Неточные совпадения
В нем утвердился приятный запах здорового, свежего мужчины, который
белья не занашивает, в баню ходит и вытирает себя
мокрой губкой
по воскресным дням.
Это ночное мытье производилось самою Катериной Ивановной, собственноручно,
по крайней мере два раза в неделю, а иногда и чаще, ибо дошли до того, что переменного
белья уже совсем почти не было, и было у каждого члена семейства
по одному только экземпляру, а Катерина Ивановна не могла выносить нечистоты и лучше соглашалась мучить себя
по ночам и не
по силам, когда все спят, чтоб успеть к утру просушить
мокрое белье на протянутой веревке и подать чистое, чем видеть грязь в доме.
Однажды, часу в седьмом утра, Базаров, возвращаясь с прогулки, застал в давно отцветшей, но еще густой и зеленой сиреневой беседке Фенечку. Она сидела на скамейке, накинув
по обыкновению
белый платок на голову; подле нее лежал целый пук еще
мокрых от росы красных и
белых роз. Он поздоровался с нею.
В кухне на полу, пред большим тазом, сидел голый Диомидов, прижав левую руку ко груди, поддерживая ее правой. С
мокрых волос его текла вода, и казалось, что он тает, разлагается. Его очень
белая кожа была выпачкана калом, покрыта синяками, изорвана ссадинами. Неверным жестом правой руки он зачерпнул горсть воды, плеснул ее на лицо себе, на опухший глаз; вода потекла
по груди, не смывая с нее темных пятен.
Сквозь холодное
белое месиво снега, наполненное глуховатым, влажным ‹стуком› лошадиных подков и шорохом резины колес
по дереву торцов, ехали медленно, долго,
мокрые снежинки прилеплялись к стеклам очков и коже щек, — всё это не успокаивало.
Меня тотчас охватила неприятная, неподвижная сырость, точно я вошел в погреб; густая, высокая трава на дне долины, вся
мокрая,
белела ровной скатертью; ходить
по ней было как-то жутко.
После пурги степь казалась безжизненной и пустынной. Гуси, утки, чайки, крохали — все куда-то исчезли.
По буро-желтому фону большими пятнами
белели болота, покрытые снегом. Идти было славно,
мокрая земля подмерзла и выдерживала тяжесть ноги человека. Скоро мы вышли на реку и через час были на биваке.
Главные лакомства: мятый,
мокрый чернослив,
белый изюм, тоже мятый и влажный, пряники медовые, изображающие лошадей, коров и петухов, с налепленным
по местам сусальным золотом, цареградские рожки, орехи, изобилующие свищами, мелкий крыжовник, который щелкает на зубах и т. д.
Однажды Николаев был приглашен к командиру полка на винт. Ромашов знал это. Ночью, идя
по улице, он услышал за чьим-то забором, из палисадника, пряный и страстный запах нарциссов. Он перепрыгнул через забор и в темноте нарвал с грядки, перепачкав руки в сырой земле, целую охапку этих
белых, нежных,
мокрых цветов.
Было светло, дымно и пахло острой еврейской кухней, но
по временам из окон доносился свежий запах
мокрой зелени, цветущей
белой акации и весеннего воздуха.
Лучше всех рассказывала Наталья Козловская, женщина лет за тридцать, свежая, крепкая, с насмешливыми глазами, с каким-то особенно гибким и острым языком. Она пользовалась вниманием всех подруг, с нею советовались о разных делах и уважали ее за ловкость в работе, за аккуратную одежду, за то, что она отдала дочь учиться в гимназию. Когда она, сгибаясь под тяжестью двух корзин с
мокрым бельем, спускалась с горы
по скользкой тропе, ее встречали весело, заботливо спрашивали...
Рассвет быстро яснел, и пока солнце умывалось в тумане за дымящимся бором, золотые стрелы его лучей уже остро вытягивались на горизонте. Легкий туман всполохнулся над рекой и пополз вверх
по скалистому берегу; под мостом он клубится и липнет около черных и
мокрых свай. Из-под этого тумана синеет бакша и виднеется
белая полоса шоссе. На всем еще лежат тени полусвета, и нигде, ни внутри домов, ни на площадях и улицах, не заметно никаких признаков пробуждения.
А
по сю сторону реки стояла старушка, в
белом чепце и
белом капоте; опираясь на руку горничной, она махала платком, тяжелым и
мокрым от слез, человеку, высунувшемуся из дормеза, и он махал платком, — дорога шла немного вправо; когда карета заворотила туда, видна была только задняя сторона, но и ее скоро закрыло облаком пыли, и пыль эта рассеялась, и, кроме дороги, ничего не было видно, а старушка все еще стояла, поднимаясь на цыпочки и стараясь что-то разглядеть.
Дьякон встал, оделся, взял свою толстую суковатую палку и тихо вышел из дому. Было темно, и дьякон в первые минуты, когда пошел
по улице, не видел даже своей
белой палки; на небе не было ни одной звезды, и походило на то, что опять будет дождь. Пахло
мокрым песком и морем.
Во дворе на протянутых веревках висело
белье; она срывала свои юбки и кофточки, еще
мокрые, и бросала их на руки глухому. Потом, разъяренная, она металась
по двору около
белья, срывала всё, и то, что было не ее, бросала на землю и топтала.
Изумруд, семимесячный стригунок, носится бесцельно
по полю, нагнув вниз голову и взбрыкивая задними ногами. Весь он точно из воздуха и совсем не чувствует веса своего тела.
Белые пахучие цветы ромашки бегут под его ногами назад, назад. Он мчится прямо на солнце.
Мокрая трава хлещет
по бабкам,
по коленкам и холодит и темнит их. Голубое небо, зеленая трава, золотое солнце, чудесный воздух, пьяный восторг молодости, силы и быстрого бега!
Обернулся я, встал в двери — странно мне. Согнувшись, она уже плещет водой и скользит
по мокрому полу, сверкая
белыми икрами. Смущённо отошёл прочь, и с того дня легла она мне на душу.
По случаю дифтерита вся прислуга еще с утра была выслана из дому. Кирилов, как был, без сюртука, в расстегнутой жилетке, не вытирая
мокрого лица и рук, обожженных карболкой, пошел сам отворять дверь. В передней было темно, и в человеке, который вошел, можно было различить только средний рост,
белое кашне и большое, чрезвычайно бледное лицо, такое бледное, что, казалось, от появления этого лица в передней стало светлее…
По-прежнему тяжелым, свинцовым пологом висело над землей небо. По-прежнему сеял, как сквозь сито, мелкий, нудный, неприятный дождик. Вдали, сквозь просвет деревьев, темнело своими
мокрыми буграми и кочками поле. A еще дальше, в каких-нибудь двух верстах расстояний,
белело занятое неприятелем селение. Там, в этом селении, ждала Любавина с его командой либо победа, либо смерть в лице невыясненного еще
по количеству врага.
Похоронили Андрея Ивановича на самом конце кладбища, в одном из последних разрядов. Был хмурый весенний день. В колеях дорог стояла вода,
по откосам
белел хрящеватый снег, покрытый грязным налетом, деревья были голы,
мокрая буро-желтая трава покрывала склоны могил, в проходах гнили прошлогодние листья.
Машенька поправила прическу, утерлась
мокрым полотенцем и пошла в столовую. Там уже начали обедать… За одним концом стола сидела Федосья Васильевна, важная, с тупым, серьезным лицом, за другим — Николай Сергеич.
По сторонам сидели гости и дети. Обедать подавали два лакея во фраках и
белых перчатках. Все знали, что в доме переполох, что хозяйка в горе, и молчали. Слышны были только жеванье и стук ложек о тарелки.
В сумерках шел я вверх
по Остроженской улице. Таяло кругом, качались под ногами доски через мутные лужи. Под светлым еще небом черною и тихою казалась
мокрая улица; только обращенные к западу стены зданий странно
белели, как будто светились каким-то тихим светом. Фонари еще не горели. Стояла тишина, какая опускается в сумерках на самый шумный город. Неслышно проехали извозчичьи сани. Как тени, шли прохожие.
Раз в субботу вечером Борька зашел за Исанкой, они долго бродили
по Девичьему Полю. Было очень хорошо. Стояла глубокая осень, шли дожди, — и вдруг ударил морозец, черные,
мокрые улицы стали
белыми и звонкими. Сквозь ветки тополей с трепавшимися остатками листьев сверкали яркие звезды.
Этой минутой Пизонский не медлил: он быстро рванулся вперед и поплыл вдогонку за беглым питомцем. Но старые члены дяди Котина работали плохо, и прежде, чем он проплыл половину реки, питомец его уже выбрался на берег и в
мокром бельишке понесся во всю прыть вкруть
по Крестовой тропе. Константин Ионыч хотел кричать, хотел удержать дитя ласковым кликом, но в тот самый момент, как он, плывучи, раскрыл свои дрожащие губы, их заткнула какая-то
белая,
мокрая тряпка.
Напротив Пьер радостно,
мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимою быстротой пролетев неизмеримые пространства
по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим
белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами.