Неточные совпадения
И Дунька и Матренка бесчинствовали несказанно. Выходили на улицу и кулаками сшибали проходящим головы, ходили в одиночку на кабаки и разбивали их, ловили молодых парней и прятали их в подполья, ели младенцев, а у женщин вырезали груди и тоже ели. Распустивши
волоса по ветру, в одном утреннем неглиже, они
бегали по городским улицам, словно исступленные, плевались, кусались и произносили неподобные слова.
Легкий ветерок,
пробегая по листве деревьев,
по моим
волосам и вспотевшему лицу, чрезвычайно освежал меня.
Я вздрогнул от ужаса, когда убедился, что это была она; но отчего закрытые глаза так впали? отчего эта страшная бледность и на одной щеке черноватое пятно под прозрачной кожей? отчего выражение всего лица так строго и холодно? отчего губы так бледны и склад их так прекрасен, так величествен и выражает такое неземное спокойствие, что холодная дрожь
пробегает по моей спине и
волосам, когда я вглядываюсь в него?..
Бросила прочь она от себя платок, отдернула налезавшие на очи длинные
волосы косы своей и вся разлилася в жалостных речах, выговаривая их тихим-тихим голосом, подобно когда ветер, поднявшись прекрасным вечером,
пробежит вдруг
по густой чаще приводного тростника: зашелестят, зазвучат и понесутся вдруг унывно-тонкие звуки, и ловит их с непонятной грустью остановившийся путник, не чуя ни погасающего вечера, ни несущихся веселых песен народа, бредущего от полевых работ и жнив, ни отдаленного тарахтенья где-то проезжающей телеги.
Холод
пробегал по моему телу, и
волоса становились дыбом…
Лютов,
бегая по комнате, приглаживал встрепанные
волосы и бормотал, кривя лицо...
Нестор Катин носил косоворотку, подпоясанную узеньким ремнем, брюки заправлял за сапоги,
волосы стриг в кружок «à la мужик»; он был похож на мастерового, который хорошо зарабатывает и любит жить весело. Почти каждый вечер к нему приходили серьезные, задумчивые люди. Климу казалось, что все они очень горды и чем-то обижены. Пили чай, водку, закусывая огурцами, колбасой и маринованными грибами, писатель как-то странно скручивался, развертывался,
бегал по комнате и говорил...
А Гапон проскочил в большую комнату и забегал, заметался
по ней. Ноги его подгибались, точно вывихнутые, темное лицо судорожно передергивалось, но глаза были неподвижны, остеклели. Коротко и неумело обрезанные
волосы на голове висели неровными прядями, борода подстрижена тоже неровно. На плечах болтался измятый старенький пиджак, и рукава его были так длинны, что покрывали кисти рук.
Бегая по комнате, он хрипло выкрикивал...
Дальше пол был, видимо, приподнят, и за двумя столами, составленными вместе, сидели лицом к Самгину люди солидные, прилично одетые, а пред столами
бегал небольшой попик, черноволосый, с черненьким лицом,
бегал, размахивая,
по очереди, то правой, то левой рукой, теребя ворот коричневой рясы, откидывая
волосы ладонями, наклоняясь к людям, точно желая прыгнуть на них; они кричали ему...
Потом он захотел тем же способом ознакомиться и со своею собеседницею: взяв левою рукой девочку за плечо, он правой стал ощупывать ее
волосы, потом веки и быстро
пробежал пальцами
по лицу, кое-где останавливаясь и внимательно изучая незнакомые черты.
Дворовые мальчики и девочки, несколько принаряженные, иные хоть тем, что были в белых рубашках, почище умыты и с приглаженными
волосами, — все весело
бегали и начали уже катать яйца, как вдруг общее внимание привлечено было двумя какими-то пешеходами, которые, сойдя с Кудринской горы, шли вброд
по воде, прямо через затопленную урему.
Не могу выразить чувства холодного ужаса, охватившего мою душу в эту минуту. Дрожь
пробегала по моим
волосам, а глаза с бессмыслием страха были устремлены на нищего…
Ромашов, который теперь уже не шел, а бежал, оживленно размахивая руками, вдруг остановился и с трудом пришел в себя.
По его спине,
по рукам и ногам, под одеждой,
по голому телу, казалось,
бегали чьи-то холодные пальцы,
волосы на голове шевелились, глаза резало от восторженных слез. Он и сам не заметил, как дошел до своего дома, и теперь, очнувшись от пылких грез, с удивлением глядел на хорошо знакомые ему ворота, на жидкий фруктовый сад за ними и на белый крошечный флигелек в глубине сада.
Лицо Маслобойникова сияло; он мял губами гораздо более прежнего, и в голосе его слышались визгливые перекатистые тоны, непременно являющиеся у человека, которого сердце до того переполнено радостию, что начинает там как будто саднить. Мне даже показалось, что он из дому Мавры Кузьмовны
сбегал к себе на квартиру и припомадился
по случаю столь великого торжества, потому что
волосы у него не торчали вихрами, как обыкновенно, а были тщательно приглажены.
Мороз
пробежал у меня
по спине и в
волосах.
Но последнее время записка эта исчезла
по той причине, что вышесказанные три комнаты наняла приехавшая в Москву с дочерью адмиральша, видимо, выбиравшая уединенный переулок для своего местопребывания и желавшая непременно нанять квартиру у одинокой женщины и пожилой, за каковую она и приняла владетельницу дома; но Миропа Дмитриевна Зудченко вовсе не считала себя пожилою дамою и всем своим знакомым доказывала, что у женщины никогда не надобно спрашивать, сколько ей лет, а должно смотреть, какою она кажется на вид; на вид же Миропа Дмитриевна,
по ее мнению, казалась никак не старее тридцати пяти лет, потому что если у нее и появлялись седые
волосы, то она немедля их выщипывала; три — четыре выпавшие зуба были заменены вставленными; цвет ее лица постоянно освежался разными притираньями; при этом Миропа Дмитриевна была стройна; глаза имела хоть и небольшие, но черненькие и светящиеся, нос тонкий; рот, правда, довольно широкий, провалистый, но не без приятности; словом, всей своей физиономией она напоминала несколько мышь, способную всюду
пробежать и все вынюхать, что подтверждалось даже прозвищем, которым называли Миропу Дмитриевну соседние лавочники: дама обделистая.
Дыма был сухощав, говорлив, подвижен,
волосы у него торчали щетиной, глаза
бегали и блестели, язык имел быстрый, находчивый, усы носил длинные, по-казачьи — книзу.
Гость ревниво осмотрел его и остался доволен — парень не понравился ему. Коренастый, краснощёкий, в синей рубахе, жилете и шароварах за сапоги, он казался грубым, тяжёлым, похожим на кучера. Всё время поправлял рыжеватые курчавые
волосы, карие глаза его беспокойно
бегали из стороны в сторону, и
по лицу ходили какие-то тени, а нос сердито шмыгал, вдыхая воздух. Он сидел на сундуке, неуклюже двигая ногами, и смотрел то на них, то на гостя каким-то неприятным, недоумевающим взглядом.
И сразу стало тихо, только сердце билось очень быстро, и от этого
по телу растекалась опьяняющая слабость. Кожемякин сел на ступени крыльца, отдуваясь, оправляя разорванную рубаху и всклокоченные
волосы, приставшие к потному лицу.
По земле ползал Фока, шаря руками, точно плавал, отплёвывался и кряхтел; в сенях суетливо
бегали Шакир с полуглухой, зобатой кухаркой.
— Друг мой, успокойся! — сказала умирающая от избытка жизни Негрова, но Дмитрий Яковлевич давно уже
сбежал с лестницы; сойдя в сад, он пустился бежать
по липовой аллее, вышел вон из сада, прошел село и упал на дороге, лишенный сил, близкий к удару. Тут только вспомнил он, что письмо осталось в руках Глафиры Львовны. Что делать? — Он рвал свои
волосы, как рассерженный зверь, и катался
по траве.
Понемногу все отваливались и уходили наверх
по широкой лестнице в казарму. Я все еще не мог расстаться с кашей. Со мной рядом сидел — только ничего не ел — огромный старик, который сразу, как только я вошел, поразил меня своей фигурой. Почти саженного роста, с густыми
волосами в скобку, с длинной бородой, вдоль которой двумя ручьями
пробегали во всю ее длину серебряные усы.
Вдруг ему послышалось, что вслед за ним прогремел ужасный голос: «Да взыдет вечная клятва на главу изменника!»
Волосы его стали дыбом, смертный холод
пробежал по всем членам, в глазах потемнело, и он упал без чувств в двух шагах от Волги, на краю утесистого берега, застроенного обширными сараями.
Прибыль на
волос не изменит материального быта русского мужика: с умножением средств охотно остается он в той же курной избе, в том же полушубке; дети
бегают по-прежнему босиком, жена по-прежнему не моет горшков.
То была хорошенькая девочка лет восьми, с голубыми, как васильки, глазами, румяными щечками и красными смеющимися губками; длинные пряди белокурых шелковистых
волос сбегали золотистыми изгибами
по обеим сторонам ее загорелого, но чистенького, как словно обточенного личика.
«Куда торопишься? чему обрадовался, лихой товарищ? — сказал Вадим… но тебя ждет покой и теплое стойло: ты не любишь, ты не понимаешь ненависти: ты не получил от благих небес этой чудной способности: находить блаженство в самых диких страданиях… о если б я мог вырвать из души своей эту страсть, вырвать с корнем, вот так! — и он наклонясь вырвал из земли высокий стебель полыни; — но нет! — продолжал он… одной капли яда довольно, чтоб отравить чашу, полную чистейшей влаги, и надо ее выплеснуть всю, чтобы вылить яд…» Он продолжал свой путь, но не шагом: неведомая сила влечет его: неутомимый конь летит, рассекает упорный воздух;
волосы Вадима развеваются, два раза шапка чуть-чуть не слетела с головы; он придерживает ее рукою… и только изредка поталкивает ногами скакуна своего; вот уж и село… церковь… кругом огни… мужики толпятся на улице в праздничных кафтанах… кричат, поют песни… то вдруг замолкнут, то вдруг сильней и громче
пробежит говор
по пьяной толпе…
Потный, с прилипшей к телу мокрой рубахой, распустившимися, прежде курчавыми
волосами, он судорожно и безнадежно метался
по камере, как человек, у которого нестерпимая зубная боль. Присаживался, вновь
бегал, прижимался лбом к стене, останавливался и что-то разыскивал глазами — словно искал лекарства. Он так изменился, что как будто имелись у него два разных лица, и прежнее, молодое ушло куда-то, а на место его стало новое, страшное, пришедшее из темноты.
Любил он птиц, и они не боялись его; умилительно вспомнить, как, бывало,
бегает поползень — птица очень дикая —
по рыжей голове его и путается в огневых
волосах.
Уйдя от нее, Смирнов каждый раз
бегал по комнате, скрежетал зубами, стонал и хватал себя за
волосы от омерзения.
Проснувшись среди ночи, я увидел его в той же позе. Слабый огонек освещал угрюмое лицо, длинные, опущенные книзу усы и лихорадочный взгляд впалых глаз под нависшими бровями. Девочка спала, положив голову ему на колени. Отблеск огня
пробегал по временам
по ее светлым, как лен,
волосам, выбившимся из-под красного платочка. Кроме Островского, в юрте, по-видимому, все спали; из темных углов доносилось разнотонное храпение…
Не мертвый, как зимой, а живой был весенний воздух; каждая частица его была пропитана солнечным светом, каждая частица его жила и двигалась, и казалось Меркулову, что
по старому, обожженному лицу его осторожно и ласково
бегают крохотные детские пальчики, шевелят тонкие волоски на бороде и в резвом порыве веселья отделяют на голове прядь
волос и раскачивают ее.
Кричит этак на весь дом, хватает себя за
волосы, кидается на диван,
бегает по комнате.
И минутами
по всему статному и сильному телу
пробегала мгновенная дрожь странной боязни; тогда все тело как будто становилось меньше, и казалось, что
волосы на затылке поднимаются как у ощетинившегося зверя; и глаза быстро и злобно обегали всех присутствующих.
Я отнимаю пробку. Степка огорченно оглядывается. Но вот глаза его оживились, он вскакивает на подоконник и издает свое изумленное «у-у!». На улице стоит извозчик; Степка, вытянув голову, с жадным любопытством таращит глаза на лошадь. Я поглажу его, — он нетерпеливо отведет ручонкой мою руку, поправится на подоконнике и продолжает глазеть на лошадь.
Пробежит по улице собака. Степка весь встрепенется,
волосы на шее и спине взъерошатся, глаза беспокойно забегают.
Вода
по его черным
волосам сбегала на спину и плечи, но он мало обращал на это внимания.
Теркин ерошил
волосы и двигался боком, заслоненный обширным туловищем Усатина. И на лице Арсения Кирилыча Теркин тотчас же распознал признаки волнения. Щеки нервно краснели, в губах и ноздрях
пробегали струйки нервности, только глаза блестели по-прежнему.
Первый настоящий страх, от которого шевелились мои
волосы и
по телу
бегали мурашки, имел своей причиной ничтожное, но странное явление. Однажды, от нечего делать, ехал я июльским вечером на почтовую станцию за газетами. Вечер был тихий, теплый и почти душный, как все те однообразные июльские вечера, которые, раз начавшись, правильной, непрерывной чередой тянутся один за другим неделю-две, иногда и больше, и вдруг обрываются бурной грозой с роскошным, надолго освежающим ливнем.
Третье действие начинается громом, молнией, бурей, какой-то особенной бурей, которой никогда не бывало,
по словам действующих лиц. В степи джентльмен рассказывает Кенту, что Лир, выгнанный дочерьми из жилья,
бегает один
по степи, рвет на себе
волосы и кидает их на ветер. С ним только шут. Кент же рассказывает джентльмену, что герцоги поссорились между собою и что французское войско высадилось в Дувре, и, рассказав это, посылает джентльмена в Дувр к Корделии.
Корни
волос становились чувствительны, мороз
пробегал вверх
по спине, что-то, все выше и выше подступая к горлу, как тоненькими иголками кололо в носу и нёбе, и слезы незаметно мочили ему щеки.
Особенно любила играть ее длинными черными
волосами: то рассыпала их кругом головы, то свивала густыми струями вдоль щек и
по шее, то заплетала в две косы, позволяя им
сбегать из-под золотой фески, или обвивала ими голову под собольей шапкой, или пускала
по спине в одну густую косу почти до полу.
Два года прошло с тех пор, а между тем при одном воспоминании о ней мурашки
бегают по спине и
волосы дыбом поднимаются. Так живы и так потрясающи ее впечатления.
Сейчас случилось ужасное происшествие, при одном воспоминании о котором у меня становятся дыбом
волосы и
по телу
бегают мурашки.
Художника застали еще в том положении, в каком оставил его Андрюша. Голова его не была покрыта, ветерок развевал беспорядочно длинные
волосы, в мутных глазах изображалось отчаяние; золотая цепь с гривною, дар великого князя, лежала задом наперед. Между грудами камня он казался живою развалиной. С приходом лекаря ироническая улыбка
пробежала по губам его.
Нервная дрожь
пробежала по телу присутствовавших, даже «поседелых в приказах» дьяков, а у многих бояр дыбом поднялись
волосы.
— Злодей ты, губитель, — прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и
сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней, и увидав Алпатыча, оправил жилет,
волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
А с ним
сбежали или им сведены той же обители иноки: «монах Малх да иеродиакон Марко», — оба
по приметам люди непоказные: иеродиакон Марко «росту мал и косноязычен», а инок Малх имел «
волосы долги, но речь гнусявую».