Неточные совпадения
Она бы потосковала еще о своей неудавшейся любви, оплакала бы прошедшее,
похоронила бы в душе память о нем, потом… потом, может быть, нашла бы «приличную партию», каких много, и была бы хорошей, умной, заботливой женой и
матерью, а прошлое сочла бы девической мечтой и не прожила, а протерпела бы жизнь. Ведь все так делают!
— Сказал, чтоб не сумлевался, блины, мол, будут. Матвея
схоронили, блинов и водки попу дали, а все-то это оставило за собой длинную темную тень, мне же предстояло еще ужасное дело — известить его
мать.
В прекрасный зимний день Мощинского
хоронили. За гробом шли старик отец и несколько аристократических господ и дам, начальство гимназии, много горожан и учеников. Сестры Линдгорст с отцом и
матерью тоже были в процессии. Два ксендза в белых ризах поверх черных сутан пели по — латыни похоронные песни, холодный ветер разносил их высокие голоса и шевелил полотнища хоругвей, а над толпой, на руках товарищей, в гробу виднелось бледное лицо с закрытыми глазами, прекрасное, неразгаданное и важное.
— Ты вот что, Аграфенушка… гм… ты, значит, с Енафой-то поосторожней, особливо насчет еды. Как раз еще окормит чем ни на есть… Она эк-ту уж стравила одну слепую деушку из Мурмоса. Я ее вот так же на исправу привозил… По-нашему, по-скитскому, слепыми прозываются деушки, которые вроде тебя. А красивая была… Так в лесу и
похоронили сердешную. Наши скитские
матери тоже всякие бывают… Чем с тобою ласковее будет Енафа, тем больше ты ее опасайся. Змея она подколодная, пряменько сказать…
— Не признала, видно, сестру-то? — с обычней ласковостью спрашивала Таисья, целуя Нюрочку. — А помнишь, как на Самосадке баушку Василису
хоронили? Ну, так
мать Енафа привезла тогда из скитов головщицу… Она самая и есть. Тоже на Крестовых видела…
Родные пишут, что вы
схоронили дочь,
мать семейства.
Да я ее поганке-матери четырнадцать целковых долгу простила, на свой счет
похоронила, чертенка ее на воспитание взяла, милая ты женщина, знаешь, сама знаешь!
Нашел он как-то на дороге гривенник — поднял и
схоронил. В другой раз благодетель гривенничком пожаловал — тоже
схоронил. Полюбились ему деньги; дома об них только и разговору. Отец ли пьяный проспится — все хнычет, что денег нет;
мать к благодетелю пристает — все деньгами попрекает.
Аграфена Васильевна нашла, впрочем, Лябьевых опечаленными другим горем. Они получили от Сусанны Николаевны письмо, коим она уведомляла, что ее бесценный Егор Егорыч скончался на корабле во время плавания около берегов Франции и что теперь она ума не приложит, как ей удастся довезти до России дорогие останки супруга, который в последние минуты своей жизни просил непременно
похоронить его в Кузьмищеве, рядом с могилами отца и
матери.
— Стой, подожди. Я тогда тоже родителя
схоронил, а матушка моя пряники, значит, пекла, на Анкудима работали, тем и кормились. Житье у нас было плохое. Ну, тоже заимка за лесом была, хлебушка сеяли, да после отца-то всё порешили, потому я тоже закурил, братец ты мой. От
матери деньги побоями вымогал…
Хоронили Колю утром другого дня; я не пошел в церковь и всю обедню сидел у разрытой могилы
матери, вместе с собакой и Язёвым отцом. Он вырыл могилу дешево и все хвастался этим передо мной.
А тут с первого дня, как я завел кости, моя собственная родная
мать пошла ко мне приставать: «Дай, дитя мое, Варнаша, я его лучше
схороню».
— Прекрасно-с! Теперь говорят, будто я мою
мать честью не урезониваю. Неправда-с! напротив, я ей говорил: «Маменька, не трогайте костей, это глупо; вы, говорю, не понимаете, они мне нужны, я по ним человека изучаю». Ну а что вы с нею прикажете, когда она отвечает: «Друг мой, Варнаша, нет, все-таки лучше я его
схороню…» Ведь это же из рук вон!
Как он это решил, так и сделал, и в нашей местной гимназии и теперь на этот капитал содержатся три ученика, а к самой старушке Яков Львович пребыл с истинно сыновним почтением до самой ее смерти: он ездил ее поздравлять с праздниками, навещал больную и
схоронил ее, как будто она и в самом деле была его родная
мать, а он ее настоящий сын.
Князю Григорову непременно бы следовало ехать на похороны к дяде; но он не поехал, отговорившись перед женой тем, что он считает нечестным скакать
хоронить того человека, которого он всегда ненавидел: в сущности же князь не ехал потому, что на несколько дней даже не в состоянии был расстаться с Еленой, овладевшей решительно всем существом его и тоже переехавшей вместе с
матерью на дачу.
Ведь вся история человечества создана на подобных жертвах, ведь под каждым благодеянием цивилизации таятся тысячи и миллионы безвременно погибших в непосильной борьбе существований, ведь каждый вершок земли, на котором мы живем, напоен кровью аборигенов, и каждый глоток воздуха, каждая наша радость отравлены мириадами безвестных страданий, о которых позабыла история, которым мы не приберем названия и которые каждый новый день
хоронит мать-земля в своих недрах…
Тогда, после разговора с
матерью, он порешил, что именно теперь, узнав все, он по-настоящему
похоронил отца; и так оно и было в первые дни.
Мать убитого, высокая, тощая, с лошадиным лицом, молча, без слёз, торопилась
схоронить сына, — так казалось Артамонову; она всё оправляла кисейный рюш в изголовье гроба, передвигала венчик на синем лбу трупа, осторожно вдавливала пальцами новенькие, рыжие копейки, прикрывавшие глаза его, и как-то нелепо быстро крестилась.
— Пусть за меня никому зла не будет! — отвечала
матери на ухо дочь,
хороня на плече ее свое личико.
Ее
мать умерла, задолжав Бубновой; ее нечем
похоронить...
Увидел дурень, —
Семеро братьев
Матерь хоронят...
Нежно любимую
мать схоронила она сегодня, и так как шумное горе и грубое участие людское были ей противны, то она на похоронах, и раньше, и потом, слушая утешения, воздерживалась от плача. Она осталась, наконец, одна, в своем белом покое, где все девственно чисто и строго, — и печальные мысли исторгли из ее глаз тихие слезы.
О далекой родине он пел; о ее глухих страданиях, о слезах осиротевших
матерей и жен; он молил ее, далекую родину, взять его, маленького Райко, и
схоронить у себя и дать ему счастье поцеловать перед смертью ту землю, на которой он родился; о жестокой мести врагам он пел; о любви и сострадании к побежденным братьям, о сербе Боиовиче, у которого на горле широкая черная рана, о том, как болит сердце у него, маленького Райко, разлученного с матерью-родиной, несчастной, страдающей родиной.
Осталась после Емельянихи сиротка, пятилетняя Даренка. В отцовском ее дому давным-давно хоть шаром покати, еще заживо родитель растащил по кабакам все добро — и свое и краденое.
Мать схоронили Христа ради, по приказу исправника, а сиротка осталась болтаться промеж дворов: бывало, где день, где ночь проведет, где обносочки какие ей Христа ради подадут, где черствым хлебцем впроголодь накормят, где в баньку пустят помыться. Так и росла девочка.
Схоронив отца с
матерью, Иван Григорьич не пожелал оставаться в Осиповке, а занявшись по валеному делу, из «рамени» в «чищу» перебрался, где было ему не в пример вольготнее, потому что народ там больше этим промыслом жил.
Не спознали про Матренушкин грех ни отец, ни сестра с братьями и никто из обительских, кроме матушки игуменьи да послушницы Фотиньи. Мастерица была
хоронить концы
мать Платонида.
И Василью Борисычу не сидится на месте. Радехонька была
мать Юдифа знакомому уж ей московскому уставщику. Еще когда певчая стая Манефиной обители ездила в Осиповку
хоронить Настю, Василий Борисыч, оставаясь в Комарове без дела, побывал у
матери Юдифы и много старался склонить ее к признанию владимирского архиепископа.
Старик Масляников был старый вдовец.
Схоронив Евграфову
мать, женился он на молоденькой девушке из бедного семейства, но и та пожила недолго. Поговаривали, будто обе жены пошли в могилу от кулаков благоверного. В третий раз Макар Тихоныч жениться не хотел.
Пришло раз ему письмо из дома. Пишет ему старуха
мать: «Стара я уж стала, и хочется перед смертью повидать любимого сынка. Приезжай со мной проститься,
похорони, а там и с богом, поезжай опять на службу. А я тебе и невесту приискала: и умная, и хорошая, и именье есть. Полюбится тебе, может, и женишься и совсем останешься».
Мать обрадовалась, заторопилась и понесла
хоронить.
Ты, пустыня, моя матушка,
Помилей мне отца с
матерью,
Вы, леса мои кудрявые,
Помилей мне роду-племени,
Вы, луга, луга зеленые,
Помилее красна золота,
Вы, раздольица широкие,
Помилее чиста сéребра,
Вы, кусты, кусты ракитовы,
Помилее скатнá жемчугу,
Вы, залетны мелки пташечки,
Схороните мои косточки
На чужой дальной сторонушке,
Во прекрасной во пустынюшке.
В первый раз в жизни видел он так близко смерть и до последнего дыхания стоял над нею… Слезы не шли, в груди точно застыло, и голова оставалась все время деревянно-тупой. Он смог всем распорядиться,
похоронил ее, дал знать по начальству, послал несколько депеш; деньги, уцелевшие от Калерии, представил местному мировому судье, сейчас же уехал в Нижний и в Москву добыть под залог «Батрака» двадцать тысяч, чтобы потом выслать их
матери Серафимы для передачи ей, в обмен на вексель, который она ему бросила.
От
матери она
хоронила свое решение — совсем убежать — до самой последней минуты.
— Кого,
мать, это
хоронят?
— А ведь она по миру ходила! — вспоминает он. — Сам я посылал ее хлеба у людей просить, комиссия! Ей бы, дуре, еще лет десяток прожить, а то, небось, думает, что я и взаправду такой.
Мать пресвятая, да куда же к лешему я это еду? Теперь не лечить надо, а
хоронить. Поворачивай!
— Дело выходит неосновательное, может, и в самом деле погоня. Как-никак, милая Аннушка, возьми-ка ты, брат, деньги,
схорони их себе в подол и поди за куст, спрячься. Не ровен час, если нападут, проклятые, так ты беги к
матери и отдай ей деньги, пускай она их старшине снесет. Только ты, гляди, никому на глаза не попадайся, беги где лесом, где балочкой, чтоб тебя никто не увидел. Беги себе, да бога милосердного призывай. Христос с тобой!
— Обман! тайна!.. Какая тут тайна? Hе воры же ночью их унесли. Господь, сам Господь двух положил перед глазами
матери их:
мать не могла же ошибиться в своих детищах. Обман!.. Ге! что ты мне говоришь, Никита Иванович? Она сама обмывала их тела, укладывала в гробы, опускала в землю. Правда, четвертый был тайна для многих; но и того обезглавленный труп
мать узнала и сама
похоронила.
На другой день
похоронили Арину, а затем окрестили и ее дочь. Крестным отцом был Гладких, а крестною
матерью — Фекла.
Убитого Ушакова
хоронил весь город с музыкой и венками. Общественное мнение было возбуждено против убийцы до такой степени, что народ толпами ходил к тюрьме, чтобы поглядеть на стены, за которыми томился Винкель, и уже через два-три дня после похорон на могиле убитого стоял крест с мстительною надписью: „Погиб от руки убийцы“. Но ни на кого так не подействовала смерть Ушакова, как на его
мать. Несчастная старуха, узнав о смерти своего единственного сына, едва не сошла с ума…»
Опять полетела, раздавленная отчаянием, Даша в свою деревню
хоронить мать-старуху, продавать избу и несложный хозяйственный скарб и перевозить в Москву Сережу и Машу.
— Поверишь ли,
мать моя, сызмала на деньги не надышит; умеет уж
хоронить их не хуже сороки. Сухари то и дело тащит беззубой старухе, а шелег [Шелeг — неходячая монетка, бляшка.] чтобы принес, этого греха с ним не бывало.
— Вот что я придумала, Софья Сергеевна, — начала графиня. — Надо заставить ее заснуть покрепче и во время сна взять трупик и заменить его сшитой из тряпок куклой… тогда можно завтра ее увезти, а трупик отвезет ваш муж в имение этого Зыбина и сдаст ему, сказав, что графиня Аракчеева повезла его сумасшедшую жену к
матери, а трупик приказала ему
похоронить… так пусть и скажет: графиня Аракчеева, этот титул и это имя еще до сих пор страшны для негодяев…
В тот же день, как
схоронили Апреля Иваныча, литераторский сын стал писать для
матери ее прачечные счета и наблюдал, как читают мальчик Абрамчик и девочка Пелагеичка.
Так, пусть мертвые
хоронят своих мертвецов;
мать, имеющая дитя, должна жить… и она должна хорошо жить, честно!
И много времени спустя, когда Васю
похоронили и трава выросла на его могиле, попадья все еще твердила молитву всех несчастных
матерей: «Господи, возьми мою жизнь, но отдай мое дитя!»