Неточные совпадения
— Так за Березовым Долом рассевают клевер? Поеду
посмотрю, — сказал он, садясь
на маленького буланого Колпика, подведенного
кучером.
У ней было дорожное зеркальце в мешочке, и ей хотелось достать его; но,
посмотрев на спины
кучера и покачивавшегося конторщика, она почувствовала, что ей будет совестно, если кто-нибудь из них оглянется, и не стала доставать зеркала.
— Вот
смотрите, в этом месте уже начинаются его земли, — говорил Платонов, указывая
на поля. — Вы увидите тотчас отличье от других.
Кучер, здесь возьмешь дорогу налево. Видите ли этот молодник-лес? Это — сеяный. У другого в пятнадцать лет не поднялся <бы> так, а у него в восемь вырос.
Смотрите, вот лес и кончился. Начались уже хлеба; а через пятьдесят десятин опять будет лес, тоже сеяный, а там опять.
Смотрите на хлеба, во сколько раз они гуще, чем у другого.
И когда
кучер отвечал утвердительно, она махнула рукой и отвернулась. Я был в сильном нетерпении: взлез
на свою лошадку,
смотрел ей между ушей и делал по двору разные эволюции.
Один из ямщиков — сгорбленный старик в зимней шапке и армяке — держал в руке дышло коляски, потрогивал его и глубокомысленно
посматривал на ход; другой — видный молодой парень, в одной белой рубахе с красными кумачовыми ластовицами, в черной поярковой шляпе черепеником, которую он, почесывая свои белокурые кудри, сбивал то
на одно, то
на другое ухо, — положил свой армяк
на козлы, закинул туда же вожжи и, постегивая плетеным кнутиком,
посматривал то
на свои сапоги, то
на кучеров, которые мазали бричку.
Ситников, окончательно сконфуженный,
посмотрел на своего
кучера, но тот играл кнутиком над хвостом пристяжной.
Я стал покупать шире и больше, — я брал все, что по моим соображениям, было нужно, и накупил даже вещи слишком рискованные, — так, например, нашему молодому
кучеру Константину я купил наборный поясной ремень, а веселому башмачнику Егорке — гармонию. Рубль, однако, все был дома, а
на лицо бабушки я уж не
смотрел и не допрашивал ее выразительных взоров. Я сам был центр всего, —
на меня все
смотрели, за мною все шли, обо мне говорили.
Он усмехался, слушая наивные восторги, и опасливо
смотрел через очки вниз. Спуск был извилист, крут, спускались
на тормозах, колеса отвратительно скрежетали по щебню. Иногда серая лента дороги изгибалась почти под прямым углом; чернобородый
кучер туго натягивал вожжи, экипаж наклонялся в сторону обрыва, усеянного острыми зубами каких-то необыкновенных камней. Это нервировало, и Самгин несколько раз пожалел о том, что сегодня Варвара разговорчива.
Кучер, благообразный, усатый старик, похожий
на переодетого генерала, пошевелил вожжами, — крупные лошади стали осторожно спускать коляску по размытой дождем дороге; у выезда из аллеи обогнали мужиков, — они шли гуськом друг за другом, и никто из них не снял шапки, а солдат, приостановясь, развертывая кисет, проводил коляску сердитым взглядом исподлобья. Марина, прищурясь, покусывая губы, оглядывалась по сторонам, измеряя поля; правая бровь ее была поднята выше левой, казалось, что и глаза
смотрят различно.
Пара темно-бронзовых, монументально крупных лошадей важно катила солидное ландо: в нем — старуха в черном шелке, в черных кружевах
на седовласой голове, с длинным, сухим лицом; голову она держала прямо, надменно, серенькие пятна глаз
смотрели в широкую синюю спину
кучера, рука в перчатке держала золотой лорнет. Рядом с нею благодушно улыбалась, кивая головою, толстая дама, против них два мальчика, тоже неподвижные и безличные, точно куклы.
Тетушка, остановясь, позвала его, он быстро побежал вперед, а Самгин, чувствуя себя лишним, свернул
на боковую дорожку аллеи, — дорожка тянулась между молодых сосен куда-то вверх. Шел Самгин медленно,
смотрел под ноги себе и думал о том, какие странные люди окружают Марину: этот
кучер, Захарий, Безбедов…
Завтракали в ресторане отеля, потом ездили в коляске по бульварам, были
на площади Согласия,
посмотрели Нотр Дам, — толстый седоусый
кучер в смешной клеенчатой шляпе поучительно и не без гордости сказал...
— Как он смеет так говорить про моего барина? — возразил горячо Захар, указывая
на кучера. — Да знает ли он, кто мой барин-то? — с благоговением спросил он. — Да тебе, — говорил он, обращаясь к
кучеру, — и во сне не увидать такого барина: добрый, умница, красавец! А твой-то точно некормленая кляча! Срам
посмотреть, как выезжаете со двора
на бурой кобыле: точно нищие! Едите-то редьку с квасом. Вон
на тебе армячишка, дыр-то не сосчитаешь!..
Но в Аяне, по молодости лет его, не завелось гостиницы, и потому путешественники, походив по берегу, купив что надобно, возвращаются обыкновенно спать
на корабль. Я
посмотрел в недоумении
на барона Крюднера, он
на Афанасья, Афанасий
на Тимофея, потом поглядели
на князя Оболенского, тот
на Тихменева, а этот
на кучера Ивана Григорьева, которого князь Оболенский привез с собою
на фрегате «Диана», кругом Америки.
Кучера, чистившие их,
посмотрели вопросительно
на нас, а мы
на них, потом все вместе
на солдата: «Что это мы сказали ему?» — спросил один из нас в тоске от жара, духоты и дурного запаха
на улицах.
Пока я ехал по городу,
на меня из окон выглядывали ласковые лица, а из-под ворот сердитые собаки, которые в маленьких городах чересчур серьезно понимают свои обязанности. Весело было мне
смотреть на проезжавшие по временам разнохарактерные дрожки,
на кучеров в летних кафтанах и меховых шапках или, наоборот, в полушубках и летних картузах. Вот гостиный двор, довольно пространный, вот и единственный каменный дом, занимаемый земским судом.
Кучер удивленно и испуганно
смотрел на немца, точно он наезжал
на него дышлом, а он не сторонился.
Я тотчас сообщил
кучеру его предложение; Ерофей объявил свое согласие и въехал
на двор. Пока он с обдуманной хлопотливостью отпрягал лошадей, старик стоял, прислонясь плечом к воротам, и невесело
посматривал то
на него, то
на меня. Он как будто недоумевал: его, сколько я мог заметить, не слишком радовало наше внезапное посещение.
Смотрят мужики — что за диво! — ходит барин в плисовых панталонах, словно
кучер, а сапожки обул с оторочкой; рубаху красную надел и кафтан тоже кучерской; бороду отпустил, а
на голове така шапонька мудреная, и лицо такое мудреное, — пьян, не пьян, а и не в своем уме.
— «
Кучером? ну, какой ты
кучер,
посмотри на себя: какой ты
кучер?
Кучер посмотрел на меня испытующим взглядом и улыбнулся, вид мой, казалось, его лучше расположил в мою пользу.
Мечта каждого «фалатора» — дослужиться до
кучера. Под дождем, в зимний холод и вьюгу с завистью
смотрели то
на дремлющих под крышей вагона
кучеров, то вкусно нюхающих табак, чтобы не уснуть совсем: вагон качает, лошади трух-трух, улицы пусты, задавить некого…
Так же безучастно
смотрели они в зимние ночи
на кучеров на широком клубном дворе, гревшихся вокруг костров.
Другой
кучер, башкир Ахметка, скуластый молодой парень с лоснящимся жирным лицом, молча
смотрит на лошадь, точно впился в нее своими черными глазами.
Он
посмотрел лукавыми темными глазами
на кучера Семку,
на Домнушку и хотел благоразумно скрыться.
— К мужикам моим
на праздник, — отвечал Александр Иванович, лукаво
посматривая на него, и затем крикнул
кучеру: — Пошел!
У Павла, как всегда это с ним случалось во всех его увлечениях, мгновенно вспыхнувшая в нем любовь к Фатеевой изгладила все другие чувствования; он безучастно стал
смотреть на горесть отца от предстоящей с ним разлуки… У него одна только была мысль, чтобы как-нибудь поскорее прошли эти несносные два-три дня — и скорее ехать в Перцово (усадьбу Фатеевой). Он по нескольку раз в день призывал к себе
кучера Петра и расспрашивал его, знает ли он дорогу в эту усадьбу.
Попадавшиеся навстречу чиновники и купечество, делавшие почти фрунт, не могли не заметить этого; а жена одного из чиновников особых поручений, очень молоденькая еще дама, ехавшая
на пролетках, нарочно велела
кучеру ехать шагом и долго, прищурившись,
смотрела вслед двум властителям.
Иван Дорофеев стал погонять лошадей, приговаривая: «Ну, ну, ну, матушки, выносите с горки
на горку, а
кучеру на водку!» Спустившееся между тем довольно низко солнце прямо светило моим путникам в глаза, так что Иван Дорофеев, приложив ко лбу руку наподобие глазного зонтика, несколько минут
смотрел вдаль, а потом как бы сам с собою проговорил...
— С горы-то полегче — слышишь! Да и в Сенькине
на косогоре —
смотри не вывали! — приказывал он
кучеру.
Гость ревниво осмотрел его и остался доволен — парень не понравился ему. Коренастый, краснощёкий, в синей рубахе, жилете и шароварах за сапоги, он казался грубым, тяжёлым, похожим
на кучера. Всё время поправлял рыжеватые курчавые волосы, карие глаза его беспокойно бегали из стороны в сторону, и по лицу ходили какие-то тени, а нос сердито шмыгал, вдыхая воздух. Он сидел
на сундуке, неуклюже двигая ногами, и
смотрел то
на них, то
на гостя каким-то неприятным, недоумевающим взглядом.
Глафире Львовне с первого взгляда понравился молодой человек;
на это было много причин: во-первых, Дмитрий Яковлевич с своими большими голубыми глазами был интересен; во-вторых, Глафира Львовна, кроме мужа, лакеев,
кучеров да старика доктора, редко видала мужчин, особенно молодых, интересных, — а она, как мы после узнаем, любила, по старой памяти, платонические мечтания; в-третьих, женщины в некоторых летах
смотрят на юношу с тем непонятно влекущим чувством, с которым обыкновенно мужчины
смотрят на девушек.
Вдали затрещали по камням колёса экипажа, застучали подковы. Климков прижался к воротам и ждал. Мимо него проехала карета, он безучастно
посмотрел на неё, увидел два хмурых лица, седую бороду
кучера, большие усы околодочного рядом с нею.
Полдеревни и вся дворня сбежались
на такое зрелище, потому что мы с
кучером кричали как сумасшедшие и звали всех
смотреть застреленного волка.
Загоскин был рассеян, и его рассеянность подавала повод ко многим смешным анекдотам: он часто клал чужие вещи в карман и даже запирал их в свою шкатулку; сел один раз в чужую карету, к даме, не коротко знакомой, и приказал
кучеру ехать домой, тогда как муж стоял
на крыльце и с удивлением
смотрел на похищение своей жены.
— Слушаю, матушка, слушаю, отчего же нельзя, — оно все можно, я сейчас для тебя-то сбегал бы, — да вот, мать ты моя родная, — и старик чесал пожелтелые волосы свои, — да как бы, то есть, Тит-то Трофимович не сведал? — Женщина
смотрела на него с состраданием и молчала; старик продолжал: — Боюсь, ох боюсь, матушка, кости старые, лета какие, а ведь у нас
кучер Ненподист, не приведи господь, какая тяжелая рука, так в конюшне богу душу и отдашь, христианский долг не исполнишь.
Кучер только
посмотрел на него с презрением, но не сказал ни слова.
К тротуару подкатила щегольская коляска; хозяин вскочил в нее. Василий Петрович стоял
на тротуаре и в недоумении
смотрел на экипаж, вороных коней и толстого
кучера.
С улицы проникал слабый свет фонаря. Экипажи еще стояли, и сонные
кучера с презрением
смотрели с высоты своих козел
на низкие покосившиеся домишки и лениво зевали, двигая бородами. Непривязанная ставня продолжала хлопать, и в минуты, когда переставало скрипеть дерево, неслись жалобные звуки и роптали, и плакали, и молили о жизни.
Несколько экипажей остались ждать господ, и
кучера, раскормленные, важные, с презрением
смотрели с высоты своих козел
на темные покосившиеся домишки.
У крыльца рядом с
кучером стоял знакомый цоцкай, Илья Лошадин, без шапки, со старой кожаной сумкой через плечо, весь в снегу; и лицо было красное, мокрое от пота. Лакей, вышедший, чтобы посадить гостей в сани и укрыть им ноги,
посмотрел на него сурово и сказал...
— Вам невозможно теперь ехать.
Посмотрите, что делается
на дворе! Вы не спорьте, а спросите лучше у
кучера: он не повезет вас в такую погоду и за миллион.
Не прошло и четверти часа, как он уже мчался по направлению к Пречистенке и сидя в санях сильно жестикулировал и все что-то бормотал. Удивленный
кучер даже несколько раз обернулся и подозрительно
посмотрел на разговаривающего с самим собою барина. Он видел его в таком состоянии в первый раз. Выскочив из саней у подъезда дома, где жили Шестовы, он сильно дернул за звонок в половину княгини. — Дома? — спросил он отворившего ему лакея.
Кучер, в треугольной шляпе, нахлобученной боком
на глаза, в кафтане, которого голубой цвет за пылью не можно бы различить, если бы пучок его, при толчках экипажа, не обметал плеч и спины, то
посматривал с жалостью
на свою одежду, то с досадою сгонял бичом оводов, немилосердно кусавших лошадей, то, останавливая
на время утомленных животных, утирал пот с лица.
Один из них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его
кучер, и драгуны, все
смотрели, с смутным чувством ужаса и любопытства
на этих выпущенных сумасшедших и в особенности
на того, который подбегал к ним.
Кучер посмотрел,
посмотрел и крикнул: «Извольте отойти, чтоб лошадь
на ударила». Кувырков не трогался. «Извольте отойти», — громче крикнул
кучер. Кувырков стоял, как врытый в землю.