Скепсис в отношении к постановке трансцендентальной
проблемы религии, к возможности особой, еще четвертой, «критики» может, однако, с большей правдоподобностью основываться на другом соображении.
Для того чтобы поставить трансцендентальную
проблему религии, нужно только не иметь никакой предубежденности, ни метафизической или спекулятивной, ни догматической, ни эмпирической: нужно смотреть на жизнь открытыми, простыми глазами и уделить всемирно-историческому факту религии то внимание, которое ему естественно принадлежит, даже хотя бы в силу ее распространенности.
В замкнутом субъективизме, имманентизме и психологизме неповинна поэтому даже и эта религия, как бы ни было скудно ее положительное учение о Боге [На это справедливо указывает Гартман, у которого вообще мы находим чрезвычайно отчетливую постановку
проблемы религии в ее общей форме: он устанавливает, что «всякий объект религиозной функции есть бог; бог есть не научное, но религиозное понятие; наука может заниматься им, лишь поскольку она есть наука о религии.
Неточные совпадения
Только новое сознание в христианстве, только понимание его как
религии не только личного, но и социального и космического преображения, т. е. усиление в христианском сознании мессианства и пророчества, может привести к разрешению мучительной
проблемы отношений человека и общества.
Но перед лицом западных христианских течений эпохи я все же чувствовал себя очень «левым», «модернистом», ставящим перед христианским сознанием новые
проблемы, исповедующим христианство как
религию свободы и творчества, а не авторитета и традиции.
Появление
религии прогресса и социализма обостряет религиозно-эсхатологическую
проблему, ставит перед христианским сознанием вопрос о религиозном смысле истории и ее завершении, служит возрождению религиозному, связанному с обетованиями и пророчествами.
[Нельзя отрицать заслуг теософии и оккультизма в постановке
проблемы отношения
религии к познанию, в утверждении важности религиозного посвящения для мудрого знания.
Дело в том, что наука строится по известным заданиям, она ставит себе лишь определенные
проблемы, а соответственно сосредоточивает и свое внимание лишь на известных явлениях, отметая другие (напр., очевидно, что вся религиозно-историческая наука при ее основоположном и методическом рационализме строится на принципиальном отрицании чуда, и поэтому все элементы чудесного в
религии, без которых, быть может, нельзя и понять последнюю, она относит к области легенд и сказок).
Ибо, если есть область, в которой неадекватность мышления своему предмету ясна уже в самой
проблеме, то это, конечно,
религия, опирающаяся на единство трансцендентного и имманентного.
Не, гуманизмом создано это мощное тело общественности, занявшей столь исключительное место в гуманистической
религии человекобожия, но им придана
проблеме общественности специфическая религиозная острота, и нельзя отрицать, что она требует для себя религиозного разрешения.
Совместим ли догматизм
религии с священнейшим достоянием философствования, его свободой и исканием истины, с его правилом — во всем сомневаться, все испытывать, во всем видеть не догмат, л лишь
проблему, предмет критического исследования?
Если бы он совершил первое, он перестал бы быть
религией: но так как он делает последнее, он остается
религией и лишь ставит нам
проблему, как возможно обожествлять ничто» (E. Hartmann. Die Religion des Geistes, 3-te Aufl., 4–5).
Ведь
проблема в том и заключается, есть ли философия — философия, или она есть наука или
религия.
Но при всей ненависти Ленина против
религии, он был против того, чтобы выпячивать религиозную
проблему на первый план и считать борьбу с
религией самостоятельной задачей, отличной от революционной классовой борьбы.