Неточные совпадения
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не
чувствовал. Не могу, не могу! слышу,
что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Крестьяне, как заметили,
Что не обидны барину
Якимовы слова,
И сами согласилися
С Якимом: — Слово верное:
Нам подобает пить!
Пьем — значит, силу
чувствуем!
Придет печаль великая,
Как перестанем пить!..
Работа не свалила бы,
Беда не одолела бы,
Нас хмель не одолит!
Не так ли?
«Да, бог милостив!»
— Ну, выпей с нами чарочку!
Правдин. А кого он невзлюбит, тот дурной человек. (К Софье.) Я и сам имею честь знать вашего дядюшку. А, сверх того, от многих слышал об нем то,
что вселило в душу мою истинное к нему почтение.
Что называют в нем угрюмостью, грубостью, то есть одно действие его прямодушия. Отроду язык его не говорил да, когда душа его
чувствовала нет.
Стародум(целуя сам ее руки). Она в твоей душе. Благодарю Бога,
что в самой тебе нахожу твердое основание твоего счастия. Оно не будет зависеть ни от знатности, ни от богатства. Все это прийти к тебе может; однако для тебя есть счастье всего этого больше. Это то, чтоб
чувствовать себя достойною всех благ, которыми ты можешь наслаждаться…
Всечасное употребление этого слова так нас с ним ознакомило,
что, выговоря его, человек ничего уже не мыслит, ничего не
чувствует, когда, если б люди понимали его важность, никто не мог бы вымолвить его без душевного почтения.
Вступая в их область,
чувствуешь,
что находишься в общении с легальностью, но в
чем состоит это общение — не понимаешь.
Так шел он долго, все простирая руку и проектируя, и только тогда, когда глазам его предстала река, он
почувствовал,
что с ним совершилось что-то необыкновенное.
Попеременно они то трепещут, то торжествуют, и
чем сильнее дает себя
чувствовать унижение, тем жестче и мстительнее торжество.
— Казар-р-мы! — в свою очередь, словно эхо, вторил угрюмый прохвост и произносил при этом такую несосветимую клятву,
что начальство
чувствовало себя как бы опаленным каким-то таинственным огнем…
И началась тут промеж глуповцев радость и бодренье великое. Все
чувствовали,
что тяжесть спала с сердец и
что отныне ничего другого не остается, как благоденствовать. С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали целую улицу домов и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой. На другой день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
Но как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому
что почувствовали себя сиротами и, сверх того, боялись подпасть под ответственность за то,
что повиновались такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали,
что за повиновение их ожидает не кара, а похвала.
Но он не без основания думал,
что натуральный исход всякой коллизии [Колли́зия — столкновение противоположных сил.] есть все-таки сечение, и это сознание подкрепляло его. В ожидании этого исхода он занимался делами и писал втихомолку устав «о нестеснении градоначальников законами». Первый и единственный параграф этого устава гласил так: «Ежели
чувствуешь,
что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя в действии облегчит».
В этом положении он проскакал несколько станций, как вдруг
почувствовал,
что кто-то укусил его за икру.
И все сие совершается помимо всякого размышления; ни о
чем не думаешь, ничего определенного не видишь, но в то же время
чувствуешь какое-то беспокойство, которое кажется неопределенным, потому
что ни на
что в особенности не опирается.
Сверх того, он уже потому
чувствовал себя беззащитным перед демагогами,
что последние, так сказать, считали его своим созданием и в этом смысле действовали до крайности ловко.
Больной, озлобленный, всеми забытый, доживал Козырь свой век и на закате дней вдруг
почувствовал прилив"дурных страстей"и"неблагонадежных элементов". Стал проповедовать,
что собственность есть мечтание,
что только нищие да постники взойдут в царство небесное, а богатые да бражники будут лизать раскаленные сковороды и кипеть в смоле. Причем, обращаясь к Фердыщенке (тогда было на этот счет просто: грабили, но правду выслушивали благодушно), прибавлял...
Уже при первом свидании с градоначальником предводитель
почувствовал,
что в этом сановнике таится что-то не совсем обыкновенное, а именно,
что от него пахнет трюфелями. Долгое время он боролся с своею догадкою, принимая ее за мечту воспаленного съестными припасами воображения, но
чем чаще повторялись свидания, тем мучительнее становились сомнения. Наконец он не выдержал и сообщил о своих подозрениях письмоводителю дворянской опеки Половинкину.
Об одеждах своих она не заботилась, как будто инстинктивно
чувствовала,
что сила ее не в цветных сарафанах, а в той неистощимой струе молодого бесстыжества, которое неудержимо прорывалось во всяком ее движении.
Бородавкин
чувствовал, как сердце его, капля по капле, переполняется горечью. Он не ел, не пил, а только произносил сквернословия, как бы питая ими свою бодрость. Мысль о горчице казалась до того простою и ясною,
что непонимание ее нельзя было истолковать ничем иным, кроме злонамеренности. Сознание это было тем мучительнее,
чем больше должен был употреблять Бородавкин усилий, чтобы обуздывать порывы страстной натуры своей.
Но не успели люди пройти и четверти версты, как
почувствовали,
что заблудились.
Изобразив изложенное выше, я
чувствую,
что исполнил свой долг добросовестно. Элементы градоначальнического естества столь многочисленны,
что, конечно, одному человеку обнять их невозможно. Поэтому и я не хвалюсь,
что все обнял и изъяснил. Но пускай одни трактуют о градоначальнической строгости, другие — о градоначальническом единомыслии, третьи — о градоначальническом везде-первоприсутствии; я же, рассказав,
что знаю о градоначальнической благовидности, утешаю себя тем...
По-видимому, эта женщина представляла собой тип той сладкой русской красавицы, при взгляде на которую человек не загорается страстью, но
чувствует,
что все его существо потихоньку тает.
С одной стороны, он
чувствовал,
что ему делать нечего; с другой стороны, тоже
чувствовал,
что ничего не делать нельзя.
Долго ли, коротко ли они так жили, только в начале 1776 года в тот самый кабак, где они в свободное время благодушествовали, зашел бригадир. Зашел, выпил косушку, спросил целовальника, много ли прибавляется пьяниц, но в это самое время увидел Аленку и
почувствовал,
что язык у него прилип к гортани. Однако при народе объявить о том посовестился, а вышел на улицу и поманил за собой Аленку.
Они не понимали,
что именно произошло вокруг них, но
чувствовали,
что воздух наполнен сквернословием и
что далее дышать в этом воздухе невозможно.
Он
чувствовал,
что за это в душе его поднималась чувство злобы, разрушавшее его спокойствие и всю заслугу подвига.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил,
что ему хорошо, нигде не больно и
что он
чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде на него,
что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
Катавасов,
чувствуя,
что его оригинальность оценена и понимаема, щеголял ею.
Анна говорила,
что приходило ей на язык, и сама удивлялась, слушая себя, своей способности лжи. Как просты, естественны были ее слова и как похоже было,
что ей просто хочется спать! Она
чувствовала себя одетою в непроницаемую броню лжи. Она
чувствовала,
что какая-то невидимая сила помогала ей и поддерживала ее.
«Не торопиться и ничего не упускать», говорил себе Левин,
чувствуя всё больший и больший подъем физических сил и внимания ко всему тому,
что предстояло сделать.
Он
чувствовал,
что, не ответив на письмо Дарьи Александровны, своею невежливостью, о которой он без краски стыда не мог вспомнить, он сжег свои корабли и никогда уж не поедет к ним.
— Я не знаю, — отвечал Вронский, — отчего это во всех Москвичах, разумеется, исключая тех, с кем говорю, — шутливо вставил он, — есть что-то резкое. Что-то они всё на дыбы становятся, сердятся, как будто всё хотят дать
почувствовать что-то…
Это важно», говорил себе Сергей Иванович,
чувствуя вместе с тем,
что это соображение для него лично не могло иметь никакой важности, а разве только портило в глазах других людей его поэтическую роль.
Пробыв день, и она и хозяева ясно
чувствовали,
что они не подходят друг к другу и
что лучше им не сходиться.
— Нет, если бы это было несправедливо, ты бы не мог пользоваться этими благами с удовольствием, по крайней мере я не мог бы. Мне, главное, надо
чувствовать,
что я не виноват.
Агафья Михайловна с разгоряченным и огорченным лицом, спутанными волосами и обнаженными по локоть худыми руками кругообразно покачивала тазик над жаровней и мрачно смотрела на малину, от всей души желая, чтоб она застыла и не проварилась. Княгиня,
чувствуя,
что на нее, как на главную советницу по варке малины, должен быть направлен гнев Агафьи Михайловны, старалась сделать вид,
что она занята другим и не интересуется малиной, говорила о постороннем, но искоса поглядывала на жаровню.
Но на шестой день, когда кучер вернулся без него, она
почувствовала,
что уже не в силах ничем заглушать мысль о нем и о том,
что он там делает.
Другое было то,
что, прочтя много книг, он убедился,
что люди, разделявшие с ним одинаковые воззрения, ничего другого не подразумевали под ними и
что они, ничего не объясняя, только отрицали те вопросы, без ответа на которые он
чувствовал,
что не мог жить, а старались разрешить совершенно другие, не могущие интересовать его вопросы, как, например, о развитии организмов, о механическом объяснении души и т. п.
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое,
что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал,
что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том,
что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности,
чувствовал уверенность,
что дело его необходимо, видел,
что оно спорится гораздо лучше,
чем прежде, и
что оно всё становится больше и больше.
Она
чувствовала,
что в душе ее всё начинает двоиться, как двоятся иногда предметы в усталых глазах.
Он
чувствовал,
что если б они оба не притворялись, а говорили то,
что называется говорить по душе, т. е. только то,
что они точно думают и
чувствуют, то они только бы смотрели в глаза друг другу, и Константин только бы говорил: «ты умрешь, ты умрешь, ты умрешь!» ― а Николай только бы отвечал: «знаю,
что умру; но боюсь, боюсь, боюсь!» И больше бы ничего они не говорили, если бы говорили только по душе.
И вдруг из того таинственного и ужасного, нездешнего мира, в котором он жил эти двадцать два часа, Левин мгновенно
почувствовал себя перенесенным в прежний, обычный мир, но сияющий теперь таким новым светом счастья,
что он не перенес его. Натянутые струны все сорвались. Рыдания и слезы радости, которых он никак не предвидел, с такою силой поднялись в нем, колебля всё его тело,
что долго мешали ему говорить.
Она не смотрела в его сторону, но Вронский
чувствовал,
что она уже видела его.
«Ну,
что же смущает меня?» сказал себе Левин, вперед
чувствуя,
что разрешение его сомнений, хотя он не знает еще его, уже готово в его душе.
И эту ложь, и по свойству своего характера и потому,
что он больше всех любил умирающего, Левин особенно больно
чувствовал.
— Разве можно другому рассказывать то,
что чувствуешь?
И, несмотря на то, он
чувствовал,
что тогда, когда любовь его была сильнее, он мог, если бы сильно захотел этого, вырвать эту любовь из своего сердца, но теперь, когда, как в эту минуту, ему казалось,
что он не
чувствовал любви к ней, он знал,
что связь его с ней не может быть разорвана.
Боль была странная и страшная, но теперь она прошла; он
чувствовал,
что может опять жить и думать не об одной жене.
Не говоря уже о том,
что Кити интересовали наблюдения над отношениями этой девушки к г-же Шталь и к другим незнакомым ей лицам, Кити, как это часто бывает, испытывала необъяснимую симпатию к этой М-llе Вареньке и
чувствовала, по встречающимся взглядам,
что и она нравится.
Левин
чувствовал себя столь твердым и спокойным,
что никакой ответ, он думал, не мог бы взволновать его. Но он никак не ожидал того,
что отвечал Степан Аркадьич.