Неточные совпадения
Пришел солдат с медалями,
Чуть жив, а выпить хочется:
— Я счастлив! — говорит.
«Ну, открывай, старинушка,
В чем счастие солдатское?
Да не таись, смотри!»
— А в том, во-первых, счастие,
Что в двадцати сражениях
Я был, а не убит!
А во-вторых, важней того,
Я и
во время мирное
Ходил ни сыт ни голоден,
А смерти не дался!
А в-третьих — за провинности,
Великие и малые,
Нещадно бит я палками,
А хоть пощупай — жив!
Левин говорил то, что он истинно думал в это последнее
время. Он
во всем видел только смерть или приближение к ней. Но затеянное им дело тем более занимало его. Надо же было как-нибудь доживать жизнь, пока не
пришла смерть. Темнота покрывала для него всё; но именно вследствие этой темноты он чувствовал, что единственною руководительною нитью в этой темноте было его дело, и он из последних сил ухватился и держался за него.
— Ну, иди, иди, и я сейчас
приду к тебе, — сказал Сергей Иванович, покачивая головой, глядя на брата. — Иди же скорей, — прибавил он улыбаясь и, собрав свои книги, приготовился итти. Ему самому вдруг стало весело и не хотелось расставаться с братом. — Ну, а
во время дождя где ты был?
А
во время отлучки и татарва может напасть: они, турецкие собаки, в глаза не кинутся и к хозяину на дом не посмеют
прийти, а сзади укусят за пяты, да и больно укусят.
Из Сечи
пришла весть, что татары
во время отлучки козаков ограбили в ней все, вырыли скарб, который втайне держали козаки под землею, избили и забрали в плен всех, которые оставались, и со всеми забранными стадами и табунами направили путь прямо к Перекопу.
— А вот
во время революции интересно было, новые гости
приходили, такое, знаете, оживление. Один, совсем молодой человек, замечательно плясал, просто — как в цирке. Но он какие-то деньги украл, и
пришла полиция арестовать его, тогда он выбежал на двор и — трах! Застрелился. Такой легкий был, ловкий.
Самгин дождался, когда
пришел маленький, тощий, быстроглазый человек
во фланелевом костюме, и они с Крэйтоном заговорили, улыбаясь друг другу, как старые знакомые. Простясь, Самгин пошел в буфет, с удовольствием позавтракал, выпил кофе и отправился гулять, думая, что за последнее
время все события в его жизни разрешаются быстро и легко.
Он не являлся ко мне на дом
во время болезни — раз только
приходил и виделся с Версиловым; он не тревожил, не пугал меня, сохранил передо мной ко дню и часу моего выхода вид самой полной независимости.
— Мама, а не помните ли вы, как вы были в деревне, где я рос, кажется, до шести — или семилетнего моего возраста, и, главное, были ли вы в этой деревне в самом деле когда-нибудь, или мне только как
во сне мерещится, что я вас в первый раз там увидел? Я вас давно уже хотел об этом спросить, да откладывал; теперь
время пришло.
Наконец, миль за полтораста, вдруг дунуло, и я на другой день услыхал обыкновенный шум и суматоху. Доставали канат. Все толпились наверху встречать новый берег. Каюта моя,
во время моей болезни, обыкновенно полнехонька была посетителей: в ней можно было поместиться троим, а
придет человек семь; в это же утро никого: все глазели наверху. Только барон Крюднер забежал на минуту.
Чукчи держат себя поодаль от наших поселенцев, полагая, что русские
придут и перережут их, а русские думают — и гораздо с большим основанием, — что их перережут чукчи. От этого происходит то, что те и другие избегают друг друга, хотя живут рядом, не оказывают взаимной помощи в нужде
во время голода, не торгуют и того гляди еще подерутся между собой.
Наш рейс по проливу на шкуне «Восток», между Азией и Сахалином, был всего третий со
времени открытия пролива. Эта же шкуна уже ходила из Амура в Аян и теперь шла
во второй раз. По этому случаю, лишь только мы миновали пролив, торжественно, не в урочный час, была положена доска, заменявшая стол, на свое место; в каюту вместо одиннадцати
пришло семнадцать человек, учредили завтрак и выпили несколько бокалов шампанского.
И сказал тогда аду Господь: «Не стони, аде, ибо приидут к тебе отселева всякие вельможи, управители, главные судьи и богачи, и будешь восполнен так же точно, как был
во веки веков, до того
времени, пока снова
приду».
Она знала, однако, что оба пана и
во время болезни ее
приходили наведываться о ее здоровье.
— Червонца стоит твое слово, ослица, и
пришлю тебе его сегодня же, но в остальном ты все-таки врешь, врешь и врешь; знай, дурак, что здесь мы все от легкомыслия лишь не веруем, потому что нам некогда: во-первых, дела одолели, а во-вторых,
времени Бог мало дал, всего
во дню определил только двадцать четыре часа, так что некогда и выспаться, не только покаяться.
Мы рассчитали, что если пойдем по тропе, то выйдем на реку Найну к корейцам, и если пойдем прямо, то
придем на берег моря к скале Ван-Син-лаза. Путь на Найну нам был совершенно неизвестен, и к тому же мы совершенно не знали, сколько
времени может занять этот переход. До моря же мы рассчитывали дойти если не сегодня, то,
во всяком случае, завтра к полудню.
Статую эту, долженствовавшую представить молящегося ангела, он выписал из Москвы; но отрекомендованный ему комиссионер, сообразив, что в провинции знатоки скульптуры встречаются редко, вместо ангела
прислал ему богиню Флору, много лет украшавшую один из заброшенных подмосковных садов екатерининского
времени — благо эта статуя, весьма, впрочем, изящная,
во вкусе рококо, с пухлыми ручками, взбитыми пуклями, гирляндой роз на обнаженной груди и изогнутым станом, досталась ему, комиссионеру, даром.
Через два дня учитель
пришел на урок. Подали самовар, — это всегда приходилось
во время урока. Марья Алексевна вышла в комнату, где учитель занимался с Федею; прежде звала Федю Матрена: учитель хотел остаться на своем месте, потому что ведь он не пьет чаю, и просмотрит в это
время федину тетрадь, но Марья Алексевна просила его пожаловать посидеть с ними, ей нужно поговорить с ним. Он пошел, сел за чайный стол.
— Прежде, когда я не был в личном знакомстве с вами, — сказал Бьюмонт, — я хотел кончить дело сам. Теперь это неловко, потому что мы так хорошо знакомы. Чтобы не могло возникнуть потом никаких недоразумений, я писал об этом фирме, то есть о том, что я
во время торговых переговоров познакомился с управляющим, у которого почти весь капитал в акциях завода, я требовал, чтобы фирма
прислала кого-нибудь заключить вместо меня это дело, и вот, как видите, приедет мистер Лотер.
Теперь Верка еще не хочет, а попривыкнет, шутя и захочет, — ну, и припугнуть можно будет… только
во —
время! а теперь надо только ждать, когда
придет это
время.
Очень может быть, что я далеко переценил его, что в этих едва обозначенных очерках схоронено так много только для меня одного; может, я гораздо больше читаю, чем написано; сказанное будит
во мне сны, служит иероглифом, к которому у меня есть ключ. Может, я один слышу, как под этими строками бьются духи… может, но оттого книга эта мне не меньше дорога. Она долго заменяла мне и людей и утраченное.
Пришло время и с нею расстаться.
С той поры он возненавидел Балашова и все мечтал объехать его
во что бы то ни стало. Шли сезоны, а он все
приходил в хвосте или совсем последним. Каждый раз брал билет на себя в тотализаторе — и это иногда был единственный билет на его лошадь. Публика при выезде его на старт смеялась, а
во время бега, намекая на профессию хозяина, кричала...
Среди московских трактиров был один-единственный, где раз в году,
во время весеннего разлива, когда с верховьев Москвы-реки
приходили плоты с лесом и дровами, можно было видеть деревню. Трактир этот, обширный и грязный, был в Дорогомилове, как раз у Бородинского моста, на берегу Москвы-реки.
Около четырех часов дня в сопровождении полицейского в контору Филиппова явились три подростка-рабочих, израненные, с забинтованными головами, а за ними стали
приходить еще и еще рабочие и рассказывали, что
во время пути под конвоем и
во дворе дома градоначальника их били. Некоторых избитых даже увезли в каретах скорой помощи в больницы.
Но еще большее почтение питал он к киевскому студенту Брониславу Янковскому. Отец его недавно поселился в Гарном Луге, арендуя соседние земли. Это был человек старого закала, отличный хозяин, очень авторитетный в семье. Студент с ним не особенно ладил и больше тяготел к семье капитана. Каждый день чуть не с утра, в очках, с книгой и зонтиком подмышкой, он
приходил к нам и оставался до вечера, серьезный, сосредоточенный, молчаливый. Оживлялся он только
во время споров.
Первое
время настроение польского общества было приподнятое и бодрое. Говорили о победах, о каком-то Ружицком, который становится
во главе волынских отрядов, о том, что Наполеон
пришлет помощь. В пансионе ученики поляки делились этими новостями, которые приносила Марыня, единственная дочь Рыхлинских. Ее большие, как у Стасика, глаза сверкали радостным одушевлением. Я тоже верил
во все эти успехи поляков, но чувство, которое они
во мне вызывали, было очень сложно.
В час отдыха,
во время вечернего чая, когда он, дядья и работники
приходили в кухню из мастерской, усталые, с руками, окрашенными сандалом, обожженными купоросом, с повязанными тесемкой волосами, все похожие на темные иконы в углу кухни, — в этот опасный час дед садился против меня и, вызывая зависть других внуков, разговаривал со мною чаще, чем с ними.
Эта старушечья злость забавляла Кишкина: очень уж смешно баушка Лукерья сердилась. Но, глядя на старуху, Кишкину
пришла неожиданно мысль, что он ищет денег, а деньги перед ним сидят… Да лучше и не надо. Не теряя
времени, он приступил к делу сейчас же. Дверь была заперта, и Кишкин рассказал
во всех подробностях историю своего богатства. Старушка выслушала его с жадным вниманием, а когда он кончил, широко перекрестилась.
Кросна сердито защелкали, и Ганна поняла, что пора уходить: не во-время
пришла. «У, ведьма!» — подумала она, шагая через порог богатой избы, по которой снохи бегали, как мыши в мышеловке.
Полинька Калистратова обыкновенно уходила от Лизы домой около двух часов и нынче ушла от Лизы в это же самое
время.
Во всю дорогу и дома за обедом Розанов не выходил из головы у Полиньки. Жаль ей очень его было. Ей
приходили на память его теплая расположенность к ней и хлопоты о ребенке, его одиночество и неуменье справиться с своим положением. «А впрочем, что можно и сделать из такого положения?» — думала Полинька и вышла немножко погулять.
Мать ни за что не хотела стеснить его свободу; он жил в особом флигеле, с приставленным к нему слугою, ходил гулять по полям и лесам и
приходил в дом, где жила Марья Михайловна,
во всякое
время, когда ему было угодно, даже ночью.
Мне
пришла мысль, что Мими сказала ему, где она видела меня
во время класса, и что он пошел посмотреть журнал.
Павел
во всю жизнь свою, кроме одной скрипки и плохих фортепьян, не слыхивал никаких инструментов; но теперь, при звуках довольно большого оркестра, у него как бы вся кровь
пришла к сердцу; ему хотелось в одно и то же
время подпрыгивать и плакать.
— Сделайте милость, никогда бы он этого не осмелился сделать; я умею держать себя против всякого!.. Я все
время ведь жила у нее, пока муж ее был жив! — пояснила m-lle Прыхина Павлу. — И вообразите себе, она сидит, сидит там у него, натерпится, настрадается,
придет да так ко мне на грудь и упадет, на груди у меня и рыдает
во всю ночь.
Она не отвечала, губы ее вздрагивали. Кажется, ей хотелось что-то сказать мне; но она скрепилась и смолчала. Я встал, чтоб идти к Наташе. В этот раз я оставил Елене ключ, прося ее, если кто
придет и будет стучаться, окликнуть и спросить: кто такой? Я совершенно был уверен, что с Наташей случилось что-нибудь очень нехорошее, а что она до
времени таит от меня, как это и не раз бывало между нами.
Во всяком случае, я решился зайти к ней только на одну минутку, иначе я мог раздражить ее моею назойливостью.
Она сама просила меня, чтоб я, раз навсегда, не
присылал ей писем, после того как я однажды послал было ей известие
во время болезни Наташи.
— Но я еще лучше понимаю, что если б она пожелала видеть
во мне танцмейстера, то это было бы много полезнее. Я отплясывал бы, но, по крайней мере, вреда никому бы не делал. А впрочем, дело не в том: я не буду ни танцмейстером, ни адвокатом, ни прокурором — это я уж решил. Я буду медиком; но для того, чтоб сделаться им, мне нужно пять лет учиться и в течение этого
времени иметь хоть какие-нибудь средства, чтоб существовать. Вот по этому-то поводу я и
пришел с вами переговорить.
— Насмотрелся-таки я на ихнюю свободу, и в ресторанах побывал, и в театрах везде был, даже в палату депутатов однажды пробрался — никакой свободы нет! В ресторан коли ты до пяти часов
пришел, ни за что тебе обедать не подадут! после восьми — тоже! Обедай между пятью и восемью! В театр взял билет — так уж не прогневайся! ни шевельнуться, ни ноги протянуть — сиди, как приговоренный!
Во время представления — жара, в антрактах — сквозной ветер. Свобода!
Наконец
пришли доложить, что подано кушать. Признаюсь, проголодавшись после трехдневного поста, я был очень рад настоящим образом пообедать. За столом было довольно шумно, и дети, по-видимому, не особенно стеснялись, кроме, впрочем, Короната, который сидел, надувшись, рядом с Анной Ивановной и
во все
время ни слова не вымолвил.
— Я ведь ничего не знаю и не говорю, Павел Павлыч, — жалобно и кротко возразил Ромашов, — я ничего, ничего не знаю. Но вот, например, североамериканская война или тоже вот освобождение Италии, а при Наполеоне — гверильясы… и еще шуаны
во время революции… Дрались же, когда
приходила надобность! Простые землепашцы, пастухи…
Думывал я иногда будто сам про себя, что бы из меня вышло, если б я был, примерно, богат или в чинах больших. И, однако, бьешься иной раз целую ночь думавши, а все ничего не выдумаешь. Не лезет это в голову никакое воображение, да и все тут. Окроме нового виц-мундира да разве чаю в трактире напиться — ничего другого не сообразишь. Иное
время даже зло тебя разберет, что вот и хотенья-то никакого у тебя нет; однако как
придет зло, так и уйдет, потому что и сам скорее
во сне и в трудах забыться стараешься.
И, уцепившись за полы его кафтана, она тянула его от окна.
Во время этой суматохи из-за перегородки шмыгнули две фигуры: одна мужская, в вицмундирном фраке, другая женская, в немецком платье. Мавра Кузьмовна продолжала некоторое
время барахтаться с Михеичем, но он присмирел так же неожиданно, как и
пришел в экстаз, и обратился к нам уже с веселым лицом.
Теперь ей уж за сорок, и скоро собираются праздновать ее юбилей. В парадные дни и
во время официальных приемов, когда показывают институт влиятельным лицам, она следует за директрисой, в качестве старшей классной дамы, и всегда очень резонно отвечает на обращаемые к ней вопросы. В будущем она никаких изменений не предвидит, да и никому из начальствующих не
приходит на мысль, что она может быть чем-нибудь иным, кроме образцовой классной дамы.
Вот
придет весна, распустятся аллеи в институтском саду; мы будем вместе с вами ходить в сад
во время классов, станем разговаривать, сообщать друг другу свои секреты…
— В первое
время, когда мы сняли наше заведение, это было очень тяжело, — добавила она, — я, впрочем, довольно скоро привыкла, но мой бедный муж чуть с ума не сошел. Однако теперь все
пришло в порядок. Всякий день мы видим
во сне каждый свою свинью, и это уж не смущает нас.
Во все
время, покуда кутит муж, Экзархатова убегала к соседям; но когда он
приходил в себя, принималась его, как ржа железо, есть, и достаточно было ему сказать одно слово — она пустит в него чем ни попало, растреплет на себе волосы, платье и побежит к Петру Михайлычу жаловаться, прямо ворвется в смотрительскую и кричит...
Калинович
пришел: пересек весь класс, причем Калашникову дано было таких двести розог, что тот, несмотря на крепкое телосложение, несколько раз просил
во время операции холодной воды, а потом, прямо из училища, не заходя домой, убежал куда-то совсем из города.
Во время таких поездок мне приходилось встречать двух-трех человек, знакомых по моей бродяжной жизни. Но никому из них не
приходило в голову, что я и есть бывший табунщик Леша!
Года через три, в 1885 году,
во время первого большого бунта у Морозовых, — я в это
время работал в «Русских ведомостях», — в редакцию
прислали описание бунта, в котором не раз упоминалось о сгоревших рабочих и прямо цитировались слова из моей корреспонденции, но ни строчки не напечатали «Русские ведомости» — было запрещено.
— Нет, это я вам скажу тайну новых судов, —
приходил в исступление третий. — Если кто своровал или смошенничал, явно пойман и уличен — беги скорей домой, пока
время, и убей свою мать. Мигом
во всем оправдают, и дамы с эстрады будут махать батистовыми платочками; несомненная истина!