Неточные совпадения
Потянувши впросонках весь табак к себе со всем усердием спящего, он пробуждается, вскакивает, глядит, как дурак, выпучив глаза, во все стороны, и не может понять, где он, что с ним было, и потом уже различает озаренные косвенным лучом солнца стены, смех товарищей, скрывшихся по
углам, и глядящее
в окно наступившее утро, с проснувшимся лесом, звучащим тысячами птичьих голосов, и с осветившеюся речкою, там и там пропадающею блещущими загогулинами между тонких тростников, всю усыпанную нагими ребятишками, зазывающими на купанье, и потом уже наконец чувствует, что
в носу у него сидит гусар.
Раскольников перешел через площадь. Там, на
углу, стояла густая толпа народа, все мужиков. Он залез
в самую густоту, заглядывая
в лица. Его почему-то
тянуло со всеми заговаривать. Но мужики не обращали внимания на него и все что-то галдели про себя, сбиваясь кучками. Он постоял, подумал и пошел направо, тротуаром, по направлению к
В—му. Миновав площадь, он попал
в переулок…
Вот, пожалуй…» Но меня
потянуло по совершенно отвесной покатости пола, и я побежал
в угол, как давно не бегал.
Молодой же бескровный художник с заложенными за уши жидкими волосами глядел
в темный
угол гостиной своими безжизненными голубыми глазами и, нервно шевеля губами,
тянул к «
в».
Помада только покраснел, и голова
потянула его
в угол.
Матвей попробовал вернуться. Он еще не понимал хорошенько, что такое с ним случилось, но сердце у него застучало
в груди, а потом начало как будто падать. Улица, на которой он стоял, была точь-в-точь такая, как и та, где был дом старой барыни. Только занавески
в окнах были опущены на правой стороне, а тени от домов тянулись на левой. Он прошел квартал, постоял у другого
угла, оглянулся, вернулся опять и начал тихо удаляться, все оглядываясь, точно его
тянуло к месту или на ногах у него были пудовые гири.
Говоря это, он подскакивал к Передонову и оттеснял его
в угол. Передонов испугался и рад был убежать, да Гудаевский
в пылу раздражения не заметил, что загородил выход. Антоша схватил отца сзади за фалды сюртука и
тянул его к себе. Отец сердито цыкнул на него и лягнулся. Антоша проворно отскочил
в сторону, но не выпустил отцова сюртука.
Горные инженеры, техники, доктора, купцы, адвокаты — всех одинаково
тянуло к всесильному магниту, не говоря уже о бедности, которая поползла к брагинскому дому со всех
углов, снося сюда
в одну кучу свои беды, напасти и огорчения…
И с внезапной острой тоскою
в сердце он понял, что не будет ему ни сна, ни покоя, ни радости, пока не пройдет этот проклятый, черный, выхваченный из циферблата час. Только тень знания о том, о чем не должно знать ни одно живое существо, стояла там
в углу, и ее было достаточно, чтобы затмить свет и нагнать на человека непроглядную тьму ужаса. Потревоженный однажды страх смерти расплывался по телу, внедрялся
в кости,
тянул бледную голову из каждой поры тела.
— Восемь пудов до обеда
тянет, а пихтерь [Пихтерь — большая корзина.] сена съест, так и гирь недостанет, — опять объяснил красивый молодец и, повернув кадь, выбросил кухарку на сложенное
в угле кулье.
Погода эти дни была дурная, и большую часть времени мы проводили
в комнатах. Самые лучшие задушевные беседы происходили
в углу между фортепьяно и окошком. На черном окне близко отражался огонь свеч, по глянцевитому стеклу изредка ударяли и текли капли. По крыше стучало,
в луже шлепала вода под желобом, из окна
тянуло сыростью. И как-то еще светлее, теплее и радостнее казалось
в нашем
углу.
«Очень рад вас видеть, господа!» Что касается до гостей, то Ферапонт Григорьич сохранял какую-то насмешливую мину и был очень важен; музыкант немного дик: поздоровавшись с хозяином, он тотчас же уселся
в угол; две неопределенные личности, одна
в теплом пальто, а другая во фраке бутылочного цвета, были таинственны; сибарит весел и только немного женировался тем, что хозяйский сюртук был не совсем впору и сильно
тянул его руки назад.
Угли в фонарях
тянули все ту же жалобную однообразную ноту, а молчание
в цирке становилось тягостным и грозным.
В углу, на соломе, пьяный якут покачивался сидя и
тянул бесконечную песню.
Макар отдал деньги, и ему дали бутылку. Он сунул ее за пазуху и незаметно для других отошел
в темный
угол. Там он наливал чашку за чашкой и
тянул их одна за другой. Водка была горькая, разведенная, по случаю праздника, водой более чем на три четверти. Зато махорки, видимо, не жалели. У Макара каждый раз захватывало на минуту дыхание, а
в глазах ходили какие-то багровые круги.
— Как что делать буду?
В свою деревню пойду! — радостно говорил Бастрюков. — Даром что долго околачиваюсь на службе, а к своему месту коренному
тянет, ровно кулика к своему болоту. У земли-матушки кормиться буду. Самое это душевное дело на земле трудиться. Небось, полоской разживусь, а
угол племяши дадут… И стану я, ваше благородие, хлебушко сеять и пчелкой, бог даст, займусь… Хорошо! — прибавил Бастрюков, и все его лицо сияло при мысли об этом.
Студент
потянул к себе учебник и опять заходил из
угла в угол.
В углу около шкафа что-то смутно забелело. Дыхание стеснилось. Токарев стал пристально вглядываться. Он сразу понял, что это висит полотенце на ручке кресла. Но его
тянуло вздрогнуть,
тянуло испугаться. И Токарев стоял и неподвижно вглядывался
в белевшее пятно, словно ждал, чтоб что-нибудь дало толчок его испугу.
Накинул на плечи свой алый башлык и ушел. Кончился день.
В огромном темном бараке тускло светилось несколько фонарей, от плохо запиравшихся огромных окон
тянуло холодным сквозняком. Больные солдаты спали, закутавшись
в шинели.
В углу барака, где лежали больные офицеры, горели у изголовья свечки; одни офицеры лежа читали, другие разговаривали и играли
в карты.
А как Тамару, пониже спустившись, со второго яруса поближе разглядел, так даже сомлел весь: отродясь таких миловидных не видывал, даром что весь Кавказ с Турцией-Персией наскрозь облетел.
В сердце ему вступило, будто
углей горячих глотнул, чуть кубарем сверху на княжеский двор не свалился. Сроду его к бабам не
тянуло, — ан тут и заело…
Можно было подумать, что жид считал себя здесь как «
в граде убежища» и держался за этот
угол присутственного стола, как за рог жертвенника. Он укрепился, очевидно, с такою решительностию, что скорее можно было обрубить его судорожно замершие пальцы, чем оторвать их от этого стола. Солдат тормошил и
тянул его совершенно напрасно: весь тяжелый длинный стол дрожал и двигался, но жид от него не отдирался и
в то же время орал немилосердно.
Устал я. К дневнику не
тянет, да и некогда, работы много. Проклятая война жрет деньги, как свинья апельсины, не напасешься. И как-то странно я себя чувствую: не то привык к душегубству, не то наконец притерпелся, но смотрю на все значительно спокойнее, прочтешь: десять тысяч убитых! двадцать тысяч убитых!.. и равнодушно закуришь папироску. Да и газет почти не читаю, не то что
в первое время, когда за вечерним прибавлением сам бегал на
угол в дождь и непогоду. Что читать!