Неточные совпадения
Он думал о благополучии дружеской жизни, о том, как бы хорошо было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом чрез эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером, [Бельведер — буквально:
прекрасный вид; здесь: башня на здании.] что можно оттуда видеть даже Москву и там пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных
предметах.
Зачем употреблять вам все руки на возделывание риса? употребите их на добывание металлов, а рису вам привезут с Зондских островов — и вы будете богаче…» — «Да, — прервал Кавадзи, вдруг подняв свои широкие веки, — хорошо, если б иностранцы возили рыбу, стекло да рис и тому подобные необходимые
предметы; а как они будут возить вон этакие часы, какие вы вчера подарили мне, на которые у нас глаза разбежались, так ведь японцы вам отдадут последнее…» А ему подарили
прекрасные столовые астрономические часы, где кроме обыкновенного циферблата обозначены перемены луны и вставлены два термометра.
В один
прекрасный день он нашел не совсем удобным для своей жениховской репутации, что у него нет прислуги, вследствие чего он должен сам подметать комнату и ежедневно путешествовать с таинственным
предметом под полой халата.
Итак, со стороны службы, Сенечка был счастлив; он имел
прекрасный, шитый золотом мундир, был баловнем своих начальников, служил
предметом зависти для сверстников и примером подражания для подчиненных.
Теперь Ромашов один. Плавно и упруго, едва касаясь ногами земли, приближается он к заветной черте. Голова его дерзко закинута назад и гордым вызовом обращена влево. Во всем теле у него такое ощущение легкости и свободы, точно он получил неожиданную способность летать. И, сознавая себя
предметом общего восхищения,
прекрасным центром всего мира, он говорит сам себе в каком-то радужном, восторженном сне...
Но толчки экипажа, пестрота
предметов, мелькавших перед глазами, скоро разогнали это чувство; и я уже думал о том, как теперь духовник, верно, думает, что такой
прекрасной души молодого человека, как я, он никогда не встречал в жизни, да и не встретит, что даже и не бывает подобных.
Конечно, при созерцании возвышенного
предмета могут пробуждаться в нас различного рода мысли, усиливающие впечатление, им на нас производимое; но возбуждаются они или нет, — дело случая, независимо от которого
предмет остается возвышенным: мысли и воспоминания, усиливающие ощущение, рождаются при всяком ощущении, но они уже следствие, а не причина первоначального ощущения, и если, задумавшись над подвигом Муция Сцеволы, я дохожу до мысли: «да, безгранична сила патриотизма», то мысль эта только следствие впечатления, произведенного на меня независимо от нее самым поступком Муция Сцеволы, а не причина этого впечатления; точно так же мысль: «нет ничего на земле
прекраснее человека», которая может пробудиться во мне, когда я задумаюсь, глядя на изображение
прекрасного лица, не причина того, что я восхищаюсь им, как
прекрасным, а следствие того, что оно уже прежде нее, независимо от нее кажется мне прекрасно.
«
Прекрасное в действительности или группа
предметов (пейзаж, группа людей), или один
предмет в отдельности.
Выражение: «
прекрасным называется полное проявление идеи в отдельном
предмете» — вовсе не определение
прекрасного.
Прекрасное чаще всего мы видим глазами; а глаза, конечно, видят только оболочку, абрис, наружность
предмета, а не внутреннее его сложение.
Определение [Гегеля]
прекрасного, как полного соответствия отдельного
предмета с его идеею, слишком широко.
Но благоприятность случая не только редка и мимолетна, — она вообще должна считаться благоприятностью только относительною: вредная, искажающая случайность всегда оказывается в природе не вполне побежденною, если мы отбросим светлую маску, накидываемую отдаленностью места и времени на восприятие (Wahrnehm ng)
прекрасного в природе, и строже всмотримся в
предмет; искажающая случайность вносит в
прекрасную, по-видимому, группировку нескольких
предметов много такого, что вредит ее полной красоте; мало того, эта вредящая случайность вторгается и в отдельный
предмет, который казался нам сначала вполне прекрасен, и мы видим, что ничто не изъято от ее владычества.
Другое основание для мысли: «
прекрасное есть чистая поверхность», состоит в предположении, что эстетическое наслаждение несовместимо с материальным интересом, принимаемым в
предмете.
Итак,
предмет, принадлежащий к редким явлениям красоты, как показывает ближайшее рассмотрение, не истинно прекрасен, а только ближе других к
прекрасному, свободнее от искажающих случайностей».
После такого решения надобно было исследовать понятия возвышенного и трагического, которые, по обыкновенному определению
прекрасного, подходят под него, как моменты, и надобно было признать, что возвышенное и
прекрасное — не подчиненные друг другу
предметы искусства.
Что же такое в сущности
прекрасное, если нельзя определить его как «единство идеи и образа» или как «полное проявление идеи в отдельном
предмете»?
Господствующее мнение о происхождении и значении искусства выражается так: «Имея непреодолимое стремление к
прекрасному, человек не находит истинно
прекрасного в объективной действительности; этим он поставлен в необходимость сам создавать
предметы или произведения, которые соответствовали бы его требованию,
предметы или явления истинно-прекрасные».
Но это «что-то» должно быть нечто чрезвычайно многообъемлющее, нечто способное принимать самые разнообразные формы, нечто чрезвычайно общее; потому что
прекрасными кажутся нам
предметы чрезвычайно разнообразные, существа, совершенно не похожие друг на друга.
Оно высказывает только, что в тех разрядах
предметов и явлений, которые могут достигать красоты,
прекрасными кажутся лучшие
предметы и явления; но не объясняет, почему самые разряды
предметов и явлений разделяются на такие, в которых является красота, и другие, в которых мы не замечаем ничего
прекрасного.
Но если по определениям
прекрасного и возвышенного, нами принимаемым,
прекрасному и возвышенному придается (независимость от фантазии, то, с другой стороны, этими определениями выставляется на первый план отношение к человеку вообще и к его понятиям тех
предметов и явлений, которые находит человек
прекрасными и возвышенными:
прекрасное то, в чем мы видим жизнь так, как мы понимаем и желаем ее, как она радует нас; великое то, что гораздо выше
предметов, с которыми сравниваем его мы.
«
Предмет искусства —
прекрасное»,
прекрасное, во что бы то ни стало, другого содержания нет у искусства.
Вот эта мысль: «
Прекрасное есть не самый
предмет, а чистая поверхность, чистая форма (die reine Oberfläche)
предмета».
Но несправедливо так ограничивать поле искусства, если под «произведениями искусства» понимаются «
предметы, производимые человеком под преобладающим влиянием его стремления к
прекрасному» — есть такая степень развития эстетического чувства в народе, или, вернее оказать, в кругу высшего общества, когда под преобладающим влиянием этого стремления замышляются и исполняются почти все
предметы человеческой производительности: вещи, нужные для удобства домашней жизни (мебель, посуда, убранство дома), платье, сады и т. п.
Этого мы в самом деле и требуем от
прекрасных явлений и
предметов в тех царствах природы, где нет разнообразия типов одного и того же рода
предметов.
Совершенно справедливо, что
предмет должен быть превосходен в своем роде для того, чтобы называться
прекрасным.
«Отдельный
предмет не может быть прекрасен уже потому, что оя не абсолютен; а
прекрасное есть абсолютное».
Я пересмотрел, сколько позволяло место, главные принадлежности человеческой красоты, и мне кажется, что все они производят на нас впечатление
прекрасного потому, что в них мы видим проявление жизни, как понимаем ее. Теперь надобно посмотреть противоположную сторону
предмета, рассмотреть, отчего человек бывает некрасив.
Потому
прекрасное в природе живо; но, находясь среди неисчислимо разнообразных отношений, оно подвергается столкновениям, порче со всех сторон; потому что природа заботится о всей массе
предметов, а не об одном отдельном
предмете, ей нужно сохранение, а не собственно красота.
«прекрасно то существо, в котором видим мы жизнь такою, какова должна быть она по нашим понятиям; прекрасен тот
предмет, который выказывает в себе жизнь или напоминает нам о жизни», — кажется, что это определение удовлетворительно объясняет все случаи, возбуждающие в нас чувство
прекрасного. Проследим главные проявления
прекрасного в различных областях действительности, чтобы проверить это.
Гравюра не думает быть лучше картины, она гораздо хуже ее в художественном отношении; так и произведение искусства никогда не достигает красоты или величия действительности; но картина одна, ею могут любоваться только люди, пришедшие в галлерею, которую она украшает; гравюра расходится в сотнях экземпляров по всему свету, каждый может любоваться ею, когда ему угодно, не выходя из своей комнаты, не вставая с своего дивана, не скидая своего халата; так и
предмет прекрасный в действительности доступен не всякому и не всегда; воспроизведенный (слабо, грубо, бледно — это правда, но все-таки воспроизведенный) искусством, он доступен всякому и всегда.
Из этого основного воззрения следуют дальнейшие определения:
прекрасное tcnm идея в форме ограниченного проявления;
прекрасное есть отдельный чувственный
предмет, который представляется чистым выражением идеи, так что в идее не остается ничего, что не проявлялось бы чувственно в этом отдельном
предмете, а в отдельном чувственном
предмете нет ничего, что не было бы чистым выражением идеи, Отдельный
предмет в этом отношении называется образом (das Bild).
Красота формы, состоящая в единстве идеи и образа, общая принадлежность «е только искусства (в эстетическом смысле слова), но и всякого человеческого дела, совершенно отлична от идеи
прекрасного, как объекта искусства, как
предмета нашей радостной любви в действительном мире.
Нет человека, одаренного эстетическим чувством, которому бы не встречались в действительности тысячи лиц, явлений и
предметов, казавшихся ему безукоризненно
прекрасными.
Довольно будет указать на свидетельство опыта, что и действительный
предмет может казаться
прекрасным, не возбуждая материального интереса: какая же своекорыстная мысль пробуждается в нас, когда мы любуемся звездами, морем, лесом (неужели при взгляде на действительный лес я необходимо должен думать, годится ли он мне на постройку или отопление дома?), — какая своекорыстная мысль пробуждается в нас, когда мы заслушиваемся шелеста листьев, песни соловья?
3) Это объективное
прекрасное, или
прекрасное по своей сущности, должно отличать от совершенства формы, которое состоит в единстве идеи и формы, или в том, что
предмет вполне удовлетворяет своему назначению.
Вредная случайность всегда портит в действительности группу, кажущуюся
прекрасною, внося в нее посторонние, ненужные
предметы, мешающие красоте и единству целого; она портит и кажущийся
прекрасным отдельный
предмет, портя некоторые его части; внимательное рассмотрение покажет нам всегда, что некоторые части действительного
предмета, представляющегося
прекрасным, вовсе не прекрасны».
Я не буду говорить о том, что основные понятия, из которых выводится у Гегеля определение
прекрасного], теперь уже признаны не выдерживающими критики; не буду говорить и о том, что
прекрасное [у Гегеля] является только «призраком», проистекающим от непроницательности взгляда, не просветленного философским мышлением, перед которым исчезает кажущаяся полнота проявления идеи в отдельном
предмете, так что [по системе Гегеля] чем выше развито мышление, тем более исчезает перед ним
прекрасное, и, наконец, для вполне развитого мышления есть только истинное, а
прекрасного нет; не буду опровергать этого фактом, что на самом деле развитие мышления в человеке нисколько не разрушает в нем эстетического чувства: все это уже было высказано много раз.
Наконец, ближайшим образом мысль о том, что
прекрасное есть чистая форма, вытекает из понятия, что
прекрасное есть чистый призрак; а такое понятие — необходимое следствие определения
прекрасного как полноты осуществления идеи в отдельном
предмете и падает вместе с этим определением.
Из этого легко вывесть заключение, что
прекрасное есть поверхность
предмета, а не самый
предмет.
Но в нем есть справедливая сторона — то, что «
прекрасное» есть отдельный живой
предмет, а не отвлеченная мысль; есть и другой справедливый намек на свойство истинно художественных произведений искусства: они всегда имеют содержанием своим что-нибудь интересное вообще для человека, а не для одного художника (намек этот заключается в том, что идея — «нечто общее, действующее всегда и везде»); отчего происходит это, увидим на своем месте.
Верно, они слишком неважны, если, несмотря на них,
предмет продолжает казаться
прекрасным, — если они важны,
предмет будет уродлив, а не прекрасен.
Потом прошел и еще слух: в Париже Ольга Сергеевна произвела фурор и имела несколько шикарных приключений, которые сделали имя ее очень громким. La belle princesse Persianoff
Прекрасная княгиня Персианова. сделалась
предметом газетных фельетонов и устных скандалезных хроник.
Или, если возьмешь
предмет безучастно, бесчувственно, не сочувствуя с ним, он непременно предстанет только в одной ужасной своей действительности, не озаренный светом какой-то непостижимой, скрытой во всем мысли, предстанет в той действительности, какая открывается тогда, когда, желая постигнуть
прекрасного человека, вооружаешься анатомическим ножом, рассекаешь его внутренность и видишь отвратительного человека?
Я знал одного человека в цвете юных еще сил, исполненного истинного благородства и достоинств, я знал его влюбленным нежно, страстно, бешено, дерзко, скромно, и при мне, при моих глазах почти,
предмет его страсти — нежная,
прекрасная, как ангел, — была поражена ненасытною смертию.
Так как письмо это было написано тоже
прекрасным пером и отличалось глубиною мыслей, а главное — близко относилось к
предмету моего рассказа, то я и его намерен здесь изложить с буквальною точностью.
— Зачем же так углубляться в жизнь. Мы можем и льстецов считать за друзей; есть
прекрасные на этот
предмет стихи: «У дружбы есть двойчатка лесть: они с лица отчасти схожи».
—
Прекрасное правило домине Галушкинского: когда люди, умнее тебя, уже близки изобличить твое незнание, так пусти им пыль в глаза, и ты самым ничтожным предложением остановишь их, отвлечешь от
предмета и заставишь предполагать в себе более знаний, нежели оных будет у тебя в наличности.
Наши соображения относительно этого
предмета покажутся слишком слабыми после
прекрасных этюдов названных нами писателей.
Как, напр., часто встречаются в обществе
прекрасные рассказчики, которые умеют живо и занимательно передать анекдот, происшествие, но не могут определенно и верно описать
предмет и передать впечатление, какое он производит.
Они не хотели понять, что достоинство поэта заключается в том, чтобы уметь уловить и выразить красоту, находящуюся в самой природе
предмета, а не в том, чтобы самому выдумывать
прекрасное.