Неточные совпадения
— Господи, помилуй! прости, помоги! — твердил он как-то вдруг неожиданно пришедшие на уста ему слова. И он, неверующий
человек, повторял эти слова не одними устами. Теперь, в эту минуту, он знал, что все не только сомнения его, но та невозможность
по разуму верить, которую он знал в себе, нисколько не мешают ему обращаться к Богу. Всё это теперь, как прах, слетело
с его
души. К кому же ему было обращаться, как не к Тому, в Чьих руках он чувствовал себя, свою
душу и свою любовь?
Окончив курсы в гимназии и университете
с медалями, Алексей Александрович
с помощью дяди тотчас стал на видную служебную дорогу и
с той поры исключительно отдался служебному честолюбию. Ни в гимназии, ни в университете, ни после на службе Алексей Александрович не завязал ни
с кем дружеских отношений. Брат был самый близкий ему
по душе человек, но он служил
по министерству иностранных дел, жил всегда за границей, где он и умер скоро после женитьбы Алексея Александровича.
А мы, их жалкие потомки, скитающиеся
по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому, что знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает
душа во всякой борьбе
с людьми или
с судьбою…
— Да вот, ваше превосходительство, как!.. — Тут Чичиков осмотрелся и, увидя, что камердинер
с лоханкою вышел, начал так: — Есть у меня дядя, дряхлый старик. У него триста
душ и, кроме меня, наследников никого. Сам управлять именьем,
по дряхлости, не может, а мне не передает тоже. И какой странный приводит резон: «Я, говорит, племянника не знаю; может быть, он мот. Пусть он докажет мне, что он надежный
человек, пусть приобретет прежде сам собой триста
душ, тогда я ему отдам и свои триста
душ».
Он спешил не потому, что боялся опоздать, — опоздать он не боялся, ибо председатель был
человек знакомый и мог продлить и укоротить
по его желанию присутствие, подобно древнему Зевесу Гомера, длившему дни и насылавшему быстрые ночи, когда нужно было прекратить брань любезных ему героев или дать им средство додраться, но он сам в себе чувствовал желание скорее как можно привести дела к концу; до тех пор ему казалось все неспокойно и неловко; все-таки приходила мысль: что
души не совсем настоящие и что в подобных случаях такую обузу всегда нужно поскорее
с плеч.
— Надо вставать, а то не поспеете к поезду, — предупредил он. — А то — может, поживете еще денечек
с нами? Очень вы
человек —
по душе нам! На ужин мы бы собрали кое-кого,
человек пяток-десяток, для разговора, ась?
— Хорошо говорить многие умеют, а надо говорить правильно, — отозвался Дьякон и, надув щеки, фыркнул так, что у него ощетинились усы. — Они там вовлекли меня в разногласия свои и смутили. А — «яко алчба богатства растлевает плоть, тако же богачество словесми
душу растлевает». Я ведь в социалисты пошел
по вере моей во Христа без чудес,
с единым токмо чудом его любви к
человекам.
Между тем, отрицая в
человеке человека —
с душой,
с правами на бессмертие, он проповедовал какую-то правду, какую-то честность, какие-то стремления к лучшему порядку, к благородным целям, не замечая, что все это делалось ненужным при том, указываемом им, случайном порядке бытия, где
люди,
по его словам, толпятся, как мошки в жаркую погоду в огромном столбе, сталкиваются, мятутся, плодятся, питаются, греются и исчезают в бестолковом процессе жизни, чтоб завтра дать место другому такому же столбу.
Да и всегда было тайною, и я тысячу раз дивился на эту способность
человека (и, кажется, русского
человека по преимуществу) лелеять в
душе своей высочайший идеал рядом
с величайшею подлостью, и все совершенно искренно.
Когда судебный пристав
с боковой походкой пригласил опять присяжных в залу заседания, Нехлюдов почувствовал страх, как будто не он шел судить, но его вели в суд. В глубине
души он чувствовал уже, что он негодяй, которому должно быть совестно смотреть в глаза
людям, а между тем он
по привычке
с обычными, самоуверенными движениями, вошел на возвышение и сел на свое место, вторым после старшины, заложив ногу на ногу и играя pince-nez.
— Ого-го!.. Вон оно куда пошло, — заливался Веревкин. — Хорошо, сегодня же устроим дуэль по-американски: в двух шагах, через платок… Ха-ха!.. Ты пойми только, что сия Катерина Ивановна влюблена не в папахена, а в его карман. Печальное, но вполне извинительное заблуждение даже для самого умного
человека, который зарабатывает деньги головой, а не ногами. Понял? Ну, что возьмет
с тебя Катерина Ивановна, когда у тебя ни гроша за
душой… Надо же и ей заработать на ярмарке на свою долю!..
Будем жить
с тобой
по — пански;
Эти
люди нам друзья, — Что
душе твоей угодно,
Все добуду
с ними я…
Из коего дела видно: означенный генерал-аншеф Троекуров прошлого 18… года июня 9 дня взошел в сей суд
с прошением в том, что покойный его отец, коллежский асессор и кавалер Петр Ефимов сын Троекуров в 17… году августа 14 дня, служивший в то время в ** наместническом правлении провинциальным секретарем, купил из дворян у канцеляриста Фадея Егорова сына Спицына имение, состоящее ** округи в помянутом сельце Кистеневке (которое селение тогда
по ** ревизии называлось Кистеневскими выселками), всего значащихся
по 4-й ревизии мужеска пола **
душ со всем их крестьянским имуществом, усадьбою,
с пашенною и непашенною землею, лесами, сенными покосы, рыбными ловли
по речке, называемой Кистеневке, и со всеми принадлежащими к оному имению угодьями и господским деревянным домом, и словом все без остатка, что ему после отца его, из дворян урядника Егора Терентьева сына Спицына
по наследству досталось и во владении его было, не оставляя из
людей ни единыя
души, а из земли ни единого четверика, ценою за 2500 р., на что и купчая в тот же день в ** палате суда и расправы совершена, и отец его тогда же августа в 26-й день ** земским судом введен был во владение и учинен за него отказ.
Министр Киселев прислал из Петербурга чиновника; он,
человек умный и практический, взял в первой волости
по рублю
с души и позволил не сеять картофельные выморозки.
…Действительно, какая-то шекспировская фантазия пронеслась перед нашими глазами на сером фонде Англии,
с чисто шекспировской близостью великого и отвратительного, раздирающего
душу и скрипящего
по тарелке. Святая простота
человека, наивная простота масс и тайные окопы за стеной, интриги, ложь. Знакомые тени мелькают в других образах — от Гамлета до короля Лира, от Гонериль и Корделий до честного Яго. Яго — всё крошечные, но зато какое количество и какая у них честность!
— В таком случае… конечно… я не смею… — и взгляд городничего выразил муку любопытства. Он помолчал. — У меня был родственник дальний, он сидел
с год в Петропавловской крепости; знаете, тоже, сношения — позвольте, у меня это на
душе, вы, кажется, все еще сердитесь? Я
человек военный, строгий, привык;
по семнадцатому году поступил в полк, у меня нрав горячий, но через минуту все прошло. Я вашего жандарма оставлю в покое, черт
с ним совсем…
— Ну, вы,
по крайней мере, последовательны; однако как
человеку надобно свихнуть себе
душу, чтоб примириться
с этими печальными выводами вашей науки и привыкнуть к ним!
Еще в прошлом году, когда собирался я вместе
с ляхами на крымцев (тогда еще я держал руку этого неверного народа), мне говорил игумен Братского монастыря, — он, жена, святой
человек, — что антихрист имеет власть вызывать
душу каждого
человека; а
душа гуляет
по своей воле, когда заснет он, и летает вместе
с архангелами около Божией светлицы.
Я посмотрел на него
с удивлением. Что нужно этому
человеку? Страха перед ним давно уже не было в моей
душе. Я сознавал, что он вовсе не грозен и не зол, пожалуй даже
по — своему добродушен. Но за что же он накинулся?
— А вы не сердитесь на нашу деревенскую простоту, Харитина Харитоновна, потому как у нас все
по душам… А я-то так кругом обязан Ильей Фирсычем,
по гроб жизни. Да и так
люди не чужие… Ежели, напримерно, вам насчет денежных средств, так
с нашим удовольствием. Конешно, расписочку там на всякий случай выдадите, — это так, для порядку, а только несумлевайтесь. Весь перед вами, в там роде, как свеча горю.
Вспоминая эти свинцовые мерзости дикой русской жизни, я минутами спрашиваю себя: да стоит ли говорить об этом? И,
с обновленной уверенностью, отвечаю себе — стоит; ибо это — живучая, подлая правда, она не издохла и
по сей день. Это та правда, которую необходимо знать до корня, чтобы
с корнем же и выдрать ее из памяти, из
души человека, из всей жизни нашей, тяжкой и позорной.
— Даром деньги на франкировку письма истратили. Гм…
по крайней мере простодушны и искренны, а сие похвально! Гм… генерала же Епанчина знаем-с, собственно потому, что
человек общеизвестный; да и покойного господина Павлищева, который вас в Швейцарии содержал, тоже знавали-с, если только это был Николай Андреевич Павлищев, потому что их два двоюродные брата. Другой доселе в Крыму, а Николай Андреевич, покойник, был
человек почтенный и при связях, и четыре тысячи
душ в свое время имели-с…
— От нас, от нас, поверьте мне (он схватил ее за обе руки; Лиза побледнела и почти
с испугом, но внимательно глядела на него), лишь бы мы не портили сами своей жизни. Для иных
людей брак
по любви может быть несчастьем; но не для вас,
с вашим спокойным нравом,
с вашей ясной
душой! Умоляю вас, не выходите замуж без любви,
по чувству долга, отреченья, что ли… Это то же безверие, тот же расчет, — и еще худший. Поверьте мне — я имею право это говорить: я дорого заплатил за это право. И если ваш бог…
Лизе и в голову не приходило, что она патриотка; но ей было
по душе с русскими
людьми; русский склад ума ее радовал; она, не чинясь,
по целым часам беседовала
с старостой материнского имения, когда он приезжал в город, и беседовала
с ним, как
с ровней, без всякого барского снисхождения.
— И скажу, все скажу… Зачем ты меня в скиты отправляла, матушка Таисья? Тогда у меня один был грех, а здесь я их, может, нажила сотни… Все тут обманом живем. Это хорошо, по-твоему? Вот и сейчас добрые
люди со всех сторон на Крестовые острова собрались
души спасти, а мы перед ними как представленные… Вон Капитолина
с вечера на все голоса голосит, штоб меня острамить. Соблазн один…
…24 — го я отправил барону твои деньги; разумеется, не сказал, от кого, только сказал, что и не от меня… От
души спасибо тебе, друг, что послала
по возможности нашему старику. В утешение тебе скажу, что мне удалось чрез одного здешнего доброго
человека добыть барону ежемесячно
по 20 целковых. Каждое 1-ое число (начиналось
с генваря) получаю из откупа эту сумму и отправляю, куда следует. Значит, барон покамест несколько обеспечен…
— Нет, и вы в глубине
души вашей так же смотрите, — возразил ему Неведомов. — Скажите мне
по совести: неужели вам не было бы тяжело и мучительно видеть супругу, сестру, мать, словом, всех близких вам женщин — нецеломудренными? Я убежден, что вы
с гораздо большею снисходительностью простили бы им, что они дурны собой, недалеки умом, необразованны. Шекспир прекрасно выразил в «Гамлете», что для
человека одно из самых ужасных мучений — это подозревать, например, что мать небезупречна…
— И у ней нахожу нечто вроде этого; потому что, при всем богатстве и поэтичности ее воображения, сейчас же видно, что она сближалась
с разными умными
людьми, наскоро позаимствовала от них многое и всеми силами
души стремится разнести это
по божьему миру; а уж это — не художественный прием!
Да и один ли становой! один ли исправник! Вон Дерунов и партикулярный
человек, которому ничего ни от кого не поручено, а попробуй поговори-ка
с ним
по душе! Ничего-то он в психологии не смыслит, а ежели нужно, право, не хуже любого доктора философии всю твою
душу по ниточке разберет!
Он даже не ждет
с моей стороны «поступков», а просто, на основании Тришкиных показаний, проникает в тайники моей
души и одним почерком пера производит меня или в звание"столпа и опоры", или в звание"опасного и беспокойного
человека", смотря
по тому, как бог ему на
душу положит!
Начало координат во всей этой истории — конечно, Древний Дом. Из этой точки — оси Х-ов, Y-ов, Z-ов, на которых для меня
с недавнего времени построен весь мир.
По оси Х-ов (Проспекту 59‑му) я шел пешком к началу координат. Во мне — пестрым вихрем вчерашнее: опрокинутые дома и
люди, мучительно-посторонние руки, сверкающие ножницы, остро-капающие капли из умывальника — так было, было однажды. И все это, разрывая мясо, стремительно крутится там — за расплавленной от огня поверхностью, где «
душа».
Он думал также о священниках, докторах, педагогах, адвокатах и судьях — обо всех этих
людях, которым
по роду их занятий приходится постоянно соприкасаться
с душами, мыслями и страданиями других
людей.
Министр был
по душе добрый
человек и очень жалел эту здоровую, красивую казачку, но он говорил себе, что на нем лежат тяжелые государственные обязанности, которые он исполняет, как они ни трудны ему. И когда его бывший товарищ, камергер, знакомый Тюриных, встретился
с ним на придворном бале и стал просить его за Тюрина и Турчанинову, министр пожал плечами, так что сморщилась красная лента на белом жилете, и сказал...
Находившись,
по обязанности, в частом соприкосновении
с этим темным и безотрадным миром, в котором, кажется, самая идея надежды и примирения утратила всякое право на существование, я никогда не мог свыкнуться
с ним, никогда не мог преодолеть этот смутный трепет, который, как сырой осенний туман, проникает
человека до костей, как только хоть издали послышится глухое и мерное позвякиванье железных оков, беспрерывно раздающееся в длинных и темных коридорах замка Атмосфера арестантских камор, несмотря на частое освежение, тяжела и удушлива; серовато-желтые лица заключенников кажутся суровыми и непреклонными, хотя, в сущности, они
по большей части выражают только тупость и равнодушие; однообразие и узкость форм, в которые насильственно втиснута здесь жизнь, давит и томит
душу.
— А что ни говорите, — продолжал он, — жизнь — отличная вещь, особливо если есть
человек, который тебя понимает,
с кем можешь сказать слово
по душе!
Куда стремился Калинович — мы знаем, и, глядя на него, нельзя было не подумать, что богу еще ведомо, чья любовь стремительней: мальчика ли неопытного, бегущего
с лихорадкой во всем теле,
с пылающим лицом и
с поэтически разбросанными кудрями на тайное свидание, или
человека с солидно выстриженной и поседелой уже головой, который десятки лет прожил без всякой уж любви в мелких служебных хлопотах и дрязгах, в ненавистных для
души поклонах, в угнетении и наказании подчиненных, —
человека, который
по опыту жизни узнал и оценил всю чарующую прелесть этих тайных свиданий, этого сродства
душ, столь осмеянного практическими
людьми, которые, однако, платят иногда сотни тысяч, чтоб воскресить хоть фальшивую тень этого сердечного сродства
с какой-нибудь не совсем свежей, немецкого или испанского происхождения, m-lle Миной.
— Нет, не строгий, а дельный
человек, — возразил князь, —
по благородству чувств своих — это рыцарь нашего времени, — продолжал он, садясь около судьи и ударяя его
по коленке, — я его знаю
с прапорщичьего чина; мы
с ним вместе делали кампанию двадцать восьмого года, и только что не спали под одной шинелью. Я когда услышал, что его назначили сюда губернатором, так от
души порадовался. Это приобретение для губернии.
Подхалюзин. Это точно, Самсон Силыч! А все-таки,
по моему глупому рассуждению, пристроить бы до поры до времени Алимпияду Самсоновну за хорошего
человека; так уж тогда будет она,
по крайности, как за каменной стеной-с. Да главное, чтобы была
душа у
человека, так он будет чувствовать. А то вон, что сватался за Алимпияду Самсоновну благородный-то — и оглобли назад поворотил.
Он искал беседы
людей с желчным, озлобленным умом,
с ожесточенным сердцем и отводил
душу, слушая злые насмешки над судьбой; или проводил время
с людьми, не равными ему ни
по уму, ни
по воспитанию, всего чаще со стариком Костяковым,
с которым Заезжалов хотел познакомить Петра Иваныча.
По этим данным я в детстве составил себе такое твердое и ясное понятие о том, что Епифановы наши враги, которые готовы зарезать или
задушить не только папа, но и сына его, ежели бы он им попался, и что они в буквальном смысле черные
люди, что, увидев в год кончины матушки Авдотью Васильевну Епифанову, la belle Flamande, ухаживающей за матушкой, я
с трудом мог поверить тому, что она была из семейства черных
людей, и все-таки удержал об этом семействе самое низкое понятие.
— Эх! Не тот, не тот ныне народ пошел. Жидковаты стали
люди, не емкие. Посудите сами: на блинах у Петросеева Оганчиков-купец держал пари
с бакалейщиком Трясиловым — кто больше съест блинов. И что же вы думаете? На тридцать втором блине, не сходя
с места, богу
душу отдал! Да-с, измельчали
люди. А в мое молодое время, давно уже этому, купец Коровин
с Балчуга свободно
по пятидесяти блинов съедал в присест, а запивал непременно лимонной настойкой
с рижским бальзамом.
Четыре дня не появлялся Александров у Синельниковых, а ведь раньше бывал у них
по два,
по три раза в день, забегая домой только на минуточку, пообедать и поужинать. Сладкие терзания томили его
душу: горячая любовь, конечно, такая, какую не испытывал еще ни один
человек с сотворения мира; зеленая ревность, тоска в разлуке
с обожаемой, давняя обида на предпочтение…
По ночам же он простаивал часами под двумя тополями, глядя в окно возлюбленной.
Такой любви Миропа Дмитриевна, без сомнения, не осуществила нисколько для него, так как чувство ее к нему было больше практическое, основанное на расчете, что ясно доказало дальнейшее поведение Миропы Дмитриевны, окончательно уничтожившее в Аггее Никитиче всякую склонность к ней, а между тем он был
человек с душой поэтической, и нравственная пустота томила его; искания в масонстве как-то не вполне удавались ему, ибо
с Егором Егорычем он переписывался редко, да и то все
по одним только делам; ограничиваться же исключительно интересами службы Аггей Никитич никогда не мог, и в силу того последние года он предался чтению романов, которые доставал, как и другие чиновники, за маленькую плату от смотрителя уездного училища; тут он, между прочим, наскочил на повесть Марлинского «Фрегат «Надежда».
— В
человеке, кроме
души, — объяснил он, — существует еще агент, называемый «Архей» — сила жизни, и вот вы этой жизненной силой и продолжаете жить, пока к вам не возвратится
душа… На это есть очень прямое указание в нашей русской поговорке: «
души она — положим, мать, сестра, жена, невеста — не слышит
по нем»… Значит, вся ее
душа с ним, а между тем эта мать или жена живет физическою жизнию, — то есть этим Археем.
— Хочется мне
с вами
по душе поговорить, давно хочется! — продолжал он. — Ну-тко, скажите мне — вы
люди умные] Завелась нынче эта пакость везде… всем мало, всем хочется… Ну, чего? скажите на милость: чего?
Что заставят нас делать: плясать русскую, петь «Вниз
по матушке
по Волге», вести разговоры о бессмертии
души с точки зрения управы благочиния, или же просто поставят штоф водки и скажут: пейте, благонамеренные
люди!
Кроме того, что в тепле, среди яркого солнца, когда слышишь и ощущаешь всей
душою, всем существом своим воскресающую вокруг себя
с необъятной силой природу, еще тяжеле становится запертая тюрьма, конвой и чужая воля; кроме того, в это весеннее время
по Сибири и
по всей России
с первым жаворонком начинается бродяжество: бегут божьи
люди из острогов и спасаются в лесах.
Но для того, чтобы убедиться в этом, мне пришлось пережить много тяжелых лет, многое сломать в
душе своей, выбросить из памяти. А в то время, когда я впервые встретил учителей жизни среди скучной и бессовестной действительности, — они показались мне
людьми великой духовной силы, лучшими
людьми земли. Почти каждый из них судился, сидел в тюрьме, был высылаем из разных городов, странствовал
по этапам
с арестантами; все они жили осторожно, все прятались.
Правду сказать, — все не понравилось Матвею в этой Америке. Дыме тоже не понравилось, и он был очень сердит, когда они шли
с пристани
по улицам. Но Матвей знал, что Дыма —
человек легкого характера: сегодня ему кто-нибудь не
по душе, а завтра первый приятель. Вот и теперь он уже крутит ус, придумывает слова и посматривает на американца веселым оком. А Матвею было очень грустно.
Очень много было говорено
по случаю моей книги о том, как я неправильно толкую те и другие места Евангелия, о том, как я заблуждаюсь, не признавая троицы, искупления и бессмертия
души; говорено было очень многое, но только не то одно, что для всякого христианина составляет главный, существенный вопрос жизни: как соединить ясно выраженное в словах учителя и в сердце каждого из нас учение о прощении, смирении, отречении и любви ко всем: к ближним и к врагам,
с требованием военного насилия над
людьми своего или чужого народа.