Неточные совпадения
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом,
через две
улицы, — может быть, безо всякой цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и
смотрел в землю. Вдруг как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у тогодома, у самых ворот. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.
Дня
через три, вечером, он стоял у окна в своей комнате, тщательно подпиливая только что остриженные ногти. Бесшумно открылась калитка, во двор шагнул широкоплечий человек в пальто из парусины, в белой фуражке, с маленьким чемоданом в руке. Немного прикрыв калитку, человек обнажил коротко остриженную голову, высунул ее на
улицу,
посмотрел влево и пошел к флигелю, раскачивая чемоданчик, поочередно выдвигая плечи.
Самгин пробовал убедить себя, что в отношении людей к нему как герою есть что-то глупенькое, смешное, но не мог не чувствовать, что отношение это приятно ему.
Через несколько дней он заметил, что на
улицах и в городском саду незнакомые гимназистки награждают его ласковыми улыбками, а какие-то люди
смотрят на него слишком внимательно. Он иронически соображал...
—
Посмотрю я на вас, Семен Семеныч, — обольщала она майора Клобутицына, — всё-то вы одни да одни! Хоть бы к нам почаще заходили, а то живете
через улицу, в кои-то веки заглянете.
Сидит человек на скамейке на Цветном бульваре и
смотрит на
улицу, на огромный дом Внукова. Видит, идут по тротуару мимо этого дома человек пять, и вдруг — никого! Куда они девались?..
Смотрит — тротуар пуст… И опять неведомо откуда появляется пьяная толпа, шумит, дерется… И вдруг исчезает снова… Торопливо шагает будочник — и тоже проваливается сквозь землю, а
через пять минут опять вырастает из земли и шагает по тротуару с бутылкой водки в одной руке и со свертком в другой…
— Ну, иди. Я знаю: ты читаешь на
улицах, и евреи называют тебя уже мешигинер. Притом же тебе еще рано читать романы. Ну, да этот, если поймешь, можно. Только все-таки
смотри не ходи долго.
Через полчаса быть здесь!
Смотри, я записываю время…
Сказав это, он перешел
через улицу, ступил на противоположный тротуар, поглядел, идет ли князь, и, видя, что он стоит и
смотрит на него во все глаза, махнул ему рукой к стороне Гороховой, и пошел, поминутно поворачиваясь взглянуть на князя и приглашая его за собой.
Получив подаяние, она сошла с моста и подошла к ярко освещенным окнам одного магазина. Тут она принялась считать свою добычу; я стоял в десяти шагах. Денег в руке ее было уже довольно; видно, что она с самого утра просила. Зажав их в руке, она перешла
через улицу и вошла в мелочную лавочку. Я тотчас же подошел к дверям лавочки, отворенным настежь, и
смотрел: что она там будет делать?
Я снова в городе, в двухэтажном белом доме, похожем на гроб, общий для множества людей. Дом — новый, но какой-то худосочный, вспухший, точно нищий, который внезапно разбогател и тотчас объелся до ожирения. Он стоит боком на
улицу, в каждом этаже его по восемь окон, а там, где должно бы находиться лицо дома, — по четыре окна; нижние
смотрят в узенький проезд, на двор, верхние —
через забор, на маленький домик прачки и в грязный овраг.
Была одна минута, когда, казалось, город дрогнул под влиянием того, что происходило около Central park’а… Уезжавшие вагоны заторопились, встречные остановились в нерешимости, перестали вертеться краны, и люди на постройке перестали ползать взад и вперед… Рабочие
смотрели с любопытством и сочувствием на толпу, опрокинувшую полицию и готовую ринуться
через площадь на ближайшие здания и
улицы.
Улица поднималась на невысокий холм, и за ним снова был спуск, и перегиб
улицы меж двух лачуг рисовался на синем, вечереющем, печальном небе. Тихая область бедной жизни замкнулась в себе и тяжко грустила и томилась. Деревья свешивали ветки
через забор и заглядывали и мешали итти, шопот их был насмешливый и угрожающий. Баран стоял на перекрестке и тупо
смотрел на Передонова.
Они
смотрели друг на друга в упор, и Лунёв почувствовал, что в груди у него что-то растёт — тяжёлое, страшное. Быстро повернувшись к двери, он вышел вон и на
улице, охваченный холодным ветром, почувствовал, что тело его всё в поту.
Через полчаса он был у Олимпиады. Она сама отперла ему дверь, увидав из окна, что он подъехал к дому, и встретила его с радостью матери. Лицо у неё было бледное, а глаза увеличились и
смотрели беспокойно.
Дядя заставил Евсея проститься с хозяевами и повёл его в город. Евсей
смотрел на всё совиными глазами и жался к дяде. Хлопали двери магазинов, визжали блоки; треск пролёток и тяжёлый грохот телег, крики торговцев, шарканье и топот ног — все эти звуки сцепились вместе, спутались в душное, пыльное облако. Люди шли быстро, точно боялись опоздать куда-то, перебегали
через улицу под мордами лошадей. Неугомонная суета утомляла глаза, мальчик порою закрывал их, спотыкался и говорил дяде...
По утрам, убирая комнату хозяина, он, высунув голову из окна,
смотрел на дно узкой, глубокой
улицы, и — видел всегда одних и тех же людей, и знал, что́ каждый из них будет делать
через час и завтра, всегда. Лавочные мальчики были знакомы и неприятны, опасны своим озорством. Каждый человек казался прикованным к своему делу, как собака к своей конуре. Иногда мелькало или звучало что-то новое, но его трудно было понять в густой массе знакомого, обычного и неприятного.
— Нет, это ведь одна минута; не надо только
смотреть вниз, — отвечал Долинский, спокойно кладя на стол поданную ему миндалинку, и с этими словами ушел в свою комнату, а оттуда вместе с Дашею прошел
через магазин на
улицу.
Через улицу, напротив, есть одноэтажный домик в три окна на
улицу; я его
смотрел, он для нас будет очень достаточен.
Сконфузив городового, она уехала, а
через несколько минут о событии уже знали на базаре, праздное любопытство было возбуждено, и торговцы, один за другим, пошли
смотреть на почту. Они останавливались посреди
улицы, задрав головы рассматривали уставленные цветами окна квартиры почтмейстера и до того надоели Капендюхииу расспросами о событии, что он рассердился, изругался, вынул записную книжку и, несколько раз облизав карандаш, написал в ней...
— А вот и
посмотрим, как не выдержим! — решительно сказал Иван Ильич, и даже жар бросился ему в лицо. Он сошел с мостков и твердыми шагами прямо направился
через улицу в дом своего подчиненного, регистратора Пселдонимова.
Холодная вода освежила его, он утерся и, не сказав ни слова, не поблагодарив даже свою сестру милосердия, схватил шапку, подхватил на плечо шубу, поданную ему Пселдонимовой, и
через коридор,
через кухню, в которой уже мяукала кошка и где кухарка, приподнявшись на своей подстилке, с жадным любопытством
посмотрела ему вслед, выбежал на двор, на
улицу и бросился и проезжавшему извозчику.
— Так вот что: сейчас распорядись, чтоб
улицу против дома и против всего дворового места устлали соломой, — продолжал городничий. — Это для порядка. Во всех хороших городах и в самом даже Петербурге так делается, если занеможет знатный или богатый человек, — заметил градоначальник стоявшему возле лекарю. — Чтоб сейчас же устлали! — прикрикнул он Василью Фадееву. — А ежели
через полчаса мое приказанье исполнено не будет, розгачей отведаешь. Шутить не люблю…
Смотри ж, любезный, распорядись.
Моряк поклонился Александре Михайловне. Это был жених Тани, Журавлев. Они пошли под руку
через улицу к колониальному магазину. Александра Михайловна
смотрела вслед,
смотрела, как они тесно прижимались друг к другу, и еще сильнее чувствовала свое одиночество.
— Кушку моего на променад поведешь. Что сливы-то выпучил? Он уличное гуляние обожает…
Через улицу,
смотри, на руках переноси — извозчики у вас аспиды. Ты мне за него головой отвечаешь.
На пустыре Ананьева не было. Кузьма пошел до
улице,
посмотрел по сторонам, но нигде не было видно старика. Парень вернулся к избе, запер дверь в привинченные кольца висячим замком и положил ключ в расщелину одного из бревен — место, уговоренное с Петром Ананьевым, на случай совместного ухода из дому. Почти бегом бросился он затем по
улице и, не уменьшая шага, меньше чем
через час был уже во дворе дома Салтыкова.
Зачал меня «оброчным» звать. Встретится где, во все горло орет —
через улицу,
через площадь ли — все ровно: «Здравствуй, оброчный! Красна Пасха на дворе, оброк неси». А иной раз даже попрекнет: «Эй, ты, оброчный, к Вознесенью-то опоздал,
смотри, брат, в недоимку со штрафом впишу».