Неточные совпадения
Клим решил говорить возможно меньше и держаться в стороне от бешеного стада маленьких извергов. Их назойливое любопытство было безжалостно, и первые дни Клим видел
себя пойманной
птицей, у которой выщипывают перья, прежде чем свернуть ей шею. Он
чувствовал опасность потерять
себя среди однообразных мальчиков; почти неразличимые, они всасывали его, стремились сделать незаметной частицей своей массы.
— Мужик спокойнее на ногах стоит! — добавил Рыбин. — Он под
собой землю
чувствует, хоть и нет ее у него, но он
чувствует — земля! А фабричный — вроде
птицы: родины нет, дома нет, сегодня — здесь, завтра — там! Его и баба к месту не привязывает, чуть что — прощай, милая, в бок тебе вилами! И пошел искать, где лучше. А мужик вокруг
себя хочет сделать лучше, не сходя с места. Вон мать пришла!
Высокий арестант стоял спокойно и величаво. Он
чувствовал, что на него смотрят и ждут, осрамится ли он или нет своим ответом; что надо было поддержать
себя, доказать, что он действительно
птица, и показать, какая именно
птица. С невыразимым презрением скосил он глаза на своего противника, стараясь, для большей обиды, посмотреть на него как-то через плечо, сверху вниз, как будто он разглядывал его, как букашку, и медленно и внятно произнес...
Но все-таки я
чувствовал себя плохо: мне все мерещился гроб с воробьем, серые, скрюченные лапки и жалобно торчавший вверх восковой его нос, а вокруг — неустанное мелькание разноцветных искр, как будто хочет вспыхнуть радуга — и не может. Гроб расширялся, когти
птицы росли, тянулись вверх и дрожали, оживая.
Стоит человеку усвоить это жизнепонимание для того, чтобы сами
собой распались те цепи, которые, казалось, так неразрывно сковывали его, и чтобы он
почувствовал себя совершенно свободным, вроде того, как
почувствовала бы
себя свободной
птица в загороженном кругом месте, когда бы она раскрыла свои крылья.
Отроду Круциферскому не приходило в голову идти на службу в казенную или в какую бы то ни было палату; ему было так же мудрено
себя представить советником, как
птицей, ежом, шмелем или не знаю чем. Однако он
чувствовал, что в основе Негров прав; он так был непроницателен, что не сообразил оригинальной патриархальности Негрова, который уверял, что у Любоньки ничего нет и что ей ждать неоткуда, и вместе с тем распоряжался ее рукой, как отец.
Но она продолжала плакать, и он
чувствовал, что его ласки она переносит только как неизбежное последствие своей ошибки. И ногу, которую он поцеловал, она поджала под
себя, как
птица. Ему стало жаль ее.
Автономов говорил и мечтательными глазами смотрел и лицо Ильи, а Лунёв, слушая его,
чувствовал себя неловко. Ему показалось, что околоточный говорит о ловле
птиц иносказательно, что он намекает на что-то. Но водянистые глаза Автономова успокоили его; он решил, что околоточный — человек не хитрый, вежливо улыбнулся и промолчал в ответ на слова Кирика. Тому, очевидно, понравилось скромное молчание и серьёзное лицо постояльца, он улыбнулся и предложил...
— Не могу! Я, брат, так
себя чувствую, как будто у меня дома жар-птица, — а клетка-то для неё слаба. Целые дни одна она там сидит… и кто её знает, о чём думает? Житьё ей серое наступило… я это очень хорошо понимаю… Если б ребёнок был…
Лето промелькнуло незаметно. Солнце сделалось точно холоднее, а день короче. Начались дожди, подул холодный ветер. Канарейка
почувствовала себя самой несчастной
птицей, особенно когда шел дождь. А Ворона точно ничего не замечает.
Перчихин(рассказывает, здороваясь). Зяблика продал сегодня… Три года держал
птицу, тирольской трелью пела, — продал!
Почувствовал себя за этот поступок низким человеком и — растрогался. Жаль
птицу, привык… любил…
Я вдруг
почувствовал, что я одинок, один как перст на всем громадном пространстве, что ночь, которая казалась уже нелюдимой, засматривает мне в лицо и сторожит мои шаги; все звуки, крики
птиц и шёпот деревьев казались уже зловещими, существующими только для того, чтобы пугать мое воображение. Я как сумасшедший рванулся с места и, не отдавая
себе отчета, побежал, стараясь бежать быстрей и быстрей. И тотчас же я услышал то, на что раньше не обращал внимания, а именно жалобный стон телеграфных проволок.
Наконец он вышел. Собрав вокруг
себя всех монахов, он с заплаканным лицом и с выражением скорби и негодования начал рассказывать о том, что было с ним в последние три месяца. Голос его был спокоен, и глаза улыбались, когда он описывал свой путь от монастыря до города. На пути, говорил он, ему пели
птицы, журчали ручьи, и сладкие, молодые надежды волновали его душу; он шел и
чувствовал себя солдатом, который идет на бой и уверен в победе; мечтая, он шел и слагал стихи и гимны и не заметил, как кончился путь.