Неточные совпадения
За спором не заметили,
Как село солнце красное,
Как вечер наступил.
Наверно б ночку
целуюТак шли — куда не ведая,
Когда б им баба встречная,
Корявая Дурандиха,
Не крикнула: «Почтенные!
Куда вы
на ночь глядючи
Надумали идти...
Возвратившись домой, Грустилов
целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну,
на дне которой метались черти. Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что не один он погряз, но в лице его погряз и весь Глупов.
Начались подвохи и подсылы с
целью выведать тайну, но Байбаков оставался нем как рыба и
на все увещания ограничивался тем, что трясся всем телом. Пробовали споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся у него в ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды
ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской и с тех пор затосковал.
И что ж! — все эти мечты рушились
на другое же утро. Как ни старательно утаптывали глуповцы вновь созданную плотину, как ни охраняли они ее неприкосновенность в течение
целой ночи, измена уже успела проникнуть в ряды их.
Он взглянул
на небо, надеясь найти там ту раковину, которою он любовался и которая олицетворяла для него весь ход мыслей и чувств нынешней
ночи.
На небе не было более ничего похожего
на раковину. Там, в недосягаемой вышине, совершилась уже таинственная перемена. Не было и следа раковины, и был ровный, расстилавшийся по
целой половине неба ковер всё умельчающихся и умельчающихся барашков. Небо поголубело и просияло и с тою же нежностью, но и с тою же недосягаемостью отвечало
на его вопрошающий взгляд.
Он не ел
целый день, не спал две
ночи, провел несколько часов раздетый
на морозе и чувствовал себя не только свежим и здоровым как никогда, но он чувствовал себя совершенно независимым от тела: он двигался без усилия мышц и чувствовал, что всё может сделать.
Подложили цепи под колеса вместо тормозов, чтоб они не раскатывались, взяли лошадей под уздцы и начали спускаться; направо был утес, налево пропасть такая, что
целая деревушка осетин, живущих
на дне ее, казалась гнездом ласточки; я содрогнулся, подумав, что часто здесь, в глухую
ночь, по этой дороге, где две повозки не могут разъехаться, какой-нибудь курьер раз десять в год проезжает, не вылезая из своего тряского экипажа.
Сидел в мое время один смиреннейший арестант
целый год в остроге,
на печи по
ночам все Библию читал, ну и зачитался, да зачитался, знаете, совсем, да так, что ни с того ни с сего сгреб кирпич и кинул в начальника, безо всякой обиды с его стороны.
И, верно, счастлив там, где люди посмешнее.
Кого люблю я, не таков:
Молчалин за других себя забыть готов,
Враг дерзости, — всегда застенчиво, несмело
Ночь целую с кем можно так провесть!
Сидим, а
на дворе давно уж побелело,
Как думаешь? чем заняты?
Есть поверье, будто волшебными средствами можно получить неразменный рубль, т. е. такой рубль, который, сколько раз его ни выдавай, он все-таки опять является
целым в кармане. Но для того, чтобы добыть такой рубль, нужно претерпеть большие страхи. Всех их я не помню, но знаю, что, между прочим, надо взять черную без единой отметины кошку и нести ее продавать рождественскою
ночью на перекресток четырех дорог, из которых притом одна непременно должна вести к кладбищу.
Поцеловав его в лоб, она исчезла, и, хотя это вышло у нее как-то внезапно, Самгин был доволен, что она ушла. Он закурил папиросу и погасил огонь;
на пол легла мутная полоса света от фонаря и темный крест рамы; вещи сомкнулись; в комнате стало тесней, теплей. За окном влажно вздыхал ветер, падал густой снег, город был не слышен, точно глубокой
ночью.
Нет, Безбедов не мешал, он почему-то приуныл, стал молчаливее, реже попадал
на глаза и не так часто гонял голубей. Блинов снова загнал две пары его птиц, а недавно, темной
ночью, кто-то забрался из сада
на крышу с
целью выкрасть голубей и сломал замок голубятни. Это привело Безбедова в состояние мрачной ярости; утром он бегал по двору в ночном белье, несмотря
на холод, неистово ругал дворника, прогнал горничную, а затем пришел к Самгину пить кофе и, желтый от злобы, заявил...
Обломов не казал глаз в город, и в одно утро мимо его окон повезли и понесли мебель Ильинских. Хотя уж ему не казалось теперь подвигом переехать с квартиры, пообедать где-нибудь мимоходом и не прилечь
целый день, но он не знал, где и
на ночь приклонить голову.
Бедный Обломов то повторял зады, то бросался в книжные лавки за новыми увражами и иногда
целую ночь не спал, рылся, читал, чтоб утром, будто нечаянно, отвечать
на вчерашний вопрос знанием, вынутым из архива памяти.
И
на Выборгской стороне, в доме вдовы Пшеницыной, хотя дни и
ночи текут мирно, не внося буйных и внезапных перемен в однообразную жизнь, хотя четыре времени года повторили свои отправления, как в прошедшем году, но жизнь все-таки не останавливалась, все менялась в своих явлениях, но менялась с такою медленною постепенностью, с какою происходят геологические видоизменения нашей планеты: там потихоньку осыпается гора, здесь
целые века море наносит ил или отступает от берега и образует приращение почвы.
Нет ее горячего дыхания, нет светлых лучей и голубой
ночи; через годы все казалось играми детства перед той далекой любовью, которую восприняла
на себя глубокая и грозная жизнь. Там не слыхать
поцелуев и смеха, ни трепетно-задумчивых бесед в боскете, среди цветов,
на празднике природы и жизни… Все «поблекло и отошло».
Райский почти не спал
целую ночь и
на другой день явился в кабинет бабушки с сухими и горячими глазами. День был ясный. Все собрались к чаю. Вера весело поздоровалась с ним. Он лихорадочно пожал ей руку и пристально поглядел ей в глаза. Она — ничего, ясна и покойна…
Райский воротился домой, отдал отчет бабушке о Леонтье, сказавши, что опасности нет, но что никакое утешение теперь не поможет. Оба они решили послать
на ночь Якова смотреть за Козловым, причем бабушка отправила
целый ужин, чаю, рому, вина — и бог знает чего еще.
После разговора с Марфенькой Викентьев в ту же
ночь укатил за Волгу и, ворвавшись к матери, бросился обнимать и
целовать ее по-своему, потом, когда она, собрав все силы, оттолкнула его прочь, он стал перед ней
на колени и торжественно произнес...
Наконец Тит Никоныч расшаркался,
поцеловал у ней руку и уехал. Бабушка велела готовить постель и не глядела
на Райского. Она сухо пожелала ему «покойной
ночи», чувствуя себя глубоко оскорбленной и в сердце, и в самолюбии.
Все это я таил с тех самых пор в моем сердце, а теперь пришло время и — я подвожу итог. Но опять-таки и в последний раз: я, может быть,
на целую половину или даже
на семьдесят пять процентов налгал
на себя! В ту
ночь я ненавидел ее, как исступленный, а потом как разбушевавшийся пьяный. Я сказал уже, что это был хаос чувств и ощущений, в котором я сам ничего разобрать не мог. Но, все равно, их надо было высказать, потому что хоть часть этих чувств да была же наверно.
Со мной случился рецидив болезни; произошел сильнейший лихорадочный припадок, а к
ночи бред. Но не все был бред: были бесчисленные сны,
целой вереницей и без меры, из которых один сон или отрывок сна я
на всю жизнь запомнил. Сообщаю без всяких объяснений; это было пророчество, и пропустить не могу.
По временам мы видим берег, вдоль которого идем к северу, потом опять туман скроет его. По
ночам иногда слышится визг: кто говорит — сивучата пищат, кто — тюлени. Похоже
на последнее, если только тюлени могут пищать, похоже потому, что днем иногда они
целыми стаями играют у фрегата, выставляя свои головы, гоняясь точно взапуски между собою. Во всяком случае, это водяные, как и сигнальщик Феодоров полагает.
Она точно не могла жить без него и даже клала его
на ночь в свою спальню, где он грыз сапоги, рвал платье и вообще показывал
целый ряд самых артистических штук.
Никто, кажется, не подумал даже, что могло бы быть, если бы Альфонс Богданыч в одно прекрасное утро взял да и забастовал, то есть не встал утром с пяти часов, чтобы несколько раз обежать
целый дом и обругать в несколько приемов
на двух диалектах всю прислугу; не пошел бы затем в кабинет к Ляховскому, чтобы получить свою ежедневную порцию ругательств, крика и всяческого неистовства, не стал бы сидеть
ночи за своей конторкой во главе двадцати служащих, которые, не разгибая спины, работали под его железным началом, если бы, наконец, Альфонс Богданыч не обладал счастливой способностью являться по первому зову, быть разом в нескольких местах, все видеть, и все слышать, и все давить, что попало к нему под руку.
Привалов по
целым часам лежал неподвижно
на своей кушетке или, как маятник, бродил из угла в угол. Но всего хуже, конечно, были
ночи, когда все кругом затихало и безысходная тоска наваливалась
на Привалова мертвым гнетом. Он тысячу раз перебирал все, что пережил в течение этого лета, и ему начинало казаться, что все это было только блестящим, счастливым сном, который рассеялся как туман.
— Аника Панкратыч, голубчик!.. — умолял Иван Яковлич, опускаясь перед Лепешкиным
на колени. — Ей-богу, даже в театр не загляну!
Целую ночь сегодня будем играть. У меня теперь голова свежая.
Вернувшись из клуба домой, Привалов не спал
целую ночь, переживая страшные муки обманутого человека… Неужели его Зося,
на которую он молился, сделается его позором?.. Он, несмотря
на все семейные дрязги, всегда относился к ней с полной доверенностью. И теперь, чтобы спуститься до ревности, ему нужно было пережить страшное душевное потрясение. Раньше он мог смело смотреть в глаза всем: его семейная жизнь касалась только его одного, а теперь…
Привалов переживал медовый месяц своего незаконного счастья. Собственно говоря, он плыл по течению, которое с первого момента закружило его и понесло вперед властной пенившейся волной. Когда он
ночью вышел из половодовского дома в достопамятный день бала, унося
на лице следы безумных
поцелуев Антониды Ивановны, совесть проснулась в нем и внутренний голос сказал: «Ведь ты не любишь эту женщину, которая сейчас осыпала тебя своими ласками…»
Томил его несколько вначале арест слуги, но скорая болезнь, а потом и смерть арестанта успокоили его, ибо умер тот, по всей очевидности (рассуждал он тогда), не от ареста или испуга, а от простудной болезни, приобретенной именно во дни его бегов, когда он, мертво пьяный, валялся
целую ночь на сырой земле.
— Что это, я спала? Да… колокольчик… Я спала и сон видела: будто я еду, по снегу… колокольчик звенит, а я дремлю. С милым человеком, с тобою еду будто. И далеко-далеко… Обнимала-целовала тебя, прижималась к тебе, холодно будто мне, а снег-то блестит… Знаешь, коли
ночью снег блестит, а месяц глядит, и точно я где не
на земле… Проснулась, а милый-то подле, как хорошо…
Многое было приобретено: человек, отдающий, в благородном порыве, последние пять тысяч, и потом тот же человек, убивающий отца
ночью с
целью ограбить его
на три тысячи, — это было нечто отчасти и несвязуемое.
Здесь случилось маленькое происшествие, которое задержало нас почти
на целый день.
Ночью мы не заметили, как вода подошла к биваку. Одна нарта вмерзла в лед. Пришлось ее вырубать топорами, потом оттаивать полозья
на огне и исправлять поломки. Наученные опытом, дальше
на биваках мы уже не оставляли нарты
на льду, а ставили их
на деревянные катки.
Там провел он
целую ночь, а
на другой день утром
на порожней тройке отправился восвояси без брички и без чемодана, с пухлым лицом и красными глазами.
В три четверти десятого явился Кетчер в соломенной шляпе, с измятым лицом человека, не спавшего
целую ночь. Я бросился к нему и, обнимая его, осыпал упреками. Кетчер, нахмурившись, посмотрел
на меня и спросил...
После Сенатора отец мой отправлялся в свою спальную, всякий раз осведомлялся о том, заперты ли ворота, получал утвердительный ответ, изъявлял некоторое сомнение и ничего не делал, чтобы удостовериться. Тут начиналась длинная история умываний, примочек, лекарств; камердинер приготовлял
на столике возле постели
целый арсенал разных вещей: склянок, ночников, коробочек. Старик обыкновенно читал с час времени Бурьенна, «Memorial de S-te Helene» и вообще разные «Записки», засим наступала
ночь.
Несмотря
на то что политические мечты занимали меня день и
ночь, понятия мои не отличались особенной проницательностью; они были до того сбивчивы, что я воображал в самом деле, что петербургское возмущение имело, между прочим,
целью посадить
на трон цесаревича, ограничив его власть.
Целую ночь Савельцев совещался с женою, обдумывая, как ему поступить. Перспектива солдатства, как зияющая бездна, наводила
на него панический ужас. Он слишком живо помнил солдатскую жизнь и свои собственные подвиги над солдатиками — и дрожал как лист при этих воспоминаниях.
На каждом шагу встречались клетушки со всяким крестьянским добром и закуты, куда зимой
на целый день, а летом
на ночь запирался домашний скот.
Лениво и бездумно, будто гуляющие без
цели, стоят подоблачные дубы, и ослепительные удары солнечных лучей зажигают
целые живописные массы листьев, накидывая
на другие темную, как
ночь, тень, по которой только при сильном ветре прыщет золото.
«Иваны», являясь с награбленным имуществом, с огромными узлами, а иногда с возом разного скарба
на отбитой у проезжего лошади, дожидались утра и тащили добычу в лавочки Старой и Новой площади, открывавшиеся с рассветом.
Ночью к этим лавочкам подойти было нельзя, так как они охранялись огромными цепными собаками. И
целые возы пропадали бесследно в этих лавочках, пристроенных к стене, где имелись такие тайники, которых в темных подвалах и отыскать было нельзя.
После возвращения от обедни опять
на целую неделю запирались
на замок ворота, что не мешало, впрочем, дворне лазить через забор и пропадать
целые ночи, за что им жестоко доставалось от немца-управляющего.
Около прилавка хлопочут, расхваливают товар и бесперебойно врут приказчики в засаленных долгополых поддевках и заскорузлых фартуках.
На поясе у них —
целый ассортимент ножей, которые чистятся только
на ночь. Чистота была здесь не в моде.
Против роскошного дворца Шереметевской больницы вырастали сотни палаток, раскинутых за
ночь на один только день. От рассвета до потемок колыхалось
на площади море голов, оставляя узкие дорожки для проезда по обеим сторонам широченной в этом месте Садовой улицы. Толклось множество народа, и у всякого была своя
цель.
— Пошел вон! — сказал отец. Крыжановский
поцеловал у матери руку, сказал: «святая женщина», и радостно скрылся. Мы поняли как-то сразу, что все кончено, и Крыжановский останется
на службе. Действительно,
на следующей день он опять, как ни в чем не бывало, работал в архиве. Огонек из решетчатого оконца светил
на двор до поздней
ночи.
А между тем в тот же день Галактиону был прислан
целый ворох всевозможных торговых книг для проверки. Одной этой работы хватило бы
на месяц. Затем предстояла сложная поверка наличности с поездками в разные концы уезда. Обрадовавшийся первой работе Галактион схватился за дело с медвежьим усердием и просиживал над ним
ночи. Это усердие не по разуму встревожило самого Мышникова. Он под каким-то предлогом затащил к себе Галактиона и за стаканом чая, как бы между прочим, заметил...
Серафима приехала в Заполье с детьми
ночью. Она была в каком-то особенном настроении. По крайней мере Галактион даже не подозревал, что жена может принимать такой воинственный вид. Она не выдержала и четверти часа и обрушилась
на мужа
целым градом упреков.
Как тяжело думать, что вот „может быть“ в эту самую минуту в Москве поет великий певец-артист, в Париже обсуждается доклад замечательного ученого, в Германии талантливые вожаки грандиозных политических партий ведут агитацию в пользу идей, мощно затрагивающих существенные интересы общественной жизни всех народов, в Италии, в этом краю, „где сладостный ветер под небом лазоревым веет, где скромная мирта и лавр горделивый растут“, где-нибудь в Венеции в чудную лунную
ночь целая флотилия гондол собралась вокруг красавцев-певцов и музыкантов, исполняющих так гармонирующие с этой обстановкой серенады, или, наконец, где-нибудь
на Кавказе „Терек воет, дик и злобен, меж утесистых громад, буре плач его подобен, слезы брызгами летят“, и все это живет и движется без меня, я не могу слиться со всей этой бесконечной жизнью.
Предполагая, что не могли же все вальдшнепы улететь в одну
ночь, я бросился с хорошею собакою обыскивать все родники и ключи, которые не замерзли и не были занесены снегом и где накануне я оставил довольно вальдшнепов; но, бродя
целый день, я не нашел ни одного; только подходя уже к дому, в корнях непроходимых кустов, около родникового болотца, подняла моя неутомимая собака вальдшнепа, которого я и убил: он оказался хворым и до последней крайности исхудалым и, вероятно,
на другой бы день замерз.
Добычливые охотники, притаясь в каком-нибудь кустике или кусте, не в дальнем расстоянии от тока, остаются там
на всю
ночь и стреляют дупелей,
целя в мелькающую белизну под их распущенными хвостиками.