Неточные совпадения
Он чувствовал, что
солнце приближалось к нему.
Я
приближался к месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Все покрыто было снегом.
Солнце садилось. Кибитка ехала по узкой дороге, или точнее по следу, проложенному крестьянскими санями. Вдруг ямщик стал посматривать в сторону и, наконец, сняв шапку, оборотился ко мне и сказал: «Барин, не прикажешь ли воротиться?»
Было темно, но звезды на небе уже говорили, что
солнце приближается к горизонту. Морозило… Термометр показывал — 34°С. Гривы, спины и морды лошадей заиндевели. Когда мы тронулись в дорогу, только что начинало светать.
Потому ли, что земля переместилась в плоскости эклиптики по отношению
к солнцу, или потому, что мы все более и более удалялись от моря (вероятно, имело место и то и другое), но только заметно день удлинялся и климат сделался ровнее. Сильные ветры остались позади. Барометр медленно поднимался,
приближаясь к 760. Утром температура стояла низкая (–30°С), днем немного повышалась, но
к вечеру опять падала до — 25°С.
В горах расстояния очень обманчивы. Мы шли целый день, а горный хребет, служащий водоразделом между реками Сандагоу и Сыдагоу, как будто тоже удалялся от нас. Мне очень хотелось дойти до него, но вскоре я увидел, что сегодня нам это сделать не удастся. День
приближался к концу;
солнце стояло почти у самого горизонта. Нагретые за день камни сильно излучали теплоту. Только свежий ветер мог принести прохладу.
Долго мы бродили около озера и стреляли птиц. Время летело незаметно. Когда вся долина залилась золотистыми лучами заходящего
солнца, я понял, что день кончился. Вслед за трудовым днем
приближался покой; вся природа готовилась
к отдыху. Едва
солнце успело скрыться за горизонтом, как с другой стороны, из-за моря, стала подыматься ночь.
Едва эта мысль мелькнула в моем мозгу, как я сорвался с места и побежал
к полоске, которая выступала все отчетливее по мере того, как я
к ней
приближался. Действительно, это была лыжница. Один край ее был освещен
солнцем, другой находился в тени — эту тень я и заметил, когда был около нарт.
Приближалась весна, таял снег, обнажая грязь и копоть, скрытую в его глубине. С каждым днем грязь настойчивее лезла в глаза, вся слободка казалась одетой в лохмотья, неумытой. Днем капало с крыш, устало и потно дымились серые стены домов, а
к ночи везде смутно белели ледяные сосульки. Все чаще на небе являлось
солнце. И нерешительно, тихо начинали журчать ручьи, сбегая
к болоту.
Жар давно свалил, прохлада от воды умножала прохладу от наступающего вечера, длинная туча пыли шла по дороге и
приближалась к деревне, слышалось в ней блеянье и мычанье стада, опускалось за крутую гору потухающее
солнце.
Солнце уже
приближалось к снеговому хребту, белевшему над курчавыми облаками.
Солнце не успело еще обогнуть гору, и часть ее, обращенная
к путешественникам, окутывалась тенью. Это обстоятельство значительно улучшало снежную дорогу: дядя Аким не замедлил
приблизиться к вершине. С каждым шагом вперед выступала часть сияющего, неуловимо далекого горизонта… Еще шаг-другой, и дядя Аким очутился на хребте противоположного ската, круто спускавшегося
к реке.
Солнце приближалось уже
к полудню.
Солнце до половины уже обогнуло небо, и работа
приближалась к концу, когда
к работающим подошел младший сынишка Глеба.
С течением времени человечество все более и более освобождается от искусственных искажений и
приближается к естественным требованиям и воззрениям: мы уже не видим таинственных сил в каждом лесе и озере, в громе и молнии, в
солнце и звездах; мы уже не имеем в образованных странах каст и париев; мы не перемешиваем отношений двух полов, подобно народам Востока; мы не признаем класса рабов существенной принадлежностью государства, как было у греков и римлян; мы отрицаемся от инквизиционных начал, господствовавших в средневековой Европе.
Воробушков стая слетела
С снопов, над телегой взвилась.
И Дарьюшка долго смотрела,
От
солнца рукой заслонясь,
Как дети с отцом
приближалисьК дымящейся риге своей,
И ей из снопов улыбались
Румяные лица детей…
Потом народ рассыпался частью по избам, частью по улице; все сии происшествия заняли гораздо более времени, нежели нам нужно было, чтоб описать их, и уж
солнце начинало
приближаться к западу, когда волнение в деревне утихло; девки и бабы собрались на заваленках и запели праздничные песни!.. вскоре стада с топотом, пылью и блеянием, возвращая<сь> с паствы, рассыпались по улице, и ребятишки с обычным криком стали гоняться за отсталыми овцами… и никто бы не отгадал, что час или два тому назад, на этом самом месте, произнесен смертный приговор целому дворянскому семейству!..
— О, разумеется, этого слишком много! — я недостоин даже
приблизиться к тебе… я бы должен был любоваться тобою как
солнцем и звездами; ты прекрасна! кто спорит, но разве это дает право не иметь сердца?
С восходом
солнца он отправился искать сестру, на барском дворе, в деревне, в саду — везде, где только мог предположить, что она проходила или спряталась, — неудача за неудачей!.. досадуя на себя, он задумчиво пошел по дороге, ведущей в лес мимо крестьянских гумен: поровнявшись с ними и случайно подняв глаза, он видит буланую лошадь, в шлее и хомуте, привязанную
к забору; он
приближается… и замечает, что трава измята у подошвы забора! и вдруг взор его упал на что-то пестрое, похожее на кушак, повисший между цепких репейников… точно! это кушак!.. точно! он узнал, узнал! это цветной шелковый кушак его Ольги!
И несказанная радость охватывает ее. Нет ни сомнений, ни колебаний, она принята в лоно, она правомерно вступает в ряды тех светлых, что извека через костер, пытки и казни идут
к высокому небу. Ясный мир и покой и безбрежное, тихо сияющее счастье. Точно отошла она уже от земли и
приблизилась к неведомому
солнцу правды и жизни и бесплотно парит в его свете.
Наконец мы стали
приближаться к Витиму. С N-ской станции выехали мы светлым, сверкающим, снежным утром. Вся природа как будто застыла, умерла под своим холодным, но поразительно роскошным нарядом. Среди дня
солнце светило ярко, и его косые лучи были густы и желты… Продираясь сквозь чащу светового бора, они играли кое-где на стволах, на ветвях, выхватывая их из белого, одноцветного и сверкающего сумрака.
Она оборотилась
к нему — и вот ее лицо, с глазами светлыми, сверкающими, острыми, с пеньем вторгавшимися в душу, уже
приближалось к нему, уже было на поверхности и, задрожав сверкающим смехом, удалялось, — и вот она опрокинулась на спину, и облачные перси ее, матовые, как фарфор, не покрытый глазурью, просвечивали пред
солнцем по краям своей белой, эластически-нежной окружности.
Приближался вечер, и в воздухе стояла та особенная, тяжёлая духота, которая предвещает грозу.
Солнце уже было низко, и вершины тополей зарделись лёгким румянцем. Но от вечерних теней, окутавших их ветви, они, высокие и неподвижные, стали гуще, выше… Небо над ними тоже темнело, делалось бархатным и точно опускалось ниже
к земле. Где-то далеко говорили люди и где-то ещё дальше, но в другой стороне — пели. Эти звуки, тихие, но густые, казалось, тоже были пропитаны духотой.
Через две недели по выходе из Бреста только что
солнце вышло из горизонта, как корвет
приближался к группе высоких красивых Мадерских островов.
Приближаясь к Лондону, «Коршун» все больше и больше встречал судов, и река становилась шумнее и оживленнее. Клубы дыма с заводов, с фабрик, с пароходов поднимались кверху, застилая небо. Когда корвет, подвигаясь самым тихим ходом среди чащи судов, бросил якорь против небольшого, утопавшего в зелени городка Гревзенда,
солнце казалось каким-то медным, тусклым пятном.
К закату
солнца мы успели уйти далеко от мыса Успения.
Приближались сумерки. В атмосфере установилось равновесие. Море дремало. Дальние мысы, подернутые синеватою мглою, как будто повисли в воздухе. Казалось, будто небо узкою полосою вклинилось между ними и поверхностью воды. Это явление рефракции весьма обычно здесь в сухое время года.
На другой день Карпушка, действительно, разбудил нас очень рано. Еще не рассветало, но уже по звездам было видно, что
солнце приближается к горизонту. За ночь море заметно успокоилось. Волны ласково всплескивались на камни и почти бесшумно скатывались назад.
И всего только на линию склонялось ко мне божественное тело Марии, — нет, не больше! — но что бы ты сказал, человече, если бы
солнце, сойдя с своего пути всего на линию, на эту линию
приблизилось к тебе?
Солнце было так огромно, так огненно и страшно, как будто земля
приблизилась к нему и скоро сгорит в этом беспощадном огне.
Я лежал, смотрел, как светило
солнце сквозь сетку трав на валу канавы. Душа незаметно заполнялась тяжелым, душным чадом. Что-то
приближалось к ней, — медленно
приближалось что-то небывало ужасное. Сердце то вздрагивало резко, то замирало. И вдруг я почувствовал — смерть.
К городу Дамаску Ермий стал
приближаться, когда
солнце уже начало садиться. Старец немножко не соразмерил ходы и теперь не знал, что ему сделать: поспешать ли скорее идти или не торопиться и подождать лучше утра. Очам казалось близко видно, а ногам пришлось обидно. Поспешал Ермий дойти засветло, а поспел в то самое время, когда красное
солнце падает, сумрак густеет и город весь обвивает мглой. Точно он весь в беспроглядный грех погружается.
И сколько ни говорил отделившийся от большинства человек о том, что, двигаясь по ложному направлению, не изменяя его, мы наверное не
приближаемся, а удаляемся от своей цели, и что точно так же мы не достигнем цели, если будем метаться из стороны в сторону, что единственное средство достигнуть цели состоит в том, чтобы, сообразив по
солнцу или по звездам, какое направление приведет нас
к нашей цели, и избрав его, идти по нем, но что для того, чтобы это сделать, нужно прежде всего остановиться, остановиться не затем, чтобы стоять, а затем, чтобы найти настоящий путь и потом уже неуклонно идти по нем, и что для того и для другого нужно первое остановиться и опомниться, — сколько он ни говорил этого, его не слушали.
Оливковая роща, в которой Тения провела ночь, давшую ей силы вдохновенной решимости, была на востоке от Аскалона, а потому, когда Тения
приближалась к городу, лучи восходившего
солнца освещали ее сзади и лицо ее было отенено, меж тем как ее стройный стан, покрытый бедною одеждой из синего полотна, и белый льняной покров на голове сверкали в сильном освещении.
Рациональный день новой истории кончается,
солнце его заходит, наступают сумерки, мы
приближаемся к ночи.
— Мне, — говорю, — то известно, то все было тихо, и был день, и
солнце сияло на небе высоко-превысоко во весь день, пока я не спал. И все было так, як я говорю, господа судьи. А как уже стал день
приближаться к вечеру, то и тогда еще
солнце сияло, но уже несколько тише, а потом оно взяло да и пошло отпочить в зори, и от того стало как будто еще лучше — и на небе, и на земли, тихо-тихесенько по ночи.