенный солнцем, кажется, еще более обыкновенного повеселел. Сам Михайло Поликарпыч, с сияющим лицом, в своем домашнем нанковом сюртуке,
ходил по зале:
к нему вчера только приехал
сын его, и теперь, пока тот спал еще, потому что всего было семь часов утра, полковник разговаривал с Ванькой, у которого от последней, вероятно, любви его появилось даже некоторое выражение чувств в лице.
— А вот что такое военная служба!.. — воскликнул Александр Иванович, продолжая
ходить и подходя по временам
к водке и выпивая по четверть рюмки. — Я-с был девятнадцати лет от роду, титулярный советник, чиновник министерства иностранных дел, но когда в двенадцатом году моей матери объявили, что я поступил солдатом в полк, она встала и перекрестилась: «Благодарю тебя, боже, — сказала она, — я узнаю в нем
сына моего!»
Князь, который до сих пор, как уже упомянул я, ограничивался в сношениях с Николаем Сергеичем одной сухой, деловой перепиской, писал
к нему теперь самым подробным, откровенным и дружеским образом о своих семейных обстоятельствах: он жаловался на своего
сына, писал, что
сын огорчает его дурным своим поведением; что, конечно, на шалости такого мальчика нельзя еще смотреть слишком серьезно (он, видимо, старался оправдать его), но что он решился наказать
сына, попугать его, а именно:
сослать его на некоторое время в деревню, под присмотр Ихменева.
Стала она сначала
ходить к управительше на горькую свою долю жаловаться, а управительшин-то
сын молодой да такой милосердый, да добрый; живейшее, можно сказать, участие принял. Засидится ли она поздно вечером — проводить ее пойдет до дому; сено ли у пономаря все выдет — у отца сена выпросит, ржицы из господских анбаров отсыплет — и все это по сердолюбию; а управительша, как увидит пономарицу, все плачет, точно глаза у ней на мокром месте.
— А! вы здесь? — изредка говорит ему,
проходя мимо, директор, который знает его отца и не прочь оказать протекцию
сыну, — это очень любезно с вашей стороны. Скоро мы и для вас настоящее дело найдем,
к месту вас пристроим! Я вашу записку читал… сделана умно, но, разумеется, молодо. Рассуждений много, теория преобладает — сейчас видно, что школьная скамья еще не простыла… ну-с, а покуда прощайте!
Вообще ему стало житься легче с тех пор, как он решился шутить. Жену он с утра прибьет, а потом целый день ее не видит и не интересуется знать, где она была. Старикам и в ус не дует; сам поест, как и где попало, а им денег не дает.
Ходил отец
к городничему, опять просил
сына высечь, но времена уж не те. Городничий — и тот полюбил Гришку.
К объяснению всего этого
ходило, конечно, по губернии несколько темных и неопределенных слухов, вроде того, например, как чересчур уж хозяйственные в свою пользу распоряжения по одному огромному имению, находившемуся у князя под опекой; участие в постройке дома на дворянские суммы, который потом развалился; участие будто бы в Петербурге в одной торговой компании, в которой князь был распорядителем и в которой потом все участники потеряли безвозвратно свои капиталы; отношения князя
к одному очень важному и значительному лицу, его прежнему благодетелю, который любил его, как родного
сына, а потом вдруг удалил от себя и даже запретил называть при себе его имя, и, наконец, очень тесная дружба с домом генеральши, и ту как-то различно понимали: кто обращал особенное внимание на то, что для самой старухи каждое слово князя было законом, и что она, дрожавшая над каждой копейкой, ничего для него не жалела и, как известно по маклерским книгам, лет пять назад дала ему под вексель двадцать тысяч серебром, а другие говорили, что m-lle Полина дружнее с князем, чем мать, и что, когда он приезжал, они, отправив старуху спать, по нескольку часов сидят вдвоем, затворившись в кабинете — и так далее…
Я так оробел, сам не знаю чего, что сказал лакею, чтоб он не докладывал генералу, а что я
пройду прежде
к генеральскому
сыну.
В самом деле, ведь стоит только вдуматься в положение каждого взрослого, не только образованного, но самого простого человека нашего времени, набравшегося носящихся в воздухе понятий о геологии, физике, химии, космографии, истории, когда он в первый раз сознательно отнесется
к тем, в детстве внушенным ему и поддерживаемым церквами, верованиям о том, что бог сотворил мир в шесть дней; свет прежде солнца, что Ной засунул всех зверей в свой ковчег и т. п.; что Иисус есть тоже бог-сын, который творил всё до времени; что этот бог
сошел на землю за грех Адама; что он воскрес, вознесся и сидит одесную отца и придет на облаках судить мир и т. п.
Передонов выбирал родителей, что попроще: придет, нажалуется на мальчика, того высекут, — и Передонов доволен. Так нажаловался он прежде всего на Иосифа Крамаренка его отцу, державшему в городе пивной завод, — сказал, что Иосиф шалит в церкви. Отец поверил и наказал
сына. Потом та же участь постигла еще нескольких других.
К тем, которые, по мнению Передонова, стали бы заступаться за
сыновей, он и не
ходил: еще пожалуются в округ.
Вскоре
к дяде Марку стали
ходить гости: эта, обыкновенная, Горюшина, откуда-то выгнанный
сын соборного дьякона, горбун Сеня Комаровский, а позднее
к ним присоединились угреватый и вихрастый Цветаев, служивший в земстве, лысый, весь вытертый и большеносый фельдшер Рогачев да племянница второго соборного попа Капитолина Галатская, толстая, с красным, в малежах [Чаще называют матежами — род крупных, желтоватых веснушек или пятен, особенно, у беременных женщин — Ред.], лицом, крикливая и бурная.
Окончив куренье, Алексей Абрамович обращался
к управителю, брал у него из рук рапортичку и начинал его ругать не на живот, а на смерть, присовокупляя всякий раз, что «кончено, что он его знает, что он умеет учить мошенников и для примера справедливости отдаст его
сына в солдаты, а его заставит
ходить за птицами!» Была ли это мера нравственной гигиены вроде ежедневных обливаний холодной водой, мера, посредством которой он поддерживал страх и повиновение своих вассалов, или просто патриархальная привычка — в обоих случаях постоянство заслуживало похвалы.
Приезжал из Сольвычегодского уезда по зимам, за тысячу верст, на оленях, его отец-зырянин, совершенный дикарь, останавливался за заставой на всполье, в сорокаградусные морозы, и
сын ходил к нему ночевать и есть сырое мороженое оленье мясо.
Последние слова
сына, голос, каким были они произнесены, вырвали из отцовского сердца последнюю надежду и окончательно его сломили. Он закрыл руками лицо, сделал безнадежный жест и безотрадным взглядом окинул Оку, лодки, наконец, дом и площадку. Взгляд его остановился на жене… Первая мысль старушки, после того как
прошел страх, была отыскать Ванюшу, который не пришел
к завтраку.
Почти половина лета
прошла тихо и мирно, может быть, так
прошла бы и вся жизнь, но во время кратких отлучек
сына из дому его отец снова начал приставать
к снохе; она противилась назойливости распущенного старика, и это разозлило его — слишком внезапно было прервано его наслаждение молодым телом, и вот он решил отомстить женщине.
Я видела русских и не жила уже с французами; но когда
прошел весь день и вся ночь в тщетном ожидании, что нам позволят идти далее, когда
сын мой ослабел до того, что перестал даже плакать, когда я напрасно прикладывала его
к иссохшей груди моей, то чувство матери подавило все прочие; дитя мое умирало с голода, и я не могла помочь ему!..
Благодаря собственному ружью я теперь уже мог самостоятельно
ходить на охоту, а это представлялось таким удовольствием, равного которому нет.
К этому времени у меня был уже большой друг, Костя,
сын заводского служащего, у которого было тоже свое собственное ружье. Теперь мы делали уже настоящие походы в горы втроем, главным образом, на Осиновую гору, где у Николая Матвеича был устроен собственный балаган. Это было счастливое время, о котором я и сейчас вспоминаю с большим удовольствием.
— Да? Не спорю. Но по какой вашей мужской морали
сын, идущий
к матери, должен быть схвачен? Не должны ли вы все склониться и закрыть глаза, пока он
проходит? А потом уж хватайте, там, где-нибудь, где хотите, я этого не знаю.
Он старался придумать способ
к бегству, средство, какое бы оно ни было… самое отчаянное казалось ему лучшим; так
прошел час,
прошел другой… эти два удара молотка времени сильно отозвались в его сердце; каждый свист неугомонного ветра заставлял его вздрогнуть, малейший шорох в соломе, произведенный торопливостию большой крысы или другого столь же мирного животного, казался ему топотом злодеев… он страдал, жестоко страдал! и то сказать: каждому свой черед; счастие — женщина: коли полюбит вдруг сначала, так разлюбит под конец; Борис Петрович также иногда вспоминал о своей толстой подруге… и волос его вставал дыбом: он понял молчание
сына при ее имени, он объяснил себе его трепет… в его памяти пробегали картины прежнего счастья, не омраченного раскаянием и страхом, они пролетали, как легкое дуновение, как листы, сорванные вихрем с березы, мелькая мимо нас, обманывают взор золотым и багряным блеском и упадают… очарованы их волшебными красками, увлечены невероятною мечтой, мы поднимаем их, рассматриваем… и не находим ни красок, ни блеска: это простые, гнилые, мертвые листы!..
Дни, месяцы
проходили и влюбленный Ибрагим не мог решиться оставить им обольщенную женщину. Графиня час от часу более
к нему привязывалась.
Сын их воспитывался в отдаленной провинции. Сплетни света стали утихать, и любовники начинали наслаждаться большим спокойствием, молча помня минувшую бурю и стараясь не думать о будущем.
Сойдя к себе, стоя пред окном, Артамонов задумался: нехорошо у него вышло с
сыном.
Мухоедов выпил рюмку водки, и мы вышли. Мухоедов побрел в завод, я вдоль по улице,
к небольшому двухэтажному дому, где жил о. Егор. Отворив маленькую калитку, я очутился во дворе, по которому
ходил молодой священник, разговаривая с каким-то мужиком; мужик был без шапки и самым убедительным образом упрашивал батюшку сбавить цену за венчание
сына.
Садом боярыня
прошла тихо, по направлению
к пустой бане. Во всю дорогу Марфа Андревна не говорила ни с
сыном, ни со священником и, дойдя до цели своего несколько таинственного путешествия, села на завалинку под одним из банных окон. Около нее с одной стороны присел отец Алексей, с другой — опустился было гвардейский поручик.
Не имея ни родных, ни собственного имения, я должна унижаться, чтобы получить прощение мужа. Прощения! мне просить прощения! Боже! ты знаешь дела человеческие, ты читал в моей и в его душе и ты видел, в которой хранился источник всего зла!.. (Задумывается; потом подходит медленно
к креслам и садится.) Аннушка!
ходила ли ты в дом
к Павлу Григоричу, чтоб разведывать, как я велела? тебя там любят все старые слуги!.. Ну что ты узнала о моем муже, о моем
сыне?
Когда дверь передней затворилась за кузнецом, Иван Гаврилович отправился во внутренние покои.
Проходя мимо большой залы, выходившей боковым фасом на улицу, он подошел
к окну. Ему пришла вдруг совершенно бессознательно мысль взглянуть на мину, которую сделает Силантий, получив от него такое неожиданное приказание касательно свадьбы
сына.
Мать уехала с
сыном, и через месяц мальчик выздоровел, и по округе
прошла слава о святой целебной силе старца Сергия, как его называли теперь. С тех пор не
проходило недели, чтобы
к отцу Сергию не приходили, не приезжали больные. И, не отказав одним, он не мог отказывать и другим, и накладывал руку и молился, и исцелялись многие, и слава отца Сергия распространялась дальше и дальше.
Выйдя от Фарфоровского и опять
пройдя двором и огородами и перескочив через забор, Иосаф прямо же пошел еще
к другому человечку —
сыну покойного и богатеющего купца Саввы Родионова.
Глядя на умное и выразительное лицо Гаврилова, на его до сих пор еще величественный стан, конечно, каждый бы почувствовал
к нему невольное сердечное влечение; а между тем как странно и безвестно
прошла вся жизнь этого человека: еще в чине поручика гвардии, глубоко оскорбившись за то, что обойден был ротой, он вышел в отставку и поселился в Бакалайском уезде, и с тех пор про него постоянно шла такого рода молва, что он был примерный
сын в отношении своей старушки-матери, женщины очень богатой, некогда бывшей статс-дамы, а потом безвестно проживавшей в своем Гаврилкове, и больше ничего об нем нельзя было сказать.
Он писал моряку во всяком письме, чтобы все было готово для его приезда, что он на днях едет, и нарочно оттягивал свой отъезд. Возвратившись, наконец, в свой дом на Яузе, он прервал все сношения с Марией Валериановной, строго запретил людям принимать ее или
ходить к ней в дом. «Я должен был принять такие меры, — говорил он, — для
сына; я все бы ей простил, но она женщина до того эгрированная, что может пошатнуть те фундаменты морали, которые я с таким трудом вывожу в сердце Анатоля».
Вот
проходит восемь дней,
А от войска нет вестей;
Было ль, не было ль сраженья, —
Нет Дадону донесенья.
Петушок кричит опять.
Кличет царь другую рать;
Сына он теперь меньшого
Шлет на выручку большого;
Петушок опять утих.
Снова вести нет от них!
Снова восемь дней
проходят;
Люди в страхе дни проводят;
Петушок кричит опять,
Царь скликает третью рать
И ведет ее
к востоку, —
Сам не зная, быть ли проку.
Сережка был бы —
к нему бы я
ходила,
сын твой будет —
к нему пойду…
На Воздвиженье, 14 сентября, был храмовой праздник. Лычковы, отец и
сын, еще с утра уезжали на ту сторону и вернулись
к обеду пьяные; они
ходили долго по деревне, то пели, то бранились нехорошими словами, потом подрались и пошли в усадьбу жаловаться. Сначала вошел во двор Лычков-отец с длинной осиновой палкой в руках; он нерешительно остановился и снял шапку. Как раз в это время на террасе сидел инженер с семьей и пил чай.
Яша, как послушный
сын,
ходит за ним и исполняет его приказания. Ему не нравится, что старик часто бегает
к буфету. Хоть он и боится отца, но не может удержаться от замечания.
«Я, дескать,
сошлю тебя в дальнюю деревню за скотиной
ходить, а не за
сыном моим!» Не правда ли, что здесь довольно сильно обнаруживается, как трудно человеку не принять некоторых нехороших замашек, оградить себя от некоторых излишеств,
к которым его положение дает ему повод и даже как будто некоторое право!
Ужин в молчании
прошел. По старому завету за трапезой говорить не водится… Грех… И когда встали из-за стола и Богу кресты положили, когда Фекла с дочерьми со стола принялись сбирать, обратился Трифон Лохматый
к сыну с расспросами.