Неточные совпадения
—
Посмотрим,
посмотрим, что будет, — говорили одни, неумело
скрывая свои надежды
на хороший конец; другие, притворяясь скептиками, утверждали...
— Татьяна Павловна, повторяю вам, не мучьте меня, — продолжал я
свое, в
свою очередь не отвечая ей
на вопрос, потому что был вне себя, —
смотрите, Татьяна Павловна, чрез то, что вы от меня
скрываете, может выйти еще что-нибудь хуже… ведь он вчера был в полном, в полнейшем воскресении!
Мы до сих пор
смотрим на европейцев и Европу в том роде, как провинциалы
смотрят на столичных жителей, — с подобострастием и чувством собственной вины, принимая каждую разницу за недостаток, краснея
своих особенностей,
скрывая их, подчиняясь и подражая.
Когда журавль серьезен и важно расхаживает по полям, подбирая попадающийся ему корм всякого рода, в нем ничего нет смешного; но как скоро он начнет бегать, играть, приседать и потом подпрыгивать вверх с распущенными
крыльями или вздумает приласкаться к
своей дружке, то нельзя без смеха
смотреть на его проделки: до такой степени нейдет к нему всякое живое и резвое движение!
Селезень присядет возле нее и заснет в самом деле, а утка, наблюдающая его из-под
крыла недремлющим глазом, сейчас спрячется в траву, осоку или камыш; отползет,
смотря по местности, несколько десятков сажен, иногда гораздо более, поднимется невысоко и, облетев стороною, опустится
на землю и подползет к
своему уже готовому гнезду, свитому из сухой травы в каком-нибудь крепком, но не мокром, болотистом месте, поросшем кустами; утка устелет дно гнезда собственными перышками и пухом, снесет первое яйцо, бережно его прикроет тою же травою и перьями, отползет
на некоторое расстояние в другом направлении, поднимется и, сделав круг, залетит с противоположной стороны к тому месту, где скрылась; опять садится
на землю и подкрадывается к ожидающему ее селезню.
Но я также любил
смотреть, как охотник, подбежав к ястребу, став
на колени и осторожно наклонясь над ним, обмяв кругом траву и оправив его распущенные
крылья, начнет бережно отнимать у него перепелку; как потом полакомит ястреба оторванной головкой и снова пойдет за новой добычей; я любил
смотреть, как охотник кормит
своего ловца, как ястреб щиплет перья и пух, который пристает к его окровавленному носу, и как он отряхает, чистит его об рукавицу охотника; как ястреб сначала жадно глотает большие куски мяса и даже небольшие кости и, наконец, набивает
свой зоб в целый кулак величиною.
Калинович слушал Петра Михайлыча полувнимательно, но зато очень пристально взглядывал
на Настеньку, которая сидела с выражением скуки и досады в лице. Петр Михайлыч по крайней мере в миллионный раз рассказывал при ней о Мерзлякове и о
своем желании побывать в Москве. Стараясь, впрочем,
скрыть это, она то начинала
смотреть в окно, то опускала черные глаза
на развернутые перед ней «Отечественные записки» и, надобно сказать, в эти минуты была прехорошенькая.
Он ничего не говорил, злобно
посматривал на меня и
на отца и только, когда к нему обращались, улыбался
своею покорной, принужденной улыбкой, под которой он уж привык
скрывать все
свои чувства и особенно чувство стыда за
своего отца, которое он не мог не испытывать при нас.
Когда вскоре за тем пани Вибель вышла, наконец, из задних комнат и начала танцевать французскую кадриль с инвалидным поручиком, Аггей Никитич долго и пристально
на нее
смотрел, причем открыл в ее лице заметные следы пережитых страданий, а в то же время у него все более и более созревал задуманный им план, каковый он намеревался начать с письма к Егору Егорычу, написать которое Аггею Никитичу было нелегко, ибо он заранее знал, что в письме этом ему придется много лгать и
скрывать; но могущественная властительница людей — любовь — заставила его все это забыть, и Аггей Никитич в продолжение двух дней, следовавших за собранием, сочинил и отправил Марфину послание, в коем с разного рода экивоками изъяснил, что, находясь по отдаленности места жительства Егора Егорыча без руководителя
на пути к масонству, он, к великому счастию
своему, узнал, что в их городе есть честный и добрый масон — аптекарь Вибель…
— А мы кстати дорогого гостя провожаем, — продолжал Иудушка, — я давеча еще где-где встал,
посмотрел в окно — ан
на дворе тихо да спокойно, точно вот ангел Божий пролетел и в одну минуту
своим крылом все это возмущение усмирил!
Смотрел юноша, как хвастается осень богатствами
своих красок, и думал о жизни, мечтал встретить какого-то умного, сердечного человека, похожего
на дьячка Коренева, и каждый вечер откровенно, не
скрывая ни одной мысли, говорить с ним о людях, об отце, Палаге и о себе самом.
— Простите мою дерзость, — сказала девушка, краснея и нервно смеясь. Она
смотрела на меня
своим прямым, веселым взглядом и говорила глазами обо всем, чего не могла
скрыть. — Ну, мне, однако, везет! Ведь это второй раз, что вы стоите задумавшись, а я прохожу сзади! Вы испугались?
Он взял зонтик и, сильно волнуясь, полетел
на крыльях любви.
На улице было жарко. У доктора, в громадном дворе, поросшем бурьяном и крапивой, десятка два мальчиков играли в мяч. Все это были дети жильцов, мастеровых, живших в трех старых, неприглядных флигелях, которые доктор каждый год собирался ремонтировать и все откладывал. Раздавались звонкие, здоровые голоса. Далеко в стороне, около
своего крыльца, стояла Юлия Сергеевна, заложив руки назад, и
смотрела на игру.
— Не
скрою от вас, — говорил Нагибин, — я
смотрю на свою роль несколько иначе, нежели рутинеры прежнего времени. Я миротворец, медиатор, благосклонный посредник — и больше ничего. Смягчать раздраженные страсти, примирять враждующие стороны, наконец, показывать блестящие перспективы вот как я понимаю мое назначение! Or, je vous demande un peu, s'il y a quelque chose comme un bon diner pour apaiser les passions! [А, скажите, есть ли что-либо лучше, чем добрый обед, чтобы утишить страсти!]
На вопрос же матери, о чем я плачу, я отвечал: «Сестрица ничего не понимает…» Опять начал я спать с
своей кошкой, которая так ко мне была привязана, что ходила за мной везде, как собачонка; опять принялся ловить птичек силками,
крыть их лучком и сажать в небольшую горницу, превращенную таким образом в обширный садок; опять начал любоваться
своими голубями, двухохлыми и мохноногими, которые зимовали без меня в подпечках по разным дворовым избам; опять начал
смотреть, как охотники травят сорок и голубей и кормят ястребов, пущенных в зиму.
Когда я
смотрю на то, как вертятся
крылья ветряной мельницы, я также очень хорошо знаю, что, задев меня, мельничное
крыло переломит меня, как щепку, я «сознаю ничтожность
своих сил перед силою» мельничного
крыла; а между тем едва ли в ком-нибудь взгляд
на вертящуюся мельницу возбуждал ощущение возвышенного.
Рабочие походили
на мокрых птиц, которые с тупым равнодушием
смотрят на свои мокрые опустившиеся
крылья.
И стал я рассказывать о себе, не
скрывая ни одного тайного помысла, ни единой мысли, памятной мне; он же, полуприкрыв глаза, слушает меня так внимательно, что даже чай не пьёт. Сзади его в окно вечер
смотрит,
на красном небе чёрные сучья деревьев чертят
свою повесть, а я
свою говорю. А когда я кончил — налил он мне рюмку тёмного и сладкого вина.
Скажу без лести, многие
на меня
посматривали, и тут я должен был проходить несколько раз мимо тех же окон, но предмет страсти моей скрывался, а
на ее место выходил слуга, и, без всякой политики, говорил, чтобы я перестал глазеть
на окна, а шел бы
своею дорогою, иначе… ну, чего
скрывать петербургскую грубость?.. иначе, — говорит, — вас прогонят палкою.
— Неужели, неужели? — не
скрывая своего радостного волнения, вскричал Павел Павлович. Вельчанинов с презрением
посмотрел на него и опять пошел расхаживать по комнате.
То, что хозяин беседует со мною по ночам, придало мне в глазах крендельщиков особое значение:
на меня перестали
смотреть одни — как
на человека беспокойного и опасного, другие — как
на блаженного и чудака; теперь большинство, неумело
скрывая чувство зависти и вражды к моему благополучию, явно считало меня хитрецом и пройдохой, который сумел ловко добиться
своей цели.
Венеровский. Что вы
на меня
смотрите? Я вам не
скрою, Иван Михайлович, что вы мне прискучили
своим криком. Поезжайте домой, — право, покойнее будет. Детей больше здесь нет и пугать некого.
Он уже справился со
своим смущением, глубоко
скрыв его внутри себя, и теперь
смотрел на них спокойно, только в движениях его явилась несвойственная ему суетливость.
Яков
посмотрел на Сережку, взглянул
на Мальву и опустил голову,
скрывая радостный блеск в
своих глазах.
«Тот царь был слаб и хил и стар,
А дочь непрочный ведь товар!
Ее, как лучший
свой алмаз,
Он
скрыл от молодецких глаз;
И
на его царевну дочь
Смотрел лишь день да темна ночь,
И целовать красотку мог
Лишь перелетный ветерок.
«И царь тот раза три
на дню
Ходил
смотреть на дочь
свою;
Но вздумал вдруг он в темну ночь
Взглянуть, как спит младая дочь.
Свой ключ серебряный он взял,
Сапожки шелковые снял,
И вот приходит в башню ту,
Где
скрыл царевну-красоту!..
Петр Михайлыч не мигая
смотрел на воду и воображал отчаяние сестры, ее страдальческую бледность и сухие глаза, с какими она будет
скрывать от людей
свое унижение.
— А ведь ты совсем возмужал, Володя… Уж усы… и бачки… Ну, чего вы раскисли, Мария Петровна?.. Вот он и вернулся…
посмотрите, каким молодцом! — говорит адмирал, стараясь
скрыть свое волнение, но его старческий голос вздрагивает, и
на ресницах блестят слезы.
Уважение связей ее с родственницею председателя редукционной комиссии и желание протежировать высокую отрасль седьмого лифляндского гермейстера побудили баронессу Зегевольд принять ее под
свое крыло и
смотреть на ее недостатки снисходительным оком.
Все окружающие диву давались,
смотря на нее, и даже в сердце Егора Егоровича запала надежда
на возможность объяснения с присмиревшей домоправительницей,
на освобождение его, с ее согласия, от тягостной для него связи и
на брак с Глашей, которая через несколько месяцев должна была сделаться матерью и пока тщательно
скрывала свое положение, что, к счастью для нее, было еще возможно.
— Я слишком мало знаю вашу сестру, — отвечал князь Андрей с насмешливою улыбкой, под которою он хотел
скрыть свое смущение, — чтобы решить такой тонкий вопрос; и потом я замечал, что чем менее нравится женщина, тем она бывает постояннее, — прибавил он и
посмотрел на Пьера, подошедшего в это время к ним.
Они нимало не
скрывают, что
смотрят на него просто как
на герцогского фаворита, до которого они снизошли случайно, по обстоятельствам, о которых он поймет в
свое время и для которых обязан будет поработать.
Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, — кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер,
на которого жалко было
смотреть, как он был убит и как, несмотря
на это, старался
скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца.