Неточные совпадения
Степан Аркадьич знал, что когда Каренин начинал говорить о том, что делают и думают они, те самые, которые не хотели
принимать его проектов и были причиной всего
зла в России, что тогда уже близко было к концу; и потому охотно отказался теперь от принципа свободы и вполне согласился. Алексей Александрович замолк, задумчиво перелистывая свою рукопись.
— Зачем же так неблагосклонно
Вы отзываетесь о нем?
За то ль, что мы неугомонно
Хлопочем, судим обо всем,
Что пылких душ неосторожность
Самолюбивую ничтожность
Иль оскорбляет, иль смешит,
Что ум, любя простор, теснит,
Что слишком часто разговоры
Принять мы рады за дела,
Что глупость ветрена и
зла,
Что важным людям важны вздоры,
И что посредственность одна
Нам по плечу и не странна?
— Нимало. После этого человек человеку на сем свете может делать одно только
зло и, напротив, не имеет права сделать ни крошки добра, из-за пустых принятых формальностей. Это нелепо. Ведь если б я, например, помер и оставил бы эту сумму сестрице вашей по духовному завещанию, неужели б она и тогда
принять отказалась?
Климу давно и хорошо знакомы были припадки красноречия Варавки, они особенно сильно поражали его во дни усталости от деловой жизни. Клим видел, что с Варавкой на улицах люди раскланиваются все более почтительно, и знал, что в домах говорят о нем все хуже,
злее. Он
приметил также странное совпадение: чем больше и хуже говорили о Варавке в городе, тем более неукротимо и обильно он философствовал дома.
— Странное желание, — обиженно заметила Любаша. — И лицо
злое, — добавила она, снова
приняв позу усталого человека.
Лидия
приняла его в кабинете, за столом. В дымчатых очках, в китайском желтом халате, вышитом черными драконами, в неизбежной сетке на курчавых волосах, она резала ножницами газету. Смуглое лицо ее показалось вытянутым и
злым.
— Христос с вами! Живите на здоровье! Кто вам
зла желает? — ворчал Захар в совершенном смущении от трагического оборота, который начинала
принимать речь.
— Какая тайна? Что вы! — говорила она, возвышая голос и делая большие глаза. — Вы употребляете во
зло права кузена — вот в чем и вся тайна. А я неосторожна тем, что
принимаю вас во всякое время, без тетушек и папа…
С мыслью о письме и сама Вера засияла опять и
приняла в его воображении образ какого-то таинственного, могучего, облеченного в красоту
зла, и тем еще сильнее и язвительнее казалась эта красота. Он стал чувствовать в себе припадки ревности, перебирал всех, кто был вхож в дом, осведомлялся осторожно у Марфеньки и бабушки, к кому они все пишут и кто пишет к ним.
Мы ведь очень легко
принимаем наше творческое эстетическое восприятие природы за жизнь самой природы и с трудом видим
зло и неволю, заложенные в природной жизни.
Всякую критику они
принимают, как заговор и наступление
злых сил капиталистической реакции.
Быть сильным духом, не бояться ужасов и испытаний жизни,
принимать неизбежное и очистительное страдание, бороться против
зла — остается императивом истинно-христианского сознания.
— Вы
злое принимаете за доброе: это минутный кризис, в этом ваша прежняя болезнь, может быть, виновата.
Вообще много горя
приняла Аннушка от ключницы, хотя нельзя сказать, чтоб последняя была
зла по природе или питала предвзятую вражду к долгоязычной каракатице.
Искушение же в том, что
зло принимает форму добра.
Слова «претерпевший до конца спасется» не значат, что нужно стремиться к страданию, страдать как можно больше, а значат, что нужно иметь как можно большую силу сопротивления,
принимать мужественно удары мирового
зла, вынести все до конца и не согнуться, не погибнуть.
Христос
принял на себя все страдания мира — последствия греха, чтобы победить их в корне, искупить грех и тем сделать
зло бессильным над судьбой мира и человека.
Для мирян, в которых не было положительного
зла, отравлявшего католическую иерархию, Христос не был внутренним, оставался внешним; они подражали страданиям Христа, влюблялись в Христа, как во внешний объект, но не
принимали Христа внутрь себя.
Почти никаких мер не
принимают к прекращению этого
зла, да и трудно что-нибудь сделать.
Время проходит. Исправно
Учится мальчик всему —
Знает историю славно
(Лет уже десять ему),
Бойко на карте покажет
И Петербург, и Читу,
Лучше большого расскажет
Многое в русском быту.
Глупых и
злых ненавидит,
Бедным желает добра,
Помнит, что слышит и видит…
Дед
примечает: пора!
Сам же он часто хворает,
Стал ему нужен костыль…
Скоро уж, скоро узнает
Саша печальную быль…
После Раисы Павловны и Майзеля Евгений Константиныч отправился в генеральский флигелек навестить больную Нину Леонтьевну. Эта последняя
приняла его очень радушно и засыпала остроумным разговором, причем успела очень ядовито пройтись относительно всего кукарского общества. Евгений Константиныч слушал ее с ленивой улыбкой и находил, что болезнь не отразилась на ее умственных способностях в дурную сторону, а даже напротив, как будто еще обострила этот
злой мозг.
— Приказывать — не мое дело. Я могу
принять меры — и больше ничего. Всему
злу корень — учитель Воскресенский, насчет которого я уже распорядился… Ах, Николай Николаич! Неужели вы думаете, что мне самому не жаль этой заблуждающейся молодой девицы? Поверьте мне, иногда сидишь вот в этом самом кресле и думаешь: за что только гибнут наши молодые силы?
—
Злой вы человек! Не даст вам бог счастья! — проговорила она и, шатаясь, вышла из кабинета. За дверьми
приняла ее Полина.
Посреди такого всеобщего ликования одна только Миропа Дмитриевна сидела в лодке злая-презлая, но не на мужа, за которым она ничего не заметила, а на этого старого черта и богача Кавинина, которому она проиграла тридцать рублей, и когда ему платила, так он
принял ассигнации смеясь, как будто бы это были щепки!
Мать Варнавки, бедненькая просвирня, сегодня сказала мне в слезах, что лекарь с городничим, вероятно по злобе к ее сыну или в насмешку над ним, подарили ему оного утопленника, а он, Варнавка, по глупости своей этот подарок
принял, сварил мертвеца в корчагах, в которых она доселе мирно
золила свое белье, и отвар вылил под апортовую яблоньку, а кости, собрав, повез в губернский город, и что чрез сие она опасается, что ее драгоценного сына возьмут как убийцу с костями сего человека.
Весь длинный 1800-летний ход жизни христианских народов неизбежно привел их опять к обойденной ими необходимости решения вопроса принятия или непринятия учения Христа и вытекающего из него для общественной жизни решения вопроса о противлении или непротивлении
злу насилием, но только с тою разницею, что прежде люди могли
принять и не
принять решение, данное христианством, теперь же это решение стало неизбежно, потому что оно одно избавляет их от того положения рабства, в котором они, как в тенетах, запутали сами себя.
И поэтому, как для того, чтобы вернее обеспечить жизнь, собственность, свободу, общественное спокойствие и частное благо людей, так и для того, чтобы исполнить волю того, кто есть царь царствующих и господь господствующих, мы от всей души
принимаем основное учение непротивления
злу злом, твердо веруя, что это учение, отвечая всем возможным случайностям и выражая волю бога, в конце концов должно восторжествовать над всеми
злыми силами.
Если римлянин, средневековый, наш русский человек, каким я помню его за 50 лет тому назад, был несомненно убежден в том, что существующее насилие власти необходимо нужно для избавления его от
зла, что подати, поборы, крепостное право, тюрьмы, плети, кнуты, каторги, казни, солдатство, войны так и должны быть, — то ведь теперь редко уже найдешь человека, который бы не только верил, что все совершающиеся насилия избавляют кого-нибудь от какого-нибудь
зла, но который не видел бы ясно, что большинство тех насилий, которым он подлежит и в которых отчасти
принимает участие, суть сами по себе большое и бесполезное
зло.
Вопр. — Следует ли слово непротивление
принимать в самом его обширном смысле, т. е. что оно указывает на то, чтобы не делать никакого сопротивления
злу.
Он уступил ей, но поставил условием — пусть она приходит каждый день и сама читает ему. И вот она быстро и внятно читает шумный лист, а Кожемякин слушает, и ему кажется, что в газете пишут Марк Васильев, Евгения,
злой Комаровский, — это их мысли, их слова, и Люба
принимает всё это без спора, без сомнений.
Рейнсдорп поспешил
принять меры к прекращению возникающего
зла.
В моих рассказах теперь
приняли самое деятельное и живое участие отец инженер, безумно любивший свою красавицу дочь, и по-сказочному
злой горбун, оберегавший это живое сокровище.
— Нет, уж это, — говорит, — мне обстоятельно известно; вы даже обо мне никогда ничего не говорите, и тогда, когда я к вам, как к товарищу, с общею радостною вестью приехал, вы и тут меня
приняли с недоверием; но Бог с вами, я вам все это прощаю. Мы давно знакомы, но вы, вероятно, не знаете моих правил: мои правила таковы, чтобы за всякое
зло платить добром.
Если даже человек, который «
зле приобретох, по добре расточих»,
примет свою часть в Царствии Небесном, тем паче войдут в него добре потрудившиеся на ниве Господней…
В его голосе был даже слышен упрек оскорбленной добродетели, которая
приняла твердую решимость отплачивать добром за причиненное
зло.
В пример подобной критики можно указать, например, на разбор Белинским «Тарантаса», наиисанный с самой
злой и тонкой иронией; разбор этот многими
принимаем был за чистую монету, но и эти многие находили, что смысл, приданный «Тарантасу» Белинским, очень хорошо проводится в его критике, но с самым сочинением графа Соллогуба ладится плохо.
«Да бог тебя простит, — отвечают, — но только я не люблю друга-потаковщика, а лучше люблю друга-стречника, и ты мне соблазн. Разве благая от Бога
принимая,
злого я не должна без ропота стерпеть? Нет; ты уйди скорее от меня: я лучше одна с моею покорностью хочу остаться!»
На деньги эти он нанял щегольскую квартиру, отлично меблировал ее; потом съездил за границу, добился там, чтобы в газетах было напечатано «О работах молодого русского врача Перехватова»; сделал затем в некоторых медицинских обществах рефераты; затем, возвратившись в Москву, завел себе карету, стал являться во всех почти клубах, где заметно старался заводить знакомства, и
злые языки (из медиков, разумеется) к этому еще прибавляли, что Перехватов нарочно заезжал в московский трактир ужинать, дружился там с половыми и, оделив их карточками своими, поручал им, что если кто из публики спросит о докторе, так они на него бы указывали желающим и подавали бы эти вот именно карточки, на которых подробно было обозначено время, когда он у себя
принимает и когда делает визиты.
— Мои? — Тихон отрицательно мотнул головой. — Нет, не мои. Я этих затей не
принимаю. Работай каждый на себя, тогда ничего не будет, никакого
зла. А они говорят: всё — от нас пошло, мы — хозяева! Ты гляди, Пётр Ильич, это верно: всё от них! Они тебя впрягли в дело, ты вывез воз на ровную дорогу, а теперь…
Вся жизнь есть
злая шутка,
И, если все явленья перебрать
И призраки пустые все откинуть,
Останется лишь чувственность одна,
Любви ничтожный, искаженный снимок,
Который иногда, зажмуря очи,
Еще
принять мы можем за любовь.
Мы их назвали мухаммеданами в науке, но не оставим при них этого названия, напоминающего пестрые и яркие картины Халифата и Алгамбры, их несравненно вернее можно назвать буддистами в науке [Буддисты
принимают существование за истинное
зло, ибо все существующее — призрак.
Когда же он их увещевал к любви между братии, тогда негодовали на него и не
принимали ни его советов, ни советов старейшин и вельмож мудрых; чрез что повсюду правосудия в народе и обидимым обороны, а
злым исправления и наказания не доставляли, и начали судии грабить и продавать правосудие и суд».
«Я не могу
принять вас к себе, потому что это повлечет новое
зло. Муж ваш узнал, — следовательно, наши отношения не могут долее продолжаться. Увезти вас от него — значит погубить вас навек, — это было бы глупо и бесчестно с моей стороны. Образумьтесь и помиритесь с вашим мужем. Если он считает себя обиженным, то я всегда готов, как благородный человек, удовлетворить его».
И точно: не успели мужики оглянуться, а Топтыгин уж тут как тут. Прибежал он на воеводство ранним утром, в самый Михайлов день, и сейчас же решил: «Быть назавтра кровопролитию». Что заставило его
принять такое решение — неизвестно: ибо он, собственно говоря, не был
зол, а так, скотина.
Возвратившись домой, я целое утро провел в раздумье, ездил потом к Курдюмову, чтобы растолковать, какое
зло принес он любимой им женщине, и прямо просить его уехать из Москвы, заезжал к Надине растолковать ее ошибку, но обоих не застал дома, или меня не
приняли, а между тем судьба готовила новый удар бедной Лиде.
В таком размышлении я стою возле Михайлицы да думаю, не может ли для нас из этого чего вредного воспоследовать и не надо ли против сего могущего произойти
зла какие-либо меры
принять, как вдруг вижу, что все это предприятие уже поздно, потому что к берегу привалила большая ладья, и я за самыми плечами у себя услыхал шум многих голосов и, обернувшись, увидал несколько человек разных чиновников, примундиренных всяким подобием, и с ними немалое число жандармов и солдат.
Он стал задумчив, раздражителен; впечатлительность его
приняла направление болезненное, и он неприметно впадал в
злую, очерствелую ипохондрию.
Сестрицу ж возьми и сам будь мне брат, и меня в свое сердце
прими, когда опять тоска,
злая немочь нападет на меня; только сам сделай так, чтоб мне стыда не было к тебе приходить и с тобой долгую ночь, как теперь, просидеть.
— Ничего, матушка, ну только худенькой такой. Какое и житье-то! Ведь аспид-то наш на то и взял их, чтоб было над кем
зло изливать, человеконенавистник, ржа, которая, на что железо, и то поедом ест. У Натоль же Михайловича, изволите знать, какой нрав, весь в маменьку, не то, что наше холопское дело, выйдешь за дверь да самого обругаешь вдвое, прости господи, ну, а они все к сердцу
принимают.
Смысл духа человеческого приложить сюда невозможно: остается
принять иносказательное значение доброго или
злого духа».