Неточные совпадения
Квартирная же хозяйка его, у которой он нанимал эту
каморку с обедом и прислугой, помещалась одною лестницей ниже,
в отдельной квартире, и каждый раз, при выходе на улицу, ему непременно надо было
проходить мимо хозяйкиной кухни, почти всегда настежь отворенной на лестницу.
— Я иногда слишком уж от сердца говорю, так что Дуня меня поправляет… Но, боже мой,
в какой он
каморке живет! Проснулся ли он, однако? И эта женщина, хозяйка его, считает это за комнату? Послушайте, вы говорите, он не любит сердца выказывать, так что я, может быть, ему и надоем моими… слабостями?.. Не научите ли вы меня, Дмитрий Прокофьич? Как мне с ним? Я, знаете, совсем как потерянная
хожу.
Митя из своей
каморки, когда вызывали его,
сходил всегда вниз
в место, назначенное для свиданий.
Зато всякий раз, когда мне случалось быть
в саду, я нарочно
ходил взад и вперед вдоль фасада дома, замедлял шаги перед окном заповедной
каморки и вглядывался
в затканные паутиной стекла, скрывавшие от меня ее внутренность.
Понятно, что
в таком столпотворении разобраться было нелегко, и недели две после приезда все
ходили как потерянные. Искали и не находили; находили и опять теряли. Для взрослых помещичьих дочерей — и
в том числе для сестры Надежды — это было чистое мученье. Они рвались выезжать, мечтали порхать на балах,
в театрах, а их держали взаперти,
в вонючих
каморках, и кормили мороженою домашней провизией.
Так было
в шестидесятых годах, так было и
в семидесятых годах
в «Аду», только прежде было проще:
в «Треисподнюю» и
в «адские кузницы» пускались пары с улицы, и
в каморки ходили из зала запросто всякие гости, кому надо было уединиться.
Кириллов отворил боковую дверь
в крошечную темную комнату; из этой комнаты тремя ступенями вниз
сходили в кухню, прямо
в ту отгороженную
каморку,
в которой обыкновенно помещалась кухаркина кровать.
Он почти ничего не сказал и стал
ходить взад и вперед, из угла
в угол, по своей
каморке, больше обыкновенного топая сапогами.
Ариша
ходила всю неделю с опухшими красными глазами, а когда
в субботу вечером с прииска приехал Михалко — она лежала
в своей
каморке совсем больная.
«Ну, что ж, говорит, вот тебе
каморка, поживи у меня, только прежде
в баню
сходи».
А между тем не
проходило теперь дня, когда бы не принуждали его отправляться
в каморку и отворять заветный сундучок заветным витым ключиком…
— Теперь не узнаете. Носит подвесную бороду, а Безухий и
ходит и спит, не снимая телячьей шапки с лопастями: ухо скрывает. Длинный, худющий, черная борода… вот они сейчас перед вами ушли от меня втроем. Злые. На какой хошь фарт пойдут. Я их, по старому приятству, сюда
в каморку пускаю, пришли
в бедственном положении, пока что
в кредит доверяю. Болдохе сухими две красненьких дал… Как откажешь? Сейчас!
Говорят, что приятно дремать под шум водопада: этого я не испытал; но могу вас уверить, что, несмотря на мою усталость, не мог бы никак заснуть
в этой
каморке,
в которой пол
ходил ходуном, а стены дрожали и колебались, как будто бы от сильного землетрясения.
Сделал ли ее Лопатин? Не знаю. Вижу только, что эту женщину нельзя узнать. Что она бросила свою прежнюю жизнь — я знаю наверное. Она переехала
в какую-то
каморку, куда не пускает ни Гельфрейха, ни этого спасителя,
ходит на сеансы к нему и, кроме того, шьет. Она живет очень бедно. Она похожа теперь на пьяницу, давшего зарок не пить. Выдержит ли она его? Поможет ли ей
в этом этот сентиментальный артист, не видевший жизни, ничего
в ней не понимающий?
Все эти соображения
ходили в моей голове
в то время, как я поднимался от бабушки по парадной лестнице
в самый верхний этаж,
в свою
каморку.
Спустя час после всей этой тревоги дверь
каморки растворилась, и показался Герасим. На нем был праздничный кафтан; он вел Муму на веревочке. Ерошка посторонился и дал ему
пройти. Герасим направился к воротам. Мальчишки и все бывшие на дворе проводили его глазами молча. Он даже не обернулся, шапку надел только на улице. Гаврило послал вслед за ним того же Ерошку,
в качестве наблюдателя. Ерошка увидал издали, что он вошел
в трактир вместе с собакой, и стал дожидаться его выхода.
Сердечко Таси екнуло. Она не осмелилась, однако, ослушаться строгого директора и покорно последовала за ним.
Пройдя несколько комнат Василий Андреевич (так звали господин Орлика) толкнул какую-то дверцу, и Тася очутилась
в маленькой, полутемной
каморке с одним крошечным окошечком без стекла, выходящим
в коридор.
В ту же минуту господин Орлик вышел, не говоря ни слова: задвижка щелкнула, и Тася осталась одна-одинешенька
в своей темной
каморке.
Раздался звонок. Мужской голос спросил Елизавету Алексеевну. Ее не было дома. Гость сказал, что подождет, и
прошел в ее
каморку. Андрей Иванович оживился: ему вообще нравились знакомые Елизаветы Алексеевны, а этот, к тому же, по голосу был как будто уже знакомый Андрею Ивановичу. Он прислушался: гость сидел у стола и, видимо, читал книгу. Андрею Ивановичу не сиделось.
И накладывал он пост втрое строже, насыпал
в каморке кремней и битых стекол,
ходил по ним босыми ногами, клал тысячи по три поклонов, налагал на плечи железны вериги и прилежно читал книгу Аввы Дорофея.