Сердце мое говорило о невинности простака Урбенина; оно,
чуя правду, сжималось тою болью, которую в это время должен был чувствовать ошеломленный муж.
Неточные совпадения
— Видно, и вправду, касатка, — говорила она, — правду-то боров сжевал. Делают, что хотят. Матвеевна говорит: ослобонят, а я говорю: нет, говорю, касатка,
чует мое сердце, заедят они ее, сердешную, так и вышло, — говорила она, с удовольствием слушая звук своего голоса.
Наконец сама Р., с неуловимой ловкостью ящерицы, ускользала от серьезных объяснений, она
чуяла опасность, искала отгадки и в то же время отдаляла
правду. Точно она предвидела, что мои слова раскроют страшные истины, после которых все будет кончено, и она обрывала речь там, где она становилась опасною.
Она смолкла и шла, задумавшись… Я тоже молчал, чувствуя, что на душе у меня жутко. Сначала мне казалось, что среди этой темноты, как исключение, я возьму у минуты хоть иллюзию радостной встречи до завтрашнего дня, когда опять начнется моя «трезвая
правда». Но я чувствовал, что и темнота не покрыла того, что я желал бы скрыть хоть на время. Мои кривые улыбки были не видны, но все же вот она
почуяла во мне «странность». И
правда: так ли бы мы встретились, то ли бы я говорил, если бы ничего не случилось?
— А Яшка всегда первый
правду чует, — неожиданно воскликнул густым басом Осип Шатунов, кособокий мужик с калмыцким лицом и невидными глазами. — Не жилец он на земле, Яшка этот.
На стороне той неведомой силы, которая в лице этого Свитки протягивает теперь ему руку, он как будто
чуял и свет, и
правду, и свободу или по крайней мере борьбу за них.
Эту
правду, таящуюся в детской душе, Толстой
чует не только в детях, уже способных сознавать счастье жизни. Вот грудной ребенок Наташи или Кити. Младенец без искры «сознания», — всякий скажет: кусок мяса. И с поразительною убежденностью Толстой утверждает, что этот кусок мяса «все знает и понимает, и знает, и понимает еще много такого, чего никто не знает». С тою же убежденностью он отмечает это знание в звере и даже в старом тополе.