Неточные совпадения
Еще в первое время
по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел и вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за
физику и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне дело сестры. И что ж? — теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же будет и с этим горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».
Он прочел все, что было написано во Франции замечательного
по части философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал, во французских переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о
физике, ни о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
Она по-прежнему якшается с студентами, особенно с молодыми русскими
физиками и химиками, которыми наполнен Гейдельберг и которые, удивляя на первых порах наивных немецких профессоров своим трезвым взглядом на вещи, впоследствии удивляют тех же самых профессоров своим совершенным бездействием и абсолютною ленью.
— Да почему он ушел вперед? И чем он от нас так уж очень отличается? — с нетерпением воскликнул Павел Петрович. — Это все ему в голову синьор этот вбил, нигилист этот. Ненавижу я этого лекаришку; по-моему, он просто шарлатан; я уверен, что со всеми своими лягушками он и в
физике недалеко ушел.
Если бы дело шло о сравнениях, я сравнил бы влияние женщины с той скрытой теплотой, которая,
по учению
физики, спаивает малейшие атомы материи и двигает мирами…
Путь образования Любкиного ума и души был для него ясен, как было ясно и неопровержимо все, что он ни задумывал, он хотел сначала заинтересовать Любку опытами
по химии и
физике.
— Да, кажется что двенадцать, но не в том дело, а он сейчас застучал
по столу ладонью и закричал: «Эй, гляди, математик, не добрались бы когда-нибудь за это до твоей
физики!» Во-первых, что такое он здесь разумеет под словом
физики?.. Вы понимаете — это и невежество, да и цинизм, а потом я вас спрашиваю, разве это ответ?
Положение ее в будущем было безотрадно: отец лежал на смертном одре и,
по словам лучшего доктора Зандена, [Федор Иванович Занден, доктор весьма ученый, бывший впоследствии штадт-физиком в Москве.
«Она все еще, кажется, изволит любить мужа, — думал он, играя в карты и взглядывая
по временам на княгиню, — да и я-то хорош, — продолжал он, как-то злобно улыбаясь, — вообразил, что какая-нибудь барыня может заинтересоваться мною: из какого черта и из какого интереса делать ей это?.. Рожицы смазливой у меня нет; богатства — тоже; ловкости военного человека не бывало;
физики атлетической не имею. Есть некоторый умишко, — да на что он им?.. В сем предмете они вкуса настоящего не знают».
Они не знают новых языков и неправильно выражаются по-русски; не дальше как вчера мой товарищ-гигиенист жаловался мне, что ему приходится читать вдвое больше, так как они плохо знают
физику и совершенно незнакомы с метеорологией.
Ученый должен
по своей части знать все теории и при этом не забывать, что все они вздор (как оговариваются во всех французских курсах
физики и химии).
Все дети распределены были
по различным классам; самые маленькие учились читать и писать; в старших классах преподавались высшие правила счисления, механики и
физики.
Предметы преподавания до того были перепутаны, и совет испытателей смотрел на это так не строго, что, например, адъюнкт-профессор И. И. Запольский, читавший опытную
физику (
по Бриссону), показывал на экзамене наши сочинения, и заставил читать вслух, о предметах философских, а иногда чисто литературных, и это никому не казалось странным.
Физик. По-видимому, здесь.
К первым принадлежат: доктор Яковкин, одесский газетчик Мухин, магистр
физики (ныне доцент) Фивейский, три студента, художник Чехов, один харьковский барон-юрист и я, бывший репетитор Оли (научивший ее плохо говорить по-немецки и ловить щеглят).
— Что же это лодка не тонет? — с любопытством спросил он. — Странно! Должна бы знать, что
по законам
физики ей давно следует пойти ко дну… Ну ты, шалава! — крикнул он и качнул лодку.
Его работы
по физике были широко известны за границею.
Кроме того, впрочем, два раза в неделю ездил в город и читал в народном университете лекции
по физике.
С Бутлеровым у нас с двумя моими товарищами
по работе, Венским и Х-ковым (он теперь губернский предводитель дворянства, единственный в своем роде, потому что вышел из купцов), сложились прекрасные отношения. Он любил поболтать с нами, говорил о замыслах своих работ, шутил, делился даже впечатлениями от прочитанных беллетристических произведений. В ту зиму он ездил в Москву сдавать экзамен на доктора химии (и
физики, как тогда было обязательно) и часто повторял мне...
Блестящих и даже просто приятных лекторов было немного на этих двух факультетах. Лучшими считались
физик Кемц и физиолог Биддер (впоследствии ректор) — чрезвычайно изящный лектор в особом, приподнятом, но мягком тоне. Остроумием и широтой взглядов отличался талантливый неудачник, специалист
по палеонтологии, Асмус. Эту симпатичную личность и его похороны читатель найдет в моем романе вместе с портретами многих профессоров, начиная с моего ближайшего наставника Карла Шмидта, недавно умершего.
Камералисту без более серьезной подготовки"естественника", без специальных знаний
по физике нельзя было приобрести прав на занятие кафедры, разве в области прикладной химии, то есть технологии.
Они все трое сидели в классе вместе; выражали на лице насмешливое презрение к тому, что говорили учителя За честь считали
по латинскому и
по греческому языкам знать еле-еле на тройку, а
по математике,
физике, истории знать гораздо больше, чем требовалось. Их отношение ко мне очень меня обижало, и самолюбие мое страдало жестоко. Вот что нахожу у себя в тогдашнем дневнике...
— Ты ведь, — говорит, — кажется, не простой доктор, а учил две науки
по физике, и понять не можешь, что тут надо только схватить момент, и тогда все можно. Не беспокойся. Это не твое дело: ты до нее не будешь притрогиваться, а мне Бибиков ничего сделать не смеет. Ты, кажется, мне можешь верить.
Позади эстрады — белый большой подвижной щит для демонстраций
по физике.
— «…под именем Дионисия Зибенбюргера, иностранного путешественника, механика,
физика, оптика и астролога; приметы: необыкновенно красный нос… горб назади… известен
по рекомендательным письмам из Германии… с условием хранить… тайну… до двух часов пополудни того ж дня.
Во дворце решили, что она умерла от удара. Сама Анна Иоанновна видела раз, как она кашляла с кровью;
по разным признакам надо было ожидать такой смерти, говорили доктора. Вспомнили теперь, будто профессор
физики и вместе придворный астролог (Крафт) за несколько дней предсказывал ее кончину. Утешались тем, что суженого не избегнешь.
Девочки торопливо повторяли заданное к предыдущему уроку
по физике. Учитель был из «лютых» и требовал твердых ответов
по своему предмету. Его боялись и учились у него прилежнее, зная, что у Арсения Ардалионовича очень легко можно схватить «кол».