Неточные совпадения
— Слушайте!.. еще не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей Украйне в таратайках. Да не то беда, что в таратайках, а то беда, что запрягают уже не коней, а просто
православных христиан. Слушайте! еще не то расскажу: уже
говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие дела водятся на Украйне, панове! А вы тут сидите на Запорожье да гуляете, да, видно, татарин такого задал вам страху, что у вас уже ни глаз, ни ушей — ничего нет, и вы не слышите, что делается на свете.
Говорят, такие страны есть, милая девушка, где и царей-то нет
православных, а салтаны землей правят.
«Все,
говорит, я исследовал и, кроме бога, утверждаемого именно
православной церковью, ничего неоспоримого — нет!» — «А — как же третий инстинкт, инстинкт познания?» Оказывается, он-то и ведет к богу, это есть инстинкт богоискательства.
Ну, я и
говорю: «А что примерно,
православные, прикладу положите — немазано колесо не вертится».
— Постой же, вылезем, а потом пойдем по следам. Тут что-нибудь да кроется. Нет, Катерина, я
говорил тебе, что отец твой недобрый человек; не так он и делал все, как
православный.
О моих опытах сближения с
православной средой скажу, когда буду
говорить о моем религиозном пути.
От
Православной церкви по-настоящему мог
говорить лишь отец С. Булгаков.
Теократия Достоевского противоположна «буржуазной» цивилизации, противоположна всякому государству, в ней обличается неправда внешнего закона (очень русский мотив, который был даже у К. Леонтьева), в нее входит русский христианский анархизм и русский христианский социализм (Достоевский прямо
говорит о
православном социализме).
Но Баадер
говорит о разложении и христианского Запада и ищет спасения Запада в России и
православной церкви.
Особенно бросается в глаза, что,
говоря о
православной церкви, Хомяков имеет в виду идеальное православие, такое, каким оно должно быть по своей идее, а
говоря о католической церкви, он имеет в виду католичество эмпирическое, такое, каким оно было в исторической действительности, часто неприглядной.
Литургические красоты церкви, католической и
православной, должны были бы убедить в той истине, что между христианской религией и культурой существует не антагонизм и противоречие, как теперь любят
говорить, а глубокая связь и причинно-творческое соотношение.
Буллу свою начинает он жалобою на диавола, который куколь сеет во пшенице, и
говорит: «Узнав, что посредством сказанного искусства многие книги и сочинения, в разных частях света, наипаче в Кельне, Майнце, Триере, Магдебурге напечатанные, содержат в себе разные заблуждения, учения пагубные, христианскому закону враждебные, и ныне еще в некоторых местах печатаются, желая без отлагательства предварить сей ненавистной язве, всем и каждому сказанного искусства печатникам и к ним принадлежащим и всем, кто в печатном деле обращается в помянутых областях, под наказанием проклятия и денежныя пени, определяемой и взыскиваемой почтенными братиями нашими, Кельнским, Майнцким, Триерским и Магдебургским архиепископами или их наместниками в областях, их, в пользу апостольской камеры, апостольскою властию наистрожайше запрещаем, чтобы не дерзали книг, сочинений или писаний печатать или отдавать в печать без доклада вышесказанным архиепископам или наместникам и без их особливого и точного безденежно испрошенного дозволения; их же совесть обременяем, да прежде, нежели дадут таковое дозволение, назначенное к печатанию прилежно рассмотрят или чрез ученых и
православных велят рассмотреть и да прилежно пекутся, чтобы не было печатано противного вере
православной, безбожное и соблазн производящего».
— Да чего тут, — продолжал он: — поп в приходе у нее… порассорилась, что ли, она с ним… вышел в Христов день за обедней на проповедь, да и
говорит: «
Православные христиане! Где ныне Христос пребывает? Между нищей братией, христиане, в именьи генеральши Абреевой!» Так вся церковь и грохнула.
— «Оттого,
говорят, что на вас дьявол снисшел!» — «Но отчего же,
говорю, на нас, разумом светлейших, а не на вас, во мраке пребывающих?» «Оттого,
говорят, что мы живем по старой вере, а вы приняли новшества», — и хоть режь их ножом, ни один с этого не сойдет… И как ведь это вышло: где нет раскола промеж народа, там и духа его нет; а где он есть —
православные ли, единоверцы ли, все в нем заражены и очумлены… и который здоров еще, то жди, что и он будет болен!
— Все запишут! — отвечал ему с сердцем Вихров и спрашивать народ повел в село. Довольно странное зрелище представилось при этом случае: Вихров, с недовольным и расстроенным лицом, шел вперед; раскольники тоже шли за ним печальные; священник то на того, то на другого из них сурово взглядывал блестящими глазами.
Православную женщину и Григория он велел старосте вести под присмотром — и тот поэтому шел невдалеке от них, а когда те расходились несколько, он
говорил им...
—
Православное учение, —
говорил настоятель каким-то даже расслабленным голосом, — ежели кто окунется в него духом, то, как в живнодальном источнике, получит в нем и крепость, и силу, и здравие!..
— Верно
говорю, все наше было. Сам покойный Михайло Петрович мне сказывал: поедешь,
говорит, за границу, не забудь Королевцу поклониться: наш, братец, был! И Данциг был наш — Гданском назывался, и Лейпциг — Липовец, и Дрезден — Дрозды, все наше! И Поморье все было наше, а теперь немцы Померанией называют! Больно,
говорит. Да что тут еще толковать! — и посейчас один рукав Мемеля Русью зовется, и местечко при устье его — тоже Русь! Вот она где, наша Русь
православная, была!
—
Православные! Митя мой — душа чистая, — что он сделал? Он за товарищами пошел, за любимыми… Верно
говорит она, — за что мы детей бросаем? Что нам худого сделали они?
Портной
говорил: терпеть надо и не обороняться. Чуев же
говорил, что если так терпеть, они всех перебьют и, захватив кочергу, вышел на улицу.
Православные бросились на него.
А мы,
говорит, богу произволящу, надеемся в скором времени и пастыря себе добыть доброго, который бы мог и попов ставить, и стадо пасти духовное: так если, мол, пастырь этот к вам обратится когда, так вы его, имени Христова ради, руководствуйте, а нас, худых, в молитвах пред богом не забывайте, а мы за вас и за всех
православных християн молимся и напредь молиться готовы".
— И то, особенный я человек, а я что же
говорю! Бьют меня — вся моя особенность тут! Побежал я от городничего в кабак, снял штаны:"
Православные! засвидетельствуйте!" — а кабатчик меня и оттоле в шею вытолкал. Побежал домой — не пущают!
«Ну, —
говорю, — легко ли мне обязанность татарчат воспитывать. Кабы их крестить и причащать было кому, другое бы еще дело, а то что же: сколько я их ни умножу, все они ваши же будут, а не
православные, да еще и обманывать мужиков станут, как вырастут». Так двух жен опять взял, а больше не принял, потому что если много баб, так они хоть и татарки, но ссорятся, поганые, и их надо постоянно учить.
Совратителей,
говорят, и сейчас же указывают вам на богатого мужика или купца; он,
говорят, пользуется уважением; к нему народу много ходит по торговле, по знакомству; но чтоб он был действительно совратителем — этого еще ни одним следствием не доказано, а только есть в виду какой-нибудь донос, что вот такая-то девка, Марья Григорьева, до пятидесяти лет ходила в
православную церковь, а на шестидесятом перестала, и совратил ее какой-нибудь Федор Кузьмич — только!
— Надёжа,
православный царь! Был я молод, певал я песню: «Не шуми, мати сыра-дуброва». В той ли песне царь спрашивает у добра молодца, с кем разбой держал? А молодец
говорит: «Товарищей у меня было четверо: уж как первый мой товарищ черная ночь; а второй мой товарищ…»
— Ну-ка, брат, —
говорил один щегольски одетый гусляр своему товарищу, дюжему молодому парню с добродушным, но глуповатым лицом, — ступай вперед, авось тебе удастся продраться до цепи. Эх, народу, народу-то! Дайте пройти,
православные, дайте и нам, владимирцам, на суд божий посмотреть!
«Я,
говорит,
православные, во всякое время,
говорит.
— Не помню. Кажется, что-то было. Я, брат, вплоть до Харькова дошел, а хоть убей — ничего не помню. Помню только, что и деревнями шли, и городами шли, да еще, что в Туле откупщик нам речь
говорил. Прослезился, подлец! Да, тяпнула-таки в ту пору горя наша матушка-Русь
православная! Откупщики, подрядчики, приемщики — как только Бог спас!
Другой вздрогнул во сне и начал
говорить, а дедушка на печи молится за всех «
православных христиан», и слышно его мерное, тихое, протяжное: «Господи Иисусе Христе, помилуй нас!..» «Не навсегда же я здесь, а только ведь на несколько лет!» — думаю я и склоняю опять голову на подушку.
5-го сентября. В некоторых
православных обществах заведено то же. Боюсь, не утерплю и скажу слово!
Говорил бы по мысли Кирилла Белозерского, како: „крестьяне ся пропивают, а души гибнут“. Но как проповедовать без цензуры не смею, то хочу интригой учредить у себя общество трезвости. Что делать, за неволю и патеру Игнатию Лойоле следовать станешь, когда прямою дорогой ходу нет.
Говорили как будто по-малорусски, но на особом волынском наречии, с примесью польских и русских слов, исповедовали когда-то греко-униатскую веру, а потом, после некоторых замешательств, были причислены к
православному приходу, а старая церковка была закрыта и постепенно развалилась…
На моих глазах, как я
говорил, по случаю моей книги, в продолжение многих лет учение Христа и его собственные слова о непротивлении злу были предметом насмешек, балаганных шуток и церковники не только не противились этому, но поощряли это кощунство; но попробуйте сказать непочтительное слово о безобразном идоле, кощунственно развозимом по Москве пьяными людьми под именем Иверской, и поднимется стон негодования этих самых
православных церковников.
Православный катехизис
говорит: «Церковь есть основанное Иисусом Христом на земле общество, соединенное между собою в одно целое одним божественным учением и таинствами под управлением и руководством богоустановленной иерархии», разумея под богоустановленной иерархией именно греческую иерархию, составленную из известных таких-то лиц, находящихся в таких-то и таких-то местах.
И пусть не
говорят, что
православные учителя полагают сущность учения в чем-либо другом, а что это только древние формы, которые не считается нужным разрушать.
Катехизисы самых распространенных церквей: католической,
православной и лютеранской прямо
говорят это.
Тогда Пугачев сделал с крестным знамением несколько земных поклонов, обратясь к соборам, потом с уторопленным видом стал прощаться с народом; кланялся во все стороны,
говоря прерывающимся голосом: «Прости, народ
православный; отпусти мне, в чем я согрубил пред тобою… прости, народ
православный!» При сем слове экзекутор дал знак: палачи бросились раздевать его; сорвали белый бараний тулуп; стали раздирать рукава шелкового малинового полукафтанья.
Тогда Пугачев сделал с крестным знамением несколько земных поклонов, обратясь к соборам, потом с уторопленным видом стал прощаться с народом; кланялся на все стороны,
говоря прерывающимся голосом: «Прости, народ
православный; отпусти мне, в чем я согрубил пред тобою; прости, народ
православный!» — При сем слове экзекутор дал знак: палачи бросились раздевать его; сорвали белый бараний тулуп; стали раздирать рукава шелкового малинового полукафтанья.
— Да он сущий Иуда-предатель! сегодня на площади я на него насмотрелся: то взглянет, как рублем подарит, то посмотрит исподлобья, словно дикий зверь. Когда Козьма Минич
говорил, то он съесть его хотел глазами; а как после подошел к нему, так — господи боже мой! откуда взялися медовые речи! И молодец-то он, и
православный, и сын отечества, и бог весть что! Ну вот так мелким бесом и рассыпался!
— Должны! Так
говорят и старшие, только вряд ли когда запорожский казак будет братом поляку. Нечего сказать, и мы кутили порядком в Чернигове: все божье, да наше! Но жгли ли мы храмы господни? ругались ли верою
православною? А эти окаянные ляхи для забавы стреляют в святые иконы! Как бог еще терпит!
Нам известно бессилие ляхов; они сильны одним несогласием нашим; но ты изрек истину,
говоря о междоусобиях и крамолах, могущих возникнуть между бояр и знаменитых воевод, а потому я мыслю так: нижегородцам не присягать Владиславу, но и не ходить к Москве, а сбирать войско, дабы дать отпор, если ляхи замыслят нас покорить силою; Гонсевскому же объявить, что мы не станем целовать креста королевичу польскому, пока он не прибудет сам в царствующий град, не крестится в веру
православную и не утвердит своим царским словом и клятвенным обещанием договорной грамоты, подписанной боярскою думой и гетманом Жолкевским.
— Для других пока останусь колдуном: без этого я не мог бы
говорить с тобою; но вот тебе господь бог порукою, и пусть меня, как труса, выгонят из Незамановского куреня или, как убийцу своего брата, казака, — живого зароют в землю, если я не такой же
православный, как и ты.
Но за что же,
говорит, братцы
православные, моего извозчика убивать?
Купец заплакал и
говорит: „
Православные!
«
Православные,
говорю, так и так, мол, не дайте христианскую душу загубить…» Побудил всех…
— Видите? Они, кудрявые, по улицам ходят, народ избивают, который за государеву правду против измены восстаёт, а мы, русские,
православные люди, даже
говорить не смей. Это — свобода?
— Без религии, без авторитетов, без истинного знания куда же можно прийти, кроме… Но я не произношу этого страшного слова; я просто зажмуриваю глаза, и
говорю: Dieu, qui mene toutes choses a bien, ne laissera pas perir notre chere et sainte Russie… [Бог, который направляет все к благу, не допустит гибели нашей дорогой святой Руси…] нашу святую,
православную Русь, messieurs!
— Ну,
православные! — сказал Пахомыч, —
говорите, что делать?
Тузенбах. Да, нужно работать. Вы небось думаете: расчувствовался немец. Но я, честное слово, русский и по-немецки даже не
говорю. Отец у меня
православный…
По чрезмерной худобе и сильному иностранному выговору ее приняли за «холеру», и не умевши сказать: «я
православная», она
говорила: «я восточная».
— И точно, мир
православный, —
говорил маленький Жидков, повторяя слова Дутлова, — надо судить по христианству. По христианству, значит, братцы мои, судить надо.
—
Православные! — обратился кривой к оставшемуся десятку человек. — Я
говорю в том наклонении, что мы, мещанство…