Неточные совпадения
«Сообразно инструкции. После пяти часов ходил по
улице. Дом
с серой крышей, по два окна сбоку; при нем огород. Означенная особа
приходила два раза: за водой раз, за щепками для плиты два. По наступлении темноты проник взглядом в окно, но ничего не увидел по причине занавески».
— Скажите лучше, если вы сюда
приходите пить и сами мне назначали два раза, чтоб я к вам сюда же
пришел, то почему вы теперь, когда я смотрел в окно
с улицы, прятались и хотели уйти? Я это очень хорошо заметил.
Поутру
пришли меня звать от имени Пугачева. Я пошел к нему. У ворот его стояла кибитка, запряженная тройкою татарских лошадей. Народ толпился на
улице. В сенях встретил я Пугачева: он был одет по-дорожному, в шубе и в киргизской шапке. Вчерашние собеседники окружали его, приняв на себя вид подобострастия, который сильно противуречил всему, чему я был свидетелем накануне. Пугачев весело со мною поздоровался и велел мне садиться
с ним в кибитку.
Уж рассветало. Я летел по
улице, как услышал, что зовут меня. Я остановился. «Куда вы? — сказал Иван Игнатьич, догоняя меня. — Иван Кузмич на валу и послал меня за вами. Пугач
пришел». — «Уехала ли Марья Ивановна?» — спросил я
с сердечным трепетом. «Не успела, — отвечал Иван Игнатьич, — дорога в Оренбург отрезана; крепость окружена. Плохо, Петр Андреич!»
— Прошло месяца два, возвратился он из Парижа, встретил меня на
улице, зовет:
приходите, мы
с женой замечательную вещь купили!
Выпустили Самгина неожиданно и
с какой-то обидной небрежностью: утром
пришел адъютант жандармского управления
с товарищем прокурора, любезно поболтали и ушли, объявив, что вечером он будет свободен, но освободили его через день вечером. Когда он ехал домой, ему показалось, что
улицы необычно многолюдны и в городе шумно так же, как в тюрьме. Дома его встретил доктор Любомудров, он шел по двору в больничном халате, остановился, взглянул на Самгина из-под ладони и закричал...
«Однако ж час, — сказал барон, — пора домой; мне завтракать (он жил в отели), вам обедать». Мы пошли не прежней дорогой, а по каналу и повернули в первую длинную и довольно узкую
улицу, которая вела прямо к трактиру. На ней тоже купеческие домы,
с высокими заборами и садиками, тоже бежали вприпрыжку носильщики
с ношами. Мы
пришли еще рано; наши не все собрались: кто пошел по делам службы, кто фланировать, другие хотели пробраться в китайский лагерь.
С другой стороны, Иван Федорович чем свет сегодня послали меня к ним на квартиру в ихнюю Озерную
улицу, без письма-с,
с тем чтобы Дмитрий Федорович на словах непременно
пришли в здешний трактир-с на площади, чтобы вместе обедать.
Проснулся я от какого-то шума и спросил, что случилось. Казаки доложили мне, что к фанзе
пришло несколько человек удэгейцев. Я оделся и вышел к ним на
улицу. Меня поразила та неприязнь,
с какой они на меня смотрели.
Я, разумеется, не боялся. Наоборот, идя по широким темным
улицам и пустырям, я желал какой-нибудь опасной встречи. Мне так приятно было думать, что Люня еще не спит и, лежа в своей комнате
с закрытыми ставнями, думает обо мне
с опасением и участием. А я ничего не боюсь и иду один,
с палкой в руке, мимо старых, обросших плющами стен знаменитого дубенского замка. И мне
приходила в голову гордая мысль, что я, должно быть, «влюблен».
— Не отпирайся… Обещал
прислать за нами лошадей через две недели, а я прожила целых шесть, пока не догадалась сама выехать. Надо же куда-нибудь деваться
с ребятишками… Хорошо, что еще отец
с матерью живы и не выгонят на
улицу.
— Не приехал, а пешком
пришел.
С палочкой идет по
улице, я сама видела, а за плечами котомка.
Был я не по годам силен и в бою ловок, — это признавали сами же враги, всегда нападавшие на меня кучей. Но все-таки
улица всегда била меня, и домой я
приходил обыкновенно
с расквашенным носом, рассеченными губами и синяками на лице, оборванный, в пыли.
А потом, как ты вышел, мне
пришло в голову: что, если он тут теперь стоит и выглядывает али сторожит чего
с улицы?
Вернулась из своей комнаты Нюра и немного спустя вслед за ней Петровский. Петровский
с крайне серьезным видом заявил, что он все это время ходил по
улице, обдумывая происшедший инцидент, и, наконец,
пришел к заключению, что товарищ Борис был действительно неправ, но что есть и смягчающее его вину обстоятельство — опьянение.
Пришла потом и Женя, но одна: Собашников заснул в ее комнате.
Когда карета съехала со двора и пропала из моих глаз, я
пришел в исступленье, бросился
с крыльца и побежал догонять карету
с криком: «Маменька, воротись!» Этого никто не ожидал, и потому не вдруг могли меня остановить; я успел перебежать через двор и выбежать на
улицу...
Было уже двадцать минут третьего, а учителя истории не было еще ни слышно, ни видно даже на
улице, по которой он должен был
прийти и на которую я смотрел
с сильным желанием никогда не видать его.
— Ванька! — крикнул он, — поди ты к Рожественскому попу; дом у него на Михайловской
улице; живет у него гимназистик Плавин; отдай ты ему вот это письмо от матери и скажи ему, чтобы он сейчас же
с тобою
пришел ко мне.
— Однако она сильно изменилась в последнее время, — задумчиво говорила Аннинька, — лицо осунулось, под глазами синие круги… Я вчера
прихожу и рассказываю ей, что мы
с тобой видели Амальку, как она ехала по
улице в коляске вместе
с Тетюевой, так Раиса Павловна даже побелела вся. А ведь скверная штука выйдет, если Тетюев действительно смажет нашу Раису Павловну, Куда мы тогда
с тобой денемся, Эмма?
И вдруг вспомнил мальчик про то, что у него так болят пальчики, заплакал и побежал дальше, и вот опять видит он сквозь другое стекло комнату, опять там деревья, но на столах пироги, всякие — миндальные, красные, желтые, и сидят там четыре богатые барыни, а кто
придет, они тому дают пироги, а отворяется дверь поминутно, входит к ним
с улицы много господ.
На другой день он
пришел опять в уездный город и на
улице слышал разговор Марии Семеновны
с учителем.
Вообще я знаю очень много примеров подобного рода логики. Есть у меня приятель судья, очень хороший человек.
Пришла к нему экономка
с жалобой, что такой-то писец ее изобидел: встретившись
с ней на
улице, картуза не снял. Экономка — бабенка здоровая, кровь
с молоком; судья человек древний и экономок любит до смерти. Подать сюда писца.
— Когда же сравнить можно! да ты послушай, сударь, в моей одной обители что девок было, и всё от богатых отцов, редконькая так-то
с улицы придет.
В продолжение всего месяца он был очень тих, задумчив, старателен, очень молчалив и предмет свой знал прекрасно; но только что получал жалованье, на другой же день являлся в класс развеселый;
с учениками шутит, пойдет потом гулять по
улице — шляпа набоку, в зубах сигара, попевает, насвистывает, пожалуй, где случай выпадет, готов и драку сочинить; к женскому полу получает сильное стремление и для этого
придет к реке, станет на берегу около плотов, на которых прачки моют белье, и любуется…
— И труда большого нет, ежели политику как следует вести.
Придет, например, начальство в департамент — встань и поклонись; к докладу тебя потребует — явись; вопрос предложит — ответь, что нужно, а разговоров не затевай. Вышел из департамента — позабудь. Коли видишь, что начальник по
улице встречу идет, — зайди в кондитерскую или на другую сторону перебеги. Коли столкнешься
с начальством в жилом помещении — отвернись, скоси глаза…
— Как же мне потешать тебя, государь? — спросил он, положив локти на стол, глядя прямо в очи Ивану Васильевичу. — Мудрен ты стал на потехи, ничем не удивишь тебя! Каких шуток не перешучено на Руси,
с тех пор как ты государишь! Потешался ты, когда был еще отроком и конем давил народ на
улицах; потешался ты, когда на охоте велел псарям князя Шуйского зарезать; потешался, когда выборные люди из Пскова
пришли плакаться тебе на твоего наместника, а ты приказал им горячею смолою бороды палить!
С привычкою к умеренности, создавшеюся годами бродячей, голодной жизни, она ела очень мало, но и это малое изменило ее до неузнаваемости: длинная шерсть, прежде висевшая рыжими, сухими космами и на брюхе вечно покрытая засохшею грязью, очистилась, почернела и стала лосниться, как атлас. И когда она от нечего делать выбегала к воротам, становилась у порога и важно осматривала
улицу вверх и вниз, никому уже не
приходило в голову дразнить ее или бросить камнем.
Реже других к ней
приходил высокий, невеселый офицер,
с разрубленным лбом и глубоко спрятанными глазами; он всегда приносил
с собою скрипку и чудесно играл, — так играл, что под окнами останавливались прохожие, на бревнах собирался народ со всей
улицы, даже мои хозяева — если они были дома — открывали окна и, слушая, хвалили музыканта. Не помню, чтобы они хвалили еще кого-нибудь, кроме соборного протодьякона, и знаю, что пирог
с рыбьими жирами нравился им все-таки больше, чем музыка.
Пришел полицейский, потоптался, получил на чай, ушел; потом снова явился, а
с ним — ломовой извозчик; они взяли кухарку за ноги, за голову и унесли ее на
улицу. Заглянула из сеней хозяйка, приказала мне...
Было горько; на дворе сияет праздничный день, крыльцо дома, ворота убраны молодыми березками; к каждой тумбе привязаны свежесрубленные ветви клена, рябины; вся
улица весело зазеленела, все так молодо, ново;
с утра мне казалось, что весенний праздник
пришел надолго и
с этого дня жизнь пойдет чище, светлее, веселее.
Я все еще думал, что сон вижу, и молчал.
Пришел доктор, перевязал мне ожоги, и вот я
с бабушкой еду на извозчике по
улицам города. Она рассказывает...
Он начинал полемизировать
с утра. Когда он
приходил в правление, первое лицо,
с которым он встречался в передней, был неизменный мещанин Прохоров, подобранный в бесчувственном виде на
улице и посаженный в часть. В прежнее время свидание это имело, в глазах помпадура, характер обычая и заканчивалось словом: «влепить!» Теперь — на первый план выступила полемика, то есть терзание, отражающееся не столько на Прохорове, сколько на самом помпадуре.
Иногда он
приходил к ним, когда Марьяна еще не возвращалась
с улицы: вдруг заслышатся ее сильные шаги, и мелькнет в отворенной двери ее голубая ситцевая рубаха.
— Дорвались, брат! Скорей
приходи! — крикнул Лукашка товарищу, слезая у соседнего двора и осторожно проводя коня в плетеные ворота своего двора. — Здорово, Степка! — обратился он к немой, которая, тоже празднично разряженная, шла
с улицы, чтобы принять коня. И он знаками показал ей, чтоб она поставила коня к сену и не расседлывала его.
Будто чувствовалось, что вот-вот и природа оживет из-подо льда и снега, но это так чувствовалось новичку, который суетно надеялся в первых числах февраля видеть весну в NN;
улица, видно, знала, что опять
придут морозы, вьюги и что до 15/27 мая не будет признаков листа, она не радовалась; сонное бездействие царило на ней; две-три грязные бабы сидели у стены гостиного двора
с рязанью и грушей; они, пользуясь тем, что пальцы не мерзнут, вязали чулки, считали петли и изредка только обращались друг к другу, ковыряя в зубах спицами, вздыхая, зевая и осеняя рот свой знамением креста.
Не знаю почему, но это бродяжничество по
улицам меня успокаивало, и я возвращался домой
с аппетитом жизни, — есть желание жить, как есть желание питаться. Меня начинало пугать развивавшаяся старческая апатия — это уже была смерть заживо. Глядя на других, я начинал точно
приходить в себя. Являлось то, что называется самочувствием. Выздоравливающие хорошо знают этот переход от апатии к самочувствию и аппетиту жизни.
Мы сели в небольшой, по старине меблированной гостиной, выходящей на
улицу теми окнами, из которых на двух стояли чубуки, а на третьем красный петух в генеральской каске и козел в черной шляпе, а против них на стене портрет царя Алексея Михайловича
с развернутым указом, что «учали на Москву
приходить такие-сякие дети немцы и их, таких-сяких детей, немцев, на воеводства бы не сажать, а писать по черной сотне».
Вечерами
приходил ее жених — маленький, бойкий человечек, белобрысый,
с пушистыми усами на загорелом круглом лице; он, не уставая, смеялся целый вечер и, вероятно, мог бы смеяться целый день. Они уже были обручены, и для них строился новый дом в одной из лучших
улиц города — самой чистой и тихой. Горбун никогда не был на этой стройке и не любил слушать, когда говорили о ней. Жених хлопал его по плечам маленькой, пухлой рукой,
с кольцами на ней, и говорил, оскаливая множество мелких зубов...
Ноздрева провела в литературу
улица, провела постепенно, переходя от одного видоизменения к другому. Начала
с Тряпичкина, потом
пришла к"нашему собственному корреспонденту", потом к Подхалимову и закончила гармоническим аккордом, в лице Ноздрева. А покуда проходили эти видоизменения, честная литература
с наивным изумлением восклицала: кажется, что дальше идти невозможно! Однако ж оказалось возможным.
Он был
с нами в корпусе безотлучно. Никто не помнил такого случая, чтобы Перский оставил здание, и один раз, когда его увидали
с сопровождавшим его вестовым на тротуаре, — весь корпус
пришел в движение, и от одного кадета другому передавалось невероятное известие: «Михаил Степанович прошел по
улице!»
Поэтому, когда я встречаю на
улице человека, который
с лучезарною улыбкой на лице объявляет мне, что в пошехонском земстве совершился новый отрадный факт: крестьянин Семен Никифоров, увлеченный артельными сыроварнями, приобрел две новые коровы! мне как-то невольно
приходит на мысль: мой друг! и Семен Никифоров, и артельные сыроварни — все это"осуществившиеся упования твоей юности"; а вот рассказал бы ты лучше, какие ты истории во сне видишь!
Напрасно она, пока было светло, сидела у окна и беспрестанно взглядывала в маленькое зеркальце, приделанное
с улицы к косяку и обращенное в ту сторону, откуда Бегушев должен был
прийти или приехать, напрасно прислушивалась к малейшему шуму в передней, в ожидании услышать его голос, — надежды ее не исполнялись.
Когда оправился,
приходил два раза в неделю в институт и в круглом зале, где было всегда, почему-то не изменяясь, 5 градусов мороза, независимо от того, сколько на
улице, читал в калошах, в шапке
с наушниками и в кашне, выдыхая белый пар, восьми слушателям цикл лекций на тему «Пресмыкающиеся жаркого пояса».
Его раздели, положили на кровать. Уже на
улице он начал подавать знаки жизни, мычал, махал руками… В комнате он совсем
пришел в себя. Но как только опасения за жизнь его миновались и возиться
с ним было уже не для чего — негодование вступило в свои права: все оступились от него, как от прокаженного [Прокаженный — больной проказой, заразной кожной болезнью, которая считалась неизлечимой.].
Ответ
пришел благоприятный, и на следующий день повозка наша подъехала к одному из домов широкой
улицы, вдоль кот_о_рой
с площади до самого озера тянулась широкая березовая аллея.
Даже в те часы, когда совершенно потухает петербургское серое небо и весь чиновный народ наелся и отобедал, кто как мог, сообразно
с получаемым жалованьем и собственной прихотью, — когда всё уже отдохнуло после департаментского скрипенья перьями, беготни, своих и чужих необходимых занятий и всего того, что задает себе добровольно, больше даже, чем нужно, неугомонный человек, — когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время: кто побойчее, несется в театр; кто на
улицу, определяя его на рассматриванье кое-каких шляпенок; кто на вечер — истратить его в комплиментах какой-нибудь смазливой девушке, звезде небольшого чиновного круга; кто, и это случается чаще всего, идет просто к своему брату в четвертый или третий этаж, в две небольшие комнаты
с передней или кухней и кое-какими модными претензиями, лампой или иной вещицей, стоившей многих пожертвований, отказов от обедов, гуляний, — словом, даже в то время, когда все чиновники рассеиваются по маленьким квартиркам своих приятелей поиграть в штурмовой вист, прихлебывая чай из стаканов
с копеечными сухарями, затягиваясь дымом из длинных чубуков, рассказывая во время сдачи какую-нибудь сплетню, занесшуюся из высшего общества, от которого никогда и ни в каком состоянии не может отказаться русский человек, или даже, когда не о чем говорить, пересказывая вечный анекдот о коменданте, которому
пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента, — словом, даже тогда, когда всё стремится развлечься, — Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению.
Через несколько дней мы
пришли в Александрию, где собралось очень много войск. Еще сходя
с высокой горы, мы видели огромное пространство, пестревшее белыми палатками, черными фигурами людей, длинными коновязями и блестевшими кое-где рядами медных пушек и зеленых лафетов и ящиков. По
улице города ходили целые толпы офицеров и солдат.
—
С Бахтиаровым; а Лиза вышла провожать их на крыльцо, да, я думаю,
с час и стояла на улице-то. Я и кричал ей несколько раз: «Что ты, Лиза, стоишь? Простудишься». «Ничего, говорит, мне душно в комнате». А оттуда
пришла такая бледная и тотчас же легла.
«А вдруг мама не приедет за мной? — беспокойно, в сотый раз, спрашивал сам себя Буланин. — Может быть, она не знает, что нас распускают по субботам? Или вдруг ей помешает что-нибудь? Пусть уж тогда бы
прислала горничную Глашу. Оно, правда, неловко как-то воспитаннику военной гимназии ехать по
улице с горничной, ну, да что уж делать, если без провожатого нельзя…»
— Ага, — кричит, — жив, божий петушок! Добро. Иди, малый, в конец
улицы, свороти налево к лесу, под горой дом
с зелёными ставнями, спроси учителя, зовут — Михаила, мой племяш. Покажи ему записку; я скоро
приду, айда!