Неточные совпадения
Пир кончился, расходится
Народ. Уснув, осталися
Под ивой наши странники,
И тут же спал Ионушка
Да несколько упившихся
Не
в меру мужиков.
Качаясь, Савва с Гришею
Вели домой родителя
И пели;
в чистом
воздухеНад Волгой, как набатные,
Согласные и сильные
Гремели голоса...
Чудным звоном заливается колокольчик;
гремит и становится ветром разорванный
в куски
воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства.
Когда Самгин проснулся, разбуженный железным громом, поручика уже не было
в комнате.
Гремела артиллерия, проезжая рысью по булыжнику мостовой, с громом железа как будто спорил звон колоколов, настолько мощный, что казалось — он волнует
воздух даже
в комнате. За кофе следователь объяснил, что
в городе назначен смотр артиллерии, прибывшей из Петрограда, а звонят, потому что — воскресенье, церкви зовут к поздней обедне.
В обычное время
в остроге просвистели по коридорам свистки надзирателей;
гремя железом, отворились двери коридоров и камер, зашлепали босые ноги и каблуки котов, по коридорам прошли парашечники, наполняя
воздух отвратительною вонью; умылись, оделись арестанты и арестантки и вышли по коридорам на поверку, а после поверки пошли за кипятком для чая.
Надзиратель,
гремя железом, отпер замок и, растворив дверь камеры, из которой хлынул еще более вонючий, чем
в коридоре,
воздух, крикнул...
По улицам, прохладным и влажным еще с левой стороны,
в тени, и высохшим посередине, не переставая
гремели по мостовой тяжелые воза ломовых, дребезжали пролетки, и звенели конки. Со всех сторон дрожал
воздух от разнообразного звона и гула колоколов, призывающих народ к присутствованию при таком же служении, какое совершалось теперь
в тюрьме. И разряженный народ расходился каждый по своему приходу.
Сон переносил на волю, иной раз
в просоньях казалось: фу, какие тяжелые грезы приснились — тюрьма, жандармы, и радуешься, что все это сон, а тут вдруг
прогремит сабля по коридору, или дежурный офицер отворит дверь, сопровождаемый солдатом с фонарем, или часовой прокричит нечеловечески «кто идет?», или труба под самым окном резкой «зарей» раздерет утренний
воздух…
Вдруг ему почудилось, что
в воздухе над его головою разлились какие-то дивные, торжествующие звуки; он остановился: звуки
загремели еще великолепней; певучим, сильным потоком струились они, — и
в них, казалось, говорило и пело все его счастье.
Тележка
загремела, и вскоре целое облако пыли окутало и ее, и фигуру деревенского маклера. Я сел на крыльцо, а Лукьяныч встал несколько поодаль, одну руку положив поперек груди, а другою упершись
в подбородок. Некоторое время мы молчали. На дворе была тишь; солнце стояло низко;
в воздухе чуялась вечерняя свежесть, и весь он был пропитан ароматом от только что зацветших лип.
Вероятно, он хотел сказать, что этими криками у него истерзано сердце, но, по-видимому, это-то именно обстоятельство и способно было несколько развлечь досужего и скучающего обывателя. И бедный «профессор» торопливо удалялся, еще ниже опустив голову, точно опасаясь удара; а за ним
гремели раскаты довольного смеха, и
в воздухе, точно удары кнута, хлестали все те же крики...
Большой дом, обширные комнаты, парк с густыми аллеями; летом —
воздух пропитан ароматами, парк
гремит пением птиц; зимой — деревья задумчиво помавают обнаженными вершинами, деревня утопает
в сугробах; во все стороны далеко-далеко видно.
День промелькнул незаметно, а там загорелись разноцветные фонарики, и таинственная мгла покрыла «Розу».
Гремел хор, пьяный Спирька плясал вприсядку с Мелюдэ, целовал Гамма и вообще развернулся по-купечески. Пьяный Гришук спал
в саду. Бодрствовал один Фрей, попрежнему пил и попрежнему сосал свою трубочку. Была уже полночь, когда Спирька бросил на пол хору двадцать пять рублей, обругал ни за что Гамма и заявил, что хочет дышать
воздухом.
Покрасневший, с вытянутой шеей, от чего голова стала еще более похожа на лошадиную,
загремел огромный майор на Шептуна. Все замерло. Даже поднятые розги на момент остановились
в воздухе и тихо опустились на тело.
Завод спускался вниз тремя громадными природными площадями. Во всех направлениях сновали маленькие паровозы. Показываясь на самой нижней ступени, они с пронзительным свистом летели наверх, исчезали на несколько секунд
в туннелях, откуда вырывались, окутанные белым паром,
гремели по мостам и, наконец, точно по
воздуху, неслись по каменным эстакадам, чтобы сбросить руду и кокс
в самую трубу доменной печи.
Лунёв молча кивнул ей головой, отказывая
в милостыне. По улице
в жарком
воздухе колебался шум трудового дня. Казалось, топится огромная печь, трещат дрова, пожираемые огнём, и дышат знойным пламенем.
Гремит железо — это едут ломовики: длинные полосы, свешиваясь с телег, задевают за камни мостовой, взвизгивают, как от боли, ревут, гудят. Точильщик точит ножи — злой, шипящий звук режет
воздух…
Чёрный, железный червь, с рогом на голове и тремя огненными глазами,
гремя металлом огромного тела, взвизгнул, быстро подполз к вокзалу, остановился и злобно зашипел, наполняя
воздух густым белым дыханием. Потный, горячий запах ударил
в лицо Климкова, перед глазами быстро замелькали чёрные суетливые фигурки людей.
На крыльце, дохнув свежим
воздухом и почувствовав себя на свободе, он даже действительно готов был признать себя счастливейшим смертным и потом прямо отправиться
в департамент, — как вдруг у подъезда
загремела его карета; он взглянул и все вспомнил.
От севера же, от пугливого морозного
воздуха,
в котором треск льдины вырастает
в пушечный выстрел, а падение ничтожного камня
гремит, как обвал, песня приобрела пугливую наклонность к чудовищным гиперболам, к гигантским устрашающим преувеличениям.
Заливаются исступленные флейты, ритмически мелькают
в воздухе поднятые руки, изгибаются
в плавной пляске тела,
гремят песни хора — то бешено-веселые, то полные отчаяния и ужаса.
Загремел рояль; грустный вальс из залы полетел
в настежь открытые окна, и все почему-то вспомнили, что за окнами теперь весна, майский вечер. Все почувствовали, что
в воздухе пахнет молодой листвой тополя, розами и сиренью. Рябович,
в котором под влиянием музыки заговорил выпитый коньяк, покосился на окно, улыбнулся и стал следить за движениями женщин, и ему уже казалось, что запах роз, тополя и сирени идет не из сада, а от женских лиц и платьев.
Орудия
гремели за Мукденом и бешено
гремели по всему фронту. Никогда я еще не слышал такой канонады:
в минуту было от сорока до пятидесяти выстрелов.
Воздух дрожал, выл и свистел. Повар земского отряда Ферапонт Бубенчиков сокрушенно прислушивался к завыванию резавших
воздух снарядов, ложился на землю и повторял...
— Ура-а!! — повсюду
гремело в напоенном солнцем
воздухе.
Вдруг с берега что-то свистнуло и
загремело; два огненные хвостика очертили по
воздуху полукруг, и вслед за тем
в замке что-то с ужасным шумом рухнуло; поднялись крики и стенания.
Что мне до того, что там где-то
гремят витии, кипит жизнью шумная толпа и крики победы и яростные вопли побежденных поднимаются к небу, — когда вокруг меня спит самый
воздух, и сам я кисну и буду киснуть
в этой неподвижной духоте?