Неточные совпадения
Ну, так вот-с, продолжаю-с: остроумие, по-моему, великолепная вещь-с; это, так сказать, краса
природы и утешение жизни, и уж какие, кажется, фокусы может оно задавать, так что где уж, кажется, иной раз угадать какому-нибудь бедненькому следователю, который притом и сам своей фантазией увлечен, как и всегда бывает, потому тоже ведь человек-c!
Маркс прежде всего осудит капитализм, как отчуждение человеческой
природы. Verdinglichung, превращение рабочего в
вещь, он осудил бесчеловечность капиталистического режима.
Синий чулок с бессмысленною аффектациею самодовольно толкует о литературных или ученых
вещах, в которых ни бельмеса не смыслит, и толкует не потому, что в самом деле заинтересован ими, а для того, чтобы пощеголять своим умом (которого ему не случилось получить от
природы), своими возвышенными стремлениями (которых в нем столько же, как в стуле, на котором он сидит) и своею образованностью (которой в нем столько же, как в попугае).
Я был первоначально потрясен различением мира явлений и мира
вещей в себе, порядка
природы и порядка свободы, так же как признанием каждого человека целью в себе и недопустимостью превращения его в средство.
Он говорит о себе некрасивые, дурные
вещи, в этом за ним последовал Жид, но он все-таки считает себя по
природе добрым, хорошим человеком, как и вообще человека, и упоен собой.
Этот порядок
природы скрывает от нас внутреннюю, свободную связь
вещей, творческую причинность.
Для обличения мира невидимых
вещей нужна активность всей человеческой
природы, общее ее напряжение, а не активность одного лишь интеллекта, как то мы находим в знании мира видимого.
Открытие причинности в закономерном ходе
вещей помогает нам овладеть
природы, но оно же констатирует наше рабство у чего-то чуждого, инородного.
Сам Лосский признает, что различие между явлениями, которыми занимается наука, и сущностью
вещей лежит в самом бытии, а не в
природе отношений между субъектом и объектом.
Во внутреннее существо
природы, в творческую связь
вещей научное знание не проникает, оно обходится без такого понимания причинности.
Ужели,
вещал я сам себе,
природа толико скупа была к своим чадам, что от блудящего невинно сокрыла истину навеки?
Понятия о
вещах были в них равные, правила жизни знали они равно, но остроту разума и движения сердца
природа в них насадила различно.
— Ну, это не по нашей части! — сказал Лузгин, — пойдем ко мне в кабинет, а ты, Анна Ивановна, на сегодняшний день уж оставь нас. Легко может статься, что мы что-нибудь и такое скажем, что для твоих ушей неудобно… хотя, по-моему, неудобных
вещей в
природе и не существует, — обратился он ко мне.
— Я не нахожу особенной причины радоваться, — сказал Андрей Ефимыч, которому движение Ивана Дмитрича показалось театральным и в то же время очень понравилось. — Тюрем и сумасшедших домов не будет, и правда, как вы изволили выразиться, восторжествует, но ведь сущность
вещей не изменится, законы
природы останутся всё те же. Люди будут болеть, стариться и умирать так же, как и теперь. Какая бы великолепная заря ни освещала вашу жизнь, все же в конце концов вас заколотят в гроб и бросят в яму.
Князь в радости своей не спросил даже Елпидифора Мартыныча, что такое, собственно, он сделал с Еленой, а между тем почтенный доктор совершил над нею довольно смелую и рискованную
вещь: он, когда Елена подошла к нему, толкнул ее, что есть силы, в грудь, так что сна упала на пол, и тем поспособствовал ее
природе!..
Мне очень хотелось спросить, где Молли и давно ли Дюрок вернулся, так как хотя из этого ничего не вытекало, но я от
природы любопытен во всем. Однако на что я решился бы под открытым небом, на то не решался здесь, по стеснительному чувству чужого среди высоких потолков и прекрасных
вещей, имеющих свойство оттеснять непривычного в его духовную раковину. Все же я надеялся много узнать от Попа.
Мы говорили об источниках предпочтения произведений искусства явлениям
природы и жизни относительно содержания и выполнения, но очень важно и впечатление, производимое на нас искусством или действительностью: степенью его также измеряется достоинство
вещи.
Словом, не было никому ни проходу, ни проезду без того, чтобы он не осязал каким-нибудь из своих чувств, что в
природе всех
вещей происходит нечто чрезвычайное.
Там считались с чортом, а у славян скорее с
природой; славяне смотрели на чародеев как на людей исключительно
вещих, и потому, например, в Польше имя чорта почти не встречается в судных делах.
В ней виден его светлый взгляд на предметы, уменье понимать жизнь и
природу, в ней, наконец, является живое, естественное представление
вещей, без прикрас и без искажений
природы.
Вещи, самые чуждые для нас в нашей привычной жизни, кажутся нам близкими в создании художника: нам знакомы, как будто родственные, и мучительные искания Фауста, и сумасшествие Лира, и ожесточение Чайльд-Гарольда; читая их, мы до того подчиняемся творческой силе гения, что находим в себе силы, даже из-под всей грязи и пошлости, обсыпавшей нас, просунуть голову на свет и свежий воздух и сознать, что действительно создание поэта верно человеческой
природе, что так должно быть, что иначе и быть не может…
Тупицы — лица, окончательно обиженные
природой, отчаянно глупые, повторяющие общие места и говорящие то, что все уже давно знают: «Сегодня пятнадцатое число, через две недели будет первое!» — «Петр Великий гений!» — «Я люблю то, что хорошо!» — «Мужчины не женщины!» — «Железная дорога отличное изобретение!» — «В Петербурге можно все достать за деньги…» — «вообще говоря: болезнь скверная
вещь!» — «Кто же не имеет недостатков?» — «Зимою всегда холодно!» — «Сегодня пятница, завтра суббота!» и т. д.
Шли бы к себе в комнату! Самая лишняя
вещь в несчастье — это слезы… Должно было случиться и случилось… B
природе есть законы, а в нашей жизни… логика… По логике и случилось…
Все подобные личности и все подобные проделки мы признаем искажением человеческой
природы и нарушением естественного порядка
вещей.
Ты есь! —
Природы чин
вещает,
Гласит мое мне сердце то,
Меня мой разум уверяет;
Ты есь — и я уж не ничто!
Частица целой я вселенной,
Поставлен, мнится мне, в почтенной
Средине естества я той,
Где кончил тварей Ты телесных,
Где начал Ты Духов небесных
И цепь существ связал всех мной.
Теперь, когда эта женщина казалась мне прекрасней, чем когда-либо, я чувствовал, какую потерю в лице ее понесла
природа, и мучительная злость на несправедливость судьбы, на порядок
вещей наполняла мою душу…
Природа в многоголосности своей говорит в темных преданиях и верованиях, в сказке, фольклоре, в «фантазии» художника; иногда она
вещает прямо своей мистической глубиной (так возникает мистика
природы и в древнее и новое время; к ее представителям относится такой, напр., мыслитель, как Я.
Но насколько он из него выходит и делает предметом размышления что-либо из
вещей божественных (των μετά θεόν), рассекается это единение, которое превыше разумения, и в коем, находясь в соединении с Богом, по сопричастности Божеству, он и сам становится Богом и слагает с себя естественный закон своей собственной
природы».].
Вещи познаются или по их собственной
природе, или по взаимным отношениям их между собою; к Богу же ничто из этого неприменимо.
«Чистый разум» преходящ, а его
природа условна и относительна, она связана с ограниченностью и условностью нашего восприятия мира
вещей взаимно отталкивающихся, многого, которое не становится единым, а только объединяется и связывается.
Как и в прочем невозможно мыслить что-либо, если думать о чуждом и заниматься другим, и ничего нельзя присоединять к предмету мысли, чтобы получился самый этот предмет, — так же следует поступать и здесь, ибо, имея представление другого в душе, нельзя этого мыслить вследствие действия представления, и душа, охваченная и связанная другим, не может получить впечатления от представления противоположного; но, как говорится о материи, она должна быть бескачественна, если должна воспринимать образы (τύπους) всех
вещей, также и душа должна быть в еще большей степени бесформенна, раз в ней не должно быть препятствия для ее наполнения и просвещения высшей (της πρώτης)
природой.
Вопрос о софийной
природе понятий [Учение Николая Мальбранша о видении
вещей в Боге и о богопознании как сущности познания
вещей представляет большую аналогию к учению, здесь развиваемому (обстоятельный очерк учения Мальбранша на русском языке см. у Μ. Η. Ершова.
Будучи прагматичной, наука психологична в своем естестве, вся она есть, огромный психологизм, хотя и имеющий основу в объективной сущности
вещей [Ср. характеристику науки в главе о «хозяйственной
природе науки» в моей «Философии хозяйства».].
Но сам Он — единственный и основа всех
вещей, и око всех существ и причина всякой эссенции [Essentia (лат.) — сущность.]: из Его свойства возникает
природа и тварь, о чем же стал бы Он с самим собой советоваться, нет врага перед Ним, а Он один сам есть все, хотение, мощь и способность.
Когда же распространившееся христианство силою
вещей сделалось и общеимперской религией, перед теократическим сознанием его встал новый вопрос: какова же
природа власти христианского императора и поглощено ли в ней начало звериное божественным, иначе говоря, есть ли она теократия?
В другом месте он говорит: «Это сказано, однако, не в том смысле, будто я совсем не могу заблуждаться: ибо некоторые
вещи недостаточно выяснены, и они описаны как бы с единого взгляда на великого Бога, ибо колесо
природы обращается слишком быстро, и человек своим полумертвым и косным постижением не может достаточно охватить их» (331, § 41).
Бемизм есть динамический спинозизм, концепция же отношения Бога к миру у обоих одна и та же [Cp., напр., у Спинозы: «Я раскрыл
природу Бога и его свойства, а именно, что он необходимо существует; что он един; что он существует и действует по одной только необходимости своей
природы; что он составляет свободную причину всех
вещей; что все существует в Боге и, таким образом, зависит от него, что без него не может ни существовать, ни быть представляемо; и наконец, что все предопределено Богом и именно не из свободы вовсе или абсолютного благоизволения, а из абсолютной
природы Бога, иными словами, бесконечного его могущества…
Бытие онтологии есть натуралистически мыслимая
вещь,
природа, сущность, но не существо, не личность, не дух, не свобода.
Экономическое рабство человека, бесспорно, означает отчуждение человеческой
природы и превращение человека в
вещь.
Мне особенно близок дуализм Канта, кантовское различение царства свободы и царства
природы, кантовское учение о свободе умопостигаемого характера и кантовские волюнтаризм, взгляд на мир явлений, как отличный от того подлинного мира, который он неудачно назвал миром
вещей в себе.
А это значит, что смысл открывается в духе, а не в предмете, не в
вещи, не в
природе, только в духе бытие человечно.
Ибо, по его воззрениям, практическая мудрость людей не имела бы более высокой цели, как вносить в общество наибольшую естественность и свободу, но именно поэтому следует свято и нерушимо блюсти естественные законы общества, уважать существующий порядок
вещей и, постоянно просматривая его, внедрять разумные его стороны, не забывая
природы из-за культуры и наоборот».)
Но под «
природой» в этом случае нужно разуметь не животные, растения, леса, поля, моря и горы, не звездное небо, принадлежащие к экзистенциальному плану и входящие в духовность, а объективацию, мир
вещей и предметов, механическое царство, детерминированное извне.
Тем, что у человечества есть хорошего, мы обязаны именно
природе, правильному естественно-историческому, целесообразному ходу
вещей, старательно, в продолжение веков обособлявшему белую кость от черной.
Истина не реальна, как
природа, как объективная
вещь, но реальна, как дух, как духовность в человеческом существовании.
В так называемом объективном мире нет такой
природы, такой
вещи, такой объективной реальности, которую мы могли бы назвать духом.
Он входит в круговорот
природы как одно из ее явлений, одна из ее
вещей, он — дробная, бесконечно малая часть вселенной.
Я до сих пор была очень равнодушна к трем
вещам: к
природе, к музыке и к стихам. Для меня это были просто слова, попадающиеся иногда в книжках, иногда в салонных разговорах.
Отчего я боялась деревни? Оттого, что была глупа и хорошенько не знала, что в моей натуре. Программа, заданная мне Степой, начинает уже полегоньку исполняться. Вот первая
вещь: я чувствую, что среди чего-нибудь похожего на
природу, где зелень, небо, воздух и хорошее человечное уединенье, мне дышится прекрасно. Я об этом и понятия не имела. Другими словами, я не знаю многих своих не только умственных стремлений, но и простых вкусов.
Театры, концерты, музеи, великолепные картины
природы, удобство путешествия, комфорт отелей, маленькие подарки сюрпризом, в Турине — фарфор, в Генуе — филигранные
вещи, в Неаполе — жемчуг и кораллы, в Венеции — бриллианты — все было к услугам молодой женщины, чтобы медовый месяц показался ей фантасмагорией.