Неточные совпадения
Николай Петрович читал ему журналы, Фенечка ему прислуживала по-прежнему, приносила бульон, лимонад, яйца всмятку, чай; но тайный
ужас овладевал ею каждый раз, когда она входила в его комнату.
Одну из них, богиню Молчания, с пальцем на губах, привезли было и поставили; но ей в тот же день дворовые мальчишки отбили нос, и хотя соседний штукатур брался приделать ей нос «вдвое лучше
прежнего», однако Одинцов велел ее принять, и она очутилась в углу молотильного сарая, где стояла долгие годы, возбуждая суеверный
ужас баб.
Она стала наблюдать за собой и с
ужасом открыла, что ей не только стыдно прошлого своего романа, но и героя… Тут жгло ее и раскаяние в неблагодарности за глубокую преданность ее
прежнего друга.
У Райского болела душа пуще всех
прежних его мук. Сердце замирало от
ужаса и за бабушку, и за бедную, трепетную, одинокую и недоступную для утешения Веру.
Наконец я добился, что к
прежнему облачку, к этому искомому мною х, то есть que Sophie a pousse la chose trop loin, прибавился наконец и факт — она, о
ужас!
Случайно наткнулась она на часовню в поле, подняла голову, взглянула на образ — и новый
ужас, больше
прежнего, широко выглянул из ее глаз. Ее отшатнуло в сторону.
Между тем граф серьезных намерений не обнаруживал и наконец… наконец… вот где
ужас! узнали, что он из «новых» и своим
прежним правительством был — «mal vu», [на подозрении (фр.).] и «эмигрировал» из отечества в Париж, где и проживал, а главное, что у него там, под голубыми небесами, во Флоренции или в Милане, есть какая-то нареченная невеста, тоже кузина… что вся ее фортуна («fortune» — в оригинале) перейдет в его род из того рода, так же как и виды на карьеру.
Она глядела на этот синий пакет, с знакомым почерком, не торопясь сорвать печать — не от страха оглядки, не от
ужаса зубов «тигра». Она как будто со стороны смотрела, как ползет теперь мимо ее этот «удав», по выражению Райского, еще недавно душивший ее страшными кольцами, и сверканье чешуи не ослепляет ее больше. Она отворачивается, вздрагивая от другого, не
прежнего чувства.
С тех пор рука ее не оскудевала, а сам штабс-капитан, подавленный
ужасом при мысли, что умрет его мальчик, забыл свой
прежний гонор и смиренно принимал подаяние.
Мало того: правосудие и земная казнь даже облегчают казнь природы, даже необходимы душе преступника в эти моменты как спасение ее от отчаяния, ибо я и представить себе не могу того
ужаса и тех нравственных страданий Карамазова, когда он узнал, что она его любит, что для него отвергает своего „
прежнего“ и „бесспорного“, что его, его, „Митю“, зовет с собою в обновленную жизнь, обещает ему счастье, и это когда же?
До сих пор еще немногие, оставшиеся в живых,
прежние, вконец одряхлевшие хозяйки и жирные, хриплые, как состарившиеся мопсы, бывшие экономки вспоминают об этой общей гибели со скорбью,
ужасом и глупым недоумением.
Понятно, в конце концов случилось то, что должно было случиться. Видя в перспективе целый ряд голодных дней, а в глубине их — темный
ужас неизвестного будущего, Любка согласилась. на очень учтивое приглашение какого-то приличного маленького старичка, важного, седенького, хорошо одетого и корректного. За этот позор Любка получила рубль, но не смела протестовать:
прежняя жизнь в доме совсем вытравила в ней личную инициативу, подвижность и энергию. Потом несколько раз подряд он и совсем ничего не заплатил.
Ромашов опять подошел к выемке. Чувство нелепости, сумбурности, непонятности жизни угнетало его. Остановившись на откосе, он поднял глаза вверх, к небу. Там по-прежнему был холодный простор и бесконечный
ужас. И почти неожиданно для самого себя, подняв кулаки над головой и потрясая ими, Ромашов закричал бешено...
Ей бы следовало наконец опомниться и смягчиться, но она скрыла свой
ужас и уперлась еще упорнее
прежнего.
— Ты сознаешь, Marie, сознаешь! — воскликнул Шатов. Она хотела было сделать отрицательный знак головой, и вдруг с нею сделалась
прежняя судорога. Опять она спрятала лицо в подушку и опять изо всей силы целую минуту сжимала до боли руку подбежавшего и обезумевшего от
ужаса Шатова.
Но А-в тотчас же возненавидел его именно за то, что тот был благороден, за то, что с таким
ужасом смотрел на всякую низость, за то именно, что был совершенно не похож на него, и всё, что М., в
прежних разговорах, передал ему об остроге и о майоре, всё это А-в поспешил при первом случае донести майору.
Он давно уже успел внушить старику, что
прежняя барышня, а теперешняя молодая барыня терпеть не может его, верного Калмыка, и что непременно захочет его прогнать; от таких слов больной приходил в
ужас, клялся и божился, что лучше согласится умереть, чем отпустить его.
Служба в полку приучила меня к дисциплине, к солдатской обстановке, жизнь бурлацкая да бродяжная выбросила из моего лексикона слова: страх,
ужас, страдание, усталость, а окружающие солдаты и казаки казались мне скромными институтками сравнительно с моими
прежними товарищами, вроде Орлова и Ноздри, Костыги, Улана и других удалых добрых молодцев.
Тот, кому не случалось проезжать ими, с
ужасом представляет себе непроницаемую глубину этих диких пустынь, сыпучие пески, поросшие мхом и частым ельником непроходимые болота, мрачные поляны, устланные целыми поколениями исполинских сосен, которые породились, взросли и истлевали на тех же самых местах, где некогда возвышались их
прежние, современные векам, прародители; одним словом, и в наше время многие воображают Муромские леса
Князь после того, как бы не зная, чем себя занять, снова возвратился в залу и сел на
прежнее свое место; он совершенно был какой-то растерянный: радость и
ужас были написаны одновременно на лице его.
Сашка, казалось, совсем не изменился и не постарел за свое отсутствие: время и бедствия так же мало действовали на его наружность, как и на лепного Гамбринуса, охранителя и покровителя пивной. Но мадам Иванова с чуткостью сердечной женщины заметила, что из глаз Сашки не только не исчезло выражение
ужаса и тоски, которые она видела в них при прощании, но стало еще глубже и значительнее. Сашка по-прежнему паясничал, подмигивал и собирал на лбу морщины, но мадам Иванова чувствовала, что он притворяется.
— Natalie, я не уехал, — сказал я, — но это не обман. Я с ума сошел, постарел, болен, стал другим человеком — как хотите думайте… От
прежнего самого себя я отшатнулся с
ужасом, с
ужасом, презираю и стыжусь его, а тот новый человек, который во мне со вчерашнего дня, не пускает меня уехать. Не гоните меня, Natalie!
С чувством неизъяснимого страха бросился он к столу, придвинул зеркало, чтобы как-нибудь не поставить нос криво. Руки его дрожали. Осторожно и осмотрительно наложил он его на
прежнее место. О,
ужас! Нос не приклеивался!.. Он поднес его ко рту, нагрел его слегка своим дыханием и опять поднес к гладкому месту, находившемуся между двух щек; но нос никаким образом не держался.
И если раньше эта сила жизни, лукавя перед собою, отодвигала для Толстого в тень уродства и
ужасы жизни, то теперь та же сила, по-прежнему не давая раздавить себя, с естественною последовательностью направляется именно на эти самые уродства и
ужасы.
«Я не могу выйти за вас замуж, — писала она ему. — Вы бедны, и я бедна. Бедность уже отравила одну половину моей жизни. Не отравить ли мне и другую? Вы мужчина, а мужчинам не так понятны все
ужасы нищеты, как женщинам. Нищая женщина — самое несчастное существо…Вы, Артур, напрасно заговорили о замужестве…Вы этим самым вызываете на объяснения, которые не могут пройти бесследно для наших теперешних отношений. Прекратим же эти тяжелые объяснения и будем жить по-прежнему».
С минуту он молчал, как бы наслаждаясь моим
ужасом. Потом рассмеялся новым, уже тихим и торжествующим смехом, который еще мучительнее
прежнего отдался в моем перепуганном сердце.
На дороге по-прежнему медленно тянулись к северу бесконечные обозы. У края валялись стащенные с дороги два солдатских трупа, истоптанные колесами и копытами, покрытые пылью и кровью. А где же японцы? Их не было. Ночью произошла совершенно беспричинная паника. Кто-то завопил во сне: «Японцы! Пли!» — и взвился
ужас. Повозки мчались в темноте, давили людей, сваливались с обрывов. Солдаты стреляли в темноту и били своих же.
Семен Павлович с
ужасом думал о роковой связи, которая с минуты на минуту могла быть открыта графом Алексеем Андреевичем, хотя и не
прежним властным распорядителем служащих, но все же могущим путем личного письма к государю погубить такую мелкую сошку, как полковой лекарь, да еще и за несомненную вину, за безнравственность.
Несколько секунд она с
ужасом глядела на него, затем лицо ее стало по-прежнему спокойно, только ускоренное дыхание показывало волнение.
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с
ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему
прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу.
Все это он вспоминал теперь и ходил, ходил взад и вперед по ковру комнаты, вспоминая и
прежнюю свою любовь к ней, гордость за нее, и ужасаясь на это непонятное для него падение и ненавидя ее за ту боль, которую она ему сделала. Он вспоминал то, что говорила ему невестка, и старался представить себе, как бы он мог простить ее, но стоило ему только вспомнить «его», и
ужас, отвращение, оскорбленная гордость наполняли его сердце. И он вскрикивал: «Ох, ох», — и старался думать о другом.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов
прежних сражений (где после вдесятеро-меньших усилий, неприятель бежал) испытывали одинаковое чувство
ужаса перед тем врагом, который, потеряв ПОЛОВИНУ войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения.