Неточные совпадения
8 сентября, в праздник, я после обедни выходил из церкви с одним молодым чиновником, и как раз в это время несли на носилках покойника; несли четверо каторжных, оборванные, с грубыми испитыми лицами, похожие на наших городских нищих; следом шли двое таких же, запасных, женщина с двумя детьми и черный грузин Келбокиани, одетый в вольное платье (он служит писарем и
зовут его
князем), и все, по-видимому, спешили, боясь не застать в церкви священника.
Гости были всё знакомые
князя, но странно было, что они собрались разом все, точно
по зову, хотя
князь никого не
звал, а про день своего рождения он и сам только что вспомнил нечаянно.
—
Князь, — начал он опять, — там на меня теперь…
по одному совершенно странному обстоятельству… и смешному… и в котором я не виноват… ну, одним словом, это лишнее, — там на меня, кажется, немножко сердятся, так что я некоторое время не хочу входить туда без
зова.
На это отец объявил матушке, что он теперь припоминает, какая это госпожа; что он в молодости знал покойного
князя Засекина, отлично воспитанного, но пустого и вздорного человека; что его в обществе
звали «le Parisien», [Парижанин (фр.).]
по причине его долгого житья в Париже; что он был очень богат, но проиграл все свое состояние — и неизвестно почему, чуть ли не из-за денег, — впрочем, он бы мог лучше выбрать, — прибавил отец и холодно улыбнулся, — женился на дочери какого-то приказного, а женившись, пустился в спекуляции и разорился окончательно.
Панталеоне тотчас принял недовольный вид, нахмурился, взъерошил волосы и объявил, что он уже давно все это бросил, хотя действительно мог в молодости постоять за себя, — да и вообще принадлежал к той великой эпохе, когда существовали настоящие, классические певцы — не чета теперешним пискунам! — и настоящая школа пения; что ему, Панталеоне Чиппатола из Варезе, поднесли однажды в Модене лавровый венок и даже
по этому случаю выпустили в театре несколько белых голубей; что, между прочим, один русский
князь Тарбусский — «il principe Tarbusski», — с которым он был в самых дружеских отношениях, постоянно за ужином
звал его в Россию, обещал ему горы золота, горы!.. но что он не хотел расстаться с Италией, с страною Данта — il paese del Dante!
Князь это видел, страшно мучился этим и нарочно даже сел на очень отдаленное кресло от жены. Прошло между ними несколько времени какого-то тяжелого и мрачного молчания. Вдруг тот же лакей, который приходил
звать княгиню к
князю, вошел и объявил, что приехал Миклаков. Княгиня при этом вздрогнула.
Князя, тоже вначале, по-видимому, покоробило несколько. Княгиня, поспешно утирая слезы, обратилась к лакею...
Дельно и кратко рассказал, что он человек
князей Ратских из курской их вотчины на реке Рати; был у
князя Георгия приказчиком, а,
по воле, отошёл от него, награждён хорошо и решил своё дело ставить: фабрику полотна. Вдов, детей
зовут: старшего — Пётр, горбатого — Никита, а третий — Олёшка, племянник, но — усыновлён им, Ильёй.
Князь Гвидон
зовет их в гости,
Их и кормит и поит
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведете
И куда теперь плывете?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет,
Торговали мы конями,
Все донскими жеребцами,
А теперь нам вышел срок —
И лежит нам путь далек:
Мимо острова Буяна
В царство славного Салтана…»
Говорит им
князь тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю
по Окияну
К славному царю Салтану...
Как
по погребу бочоночек катается.
А Василий-то
князь над женой надругается:
— Ты, Прасковьюшка, разуй, ты, Патаповна, разуй!
— Я и рада бы разуть, да не знаю, как тя
звать, —
Поломалася княгиня, покобенилася.
Одну ножку разула — Васильюшкой назвала,
А другую-то разула — Борисычем.
Метеор известен был в свете под именем графа Слопчицького, а в польском кружке его титуловали просто графом Тадеушем, то есть
звали одним только именем, ибо метеор был настолько популярен, что достаточно было сказать «наш грабя Тадеуш» — и все уже хорошо знали, о ком идет речь, и притом же совокупление титула с одним только собственным именем, без фамилии выражает по-польски и почтение, и дружелюбность, и даже право на некоторую знаменитость: дескать, все должны знать, кто такой граф Тадеуш: как, например, достаточно сказать:
князь Адам, или граф Андрей — и уже каждый, в некотором роде, обязан знать, что дело идет о
князе Чарторыйском и о графе Замойском.
Свадьба, посаженым — главнокомандующий, — так по-тогдашнему
звали генерал-губернатора; в «Модном журнале»
князя Шаликова стихи ей посвящены были в виде романса…
А лысым чертом изволил
звать Ивана Сергеича Опарина. Барин был большой,
по соседству с Заборьем вотчина у него в две тысячи душ была, в старые годы после
князя Алексея Юрьича
по всей губернии был первый человек.
Дворецкий парень был наметанный, каждый взгляд
князя понимал. Тотчас, бывало, смекнет, в чем дело. Было у
князя в подвале старое венгерское — вино дорогое, страх какое дорогое! Когда еще
князь Алексей Юрьич при государыне в Питере проживал, водил он дружбу с цесарским резидентом, и тот цесарский резидент из своего королевства бочек с пять того вина ему
по дружбе вывез. Пахло ржаным хлебом, оттого
князь и
звал его хлебом насущным. А подавали то вино изредка.
Шура, как
звал ее
князь, росла и училась; способности у нее были прекрасные — она была развита не
по летам.
В Петербурге в это время готовились к свадьбе великого
князя. Туда спешили гости из Малороссии. Наталья Демьяновна собралась со всей семьей. Она ехала
по зову государыни, но главным образом влекло ее на север свиданье с ее младшим сыном, которого она не видала несколько лет.
О матери Александра Васильевича Суворова известно только то, что ее
звали Авдотьей Федосьевной и что вышла она замуж за Василия Ивановича в конце 20-х годов. Отец ее Федосий Мануков был дьяк и
по указу Петра Великого описывал Ингерманландию
по урочищам. В 1718 году, во время празднования свадьбы князя-папы, он участвовал в потешной процессии, одетый по-польски, со скрипкою в руках; в 1737 году был петербургским воеводою и в конце года судился за злоупотребления
по службе.
Дела после
князя Василия оказались в большом беспорядке. Княгиня Зоя Александровна, потрясенная смертью мужа и появлением у его гроба Александрины, отправилась вместе с дочерью, княгиней Анной Шестовой, и внуком, сыном последней,
по предписанию докторов, лечиться за границу. Они уехали в самом конце зимы и располагали вернуться через год. Они
звали с собой и сына, но он наотрез отказался и остался один в громадном княжеском доме.
Там он застал молодого франтоватого камердинера
князя, всегда одевавшегося «
по моде» и любившего ужасно цветные галстуки, Яков, так
звали камердинера, считался среди дворни большим сердцеедом, и не одно женское сердце людской и деревни страдало
по нем. Он всегда тщательно расчесывал свои черные кудри и красивые усы.
Вот что,
по словам летописца, писал к русскому великому
князю Менгли-Гирей, посылая этот дар: «Тебе ведомо, что в эндустанской земле кердеченом
зовут однорог зверь, а рог его о том деле надобен: у кого на руке, как едячи, то лизати, и в той ястве, что лихое зелие будет, и человеку лиха не будет».
«Кланяемся тебе, Господину нашему,
Князю Великому, а государем не
зовем. Суд твоим наместникам оставляем на стороне, на Городище, и
по прежним известным тебе условиям; дозволяем им править делами нашими, вместе с нашими посадниками и боярами, но твоего суда полного и тиунов твоих не допускаем и дворища Ярославлева тебе на даем; хотим же жить с тобою, Господином, хлебосольно, согласно, любезно,
по договору, утвержденному с обеих сторон
по Коростыне, в недавнем времени.
«Кланяемся тебе, Господину нашему,
Князю Великому, а государем не
зовем. Суд твоим наместникам оставляем на стороне, на Городище, и
по прежним известным тебе условиям; дозволяем им править делами нашими, вместе с нашими посадниками и боярами, но твоего суда полного и тиунов твоих не допускаем и дворища Ярославлева тебе не даем; хотим же жить с тобою, Господином, хлебосольно, согласно, любезно,
по договору, утвержденному с обоих сторон
по Коростыне, в недавнем времени».
Зовут его Федор Давыдович Грац. Кто он — еврей или немец, швед или просто настоящий русский, носящий нерусскую фамилию? Вадим Петрович знает про него только то, что этот господин арендует имения в разных уездах губернии, а может, и в нескольких губерниях, рекомендовался в письмах как человек с капиталом и просил обратиться за справками к одному генералу и даже к"светлейшему"
князю, у которых арендует имения. Полежаевку, деревню Стягина, он знал хорошо; это видно было
по его письмам.
Княжна Марья перестала уже брать у своего отца математические уроки, и только
по утрам, сопутствуемая кормилицей, с маленьким
князем Николаем (как
звал его дед) входила в кабинет отца, когда он был дома.
Через час Тихон пришел
звать княжну Марью. Он
звал ее к
князю и прибавил, что и
князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m-lle Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее
по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежною любовью и сожалением на хорошенькое личико m-lle Bourienne.