Корнею Васильеву было пятьдесят четыре года, когда он в последний раз приезжал в деревню. В густых курчавых волосах у него не было еще ни одного седого волоса, и только в черной бороде у скул
пробивалась седина. Лицо у него было гладкое, румяное, загривок широкий и крепкий, и все сильное тело обложилось жиром от сытой городской жизни.
— Как с собой, ma chere? — воззрился на нее муж — мужчина лет сорока пяти, с полным лицом и красивыми, выхоленными баками и усами, в которых
пробивалась седина. Жидкие волосы на голове тоже были с проседью.
Неточные совпадения
— Полноте: ни в вас, ни в кого! — сказал он, — мое время уж прошло: вон
седина пробивается! И что вам за любовь — у вас муж, у меня свое дело… Мне теперь предстоит одно: искусство и труд. Жизнь моя должна служить и тому и другому…
Редкие
седины едва
пробивались сквозь светло-русые власы главы его.
Все они были люди уже не молодые, хотя и холостые; у иных волосы повылезли, а у других
седина пробилась, лица их покрылись морщинами, подбородки сдвоились, словом — господа эти все уже давно, как говорится, перешли период растения.
Пришел необычно рослый и собой коренастый пожилой человек. Борода вся седая, и в голове
седина тоже сильно
пробилась: русых волос и половины не осталось. Изнуренный, в лице ни кровинки, в засаленном, оборванном архалуке из адряса, подошел к Марку Данилычу и отвесил низкий поклон.
Конторщики в первом отделении амбара беззвучно писали и изредка щелкали по счетам. Их было трое. Старший — в немецком платье, в черепаховых очках, с клинообразной бородой, в которой
пробивалась уже
седина, скорее оптик или часовщик по виду, чем приказчик, — нет-нет да и посмотрит поверх очков на дверь в хозяйскую половину амбара.
Первый был человек, которому на вид казалось лет за сорок, с серьезным выражением умного лица, проницательным взглядом серых глаз, смотревших сквозь золотые очки в толстой оправе, с гладко выбритым подбородком и небольшими, но густыми усами и баками. Он был светлый шатен, и легкая, чуть заметная
седина пробивалась на висках его гладко зачесанных назад без пробора волос.
Он был уже не молод. В волнистых волосах на голове и длинной бороде, ниспадавшей на грудь,
пробивалась маленькая
седина, что очень шло к их темно-каштановому цвету. Он разговаривал с какой-то дамой, слегка наклонившись к ней; его тихий грудной голос всецело гармонировал с его ласковым взглядом, полным изысканной почтительности.
Много эти годы должны были принести ей невзгод и треволнений, мук и страданий, чтобы положить такие резкие черты безысходного отчаяния на это все еще до сих пор красивое, но с отупевшим от непрерывных ударов судьбы выражением, лицо. Когда-то роскошные волосы стали жидки и в них даже
пробивалась преждевременная
седина. Теперь они были даже растрепаны и жидкими прядями падали на лоб.